Литература... Ну, почти!

Под какую-то заботу-тревогу позавчера (18.01) решил «пошерстить» округ одного бывшего (увы!) знакомого. Хорошего (во многих смыслах).
«Увы» – к тому, что уже три года (5(6?) февраля 2021-го), как он ушёл в иные измерения бытия-забытия. В столице Баден-Вюртемберга граде Штутгарте.
Семён Вениаминович Позойский.
Легендарный зам. декана матфака ВГУ. А по нашим временам – ещё педагогического института, да и не «iмя Машэрава», як зараз, а аж С. М. Кiрава. Якiм бокам другi з Мiронычаў да нас датычыўся, не ведаю. Але ж цяжар яго iмя насiлi мы з 1934-га года. З года забойства славутага бальшавiка Кострыкава.
Пётр Миронович нам-таки ближе будет. Как бывший выпускник и – вообще. Пусть один из наших же бывших ректоров (дедушка моей незабвенной музы Ксюши-Оксаны) его и недолюбливал. Мягко говоря. О своём отношении к многолетнему лидеру Советской Беларуси Андрей Романович Горбачёв как-то поделился со мной под рюмашку. В своей квартире, которую я навестил после одного из его юбилеев. Вероятно, уже последнего.
Сам Романыч партийцем был стойким. Преподавал истмат. Но пришлось ему и по лагерям помыкаться, и в штрафбате повоевать. А когда начался шухер уже послевоенный, был шанс залететь в повтор. И если бы тогда зацепили, – как поведал мне Ксюшин дед, – он бы на то поспешил застрелиться. Уж больно ему те лагеря воркутинские не пришлись...
Но здесь я – не о нём. И не о Миронычах.
Семён... Вениаминович!
Родился он 21 апреля (аккурат между Гитлером и Володей Ульяновым) 1932-го. В Богушевске. Там же окончил СШ. А в 1954-м – уже физмат нашего витебского «кировца».
Двумя годами раньше истфак того же учебного заведения доконал и мой папка. Где-то там они и пересеклись. По первому знакомству.
Пересказывать биографию моего знакомца здесь не стану. Желающий может зацепить её и по университетскому сайту, и кое-где ещё. А припомню – из своего. Округ С. В.
А было... Пять лет – старостой группы, под его «присмотром».
Из забавного. После своего минского («прикладного») фиаско и пэтэушного сезона, я сунулся в наш заштатный вуз. Родителям дюже не хотелось, чтобы меня загребли в войско, ну, и подтолкнули. Оставить прикиды на всякие там столичные мехматы (в наследство младшему брату) и... Дабы с гарантией.
В общем, смалодушничали мы. Я-то сам против войска тогда ничего не имел. Парнишка я был закалённый. Спортивный. Более того, не слети (резко!) у меня зоркость, пошёл бы я в военное училище. Вплоть до авиационного.
Была такая мара (с 5-го по 8-й классы). Но... Зрение (спортивные нагрузки!?) рухнуло-подвело. Оно меня «догнало» и в год той минской неудачи (1973-й). Какое-то осложнение, заставившее оставить в покое МГУ и позволившее (с трудом) успеть на подножку вступительных уже на ПМ (прикладную математику) в Минск. А там уже случилось пике (офигенный конкурс и собственные оплошности).
И вот, уже в 74-м, уважив родительские тревоги, с корочкой о третьем разряде токаря, я наладился в местное заведение. Под ходившую тогда поговорку: «Ума нет – иди в Пед». С идеей, что и с ним (с «педом») можно будет перестроиться на что-то более адекватное.
С гарантией... Учитывая мою капитальную (по предыдущему году) базу и готовность. Маткласс! Но... Кондиции за «сезон», конечно, просели. На математику я всё это время не налегал. Однако.
А к «гарантии» батька (для страховки) ещё и с Семёном, по знакомству, перекинулся. Мол... После вступительных богушевец моего лепельца пожурил-подколол. Типа: волнения здесь были совершенно ни к чему. База (и не только по «матёме») была всё-таки по категории, рассчитанной на иные замеры.
Пять лет... А уже с 83-го, вернувшись к своим «пенатам» после философской перековки, мне довелось плотно сотрудничать, опять-таки, и с родным факультетом. По-прежнему ходившим под «мудрой парочкой» (Большаков – Позойский).
Естественно, приходилось и пересекаться, и о чём-то прекидываться. Уже за следующих два десятка лет. А собеседником (при случае) Вениаминович был классным! Добротный юмор (где-то – еврейский). Едкая, вернее, острая (но в рамках) ирония. Ну, и достойная образованность. Отнюдь не односторонняя.
Кроме того, нас связывала любовь к спортивным баталиям.
Я – футболист, гиревик, шахматист... Семён – волейболист, баскетболист и вообще. Приличного уровня! Если – в те же волейбол и баскет. Даже – очень. И это – при обычном (не высоченном) росте.
А в футбол мы даже вместе слегка попинали.
Вернувшись в институт преподом, я повадился три раза в неделю (в подходящий сезон) забавляться с местными любителями на ристалищах за нашим главным корпусом. Хаживали туда и такие же, как и я, молодые преподаватели. И свежие выпускники. Серёга Коренев, Витя Дядюшкин, Гена Исаков... Математики – будущий проректор (и доктор наук) Саша Гладков. Такой же скорый доктор Гена Михасёв. Геннадий Иванович нынче числится по списку «Выдающиеся математики Беларуси».
Оба – теперича в Минске. При БГУ. Львович (А. Г.) – с 2013-го. А мог бы и у нас ректором остаться! Михасёв – с 2008-го.
С футболом (тогда) у Гены не сложилось. Был он вёрткий, техничный. Небольшенького росточка. Но... Сильно травмировался (перелом ноги). Саша, напротив, высокий. Где-то – 185. Физически крепкий. Да и технически – не лыком шитый.
С Гладковым я наигрался изрядно, вплоть до своего «вылета» (из спорта). В сезон примерно 93-го-94-го. Всё под те же травмы-проблемы.
Вениаминыч...
А и он к нам пристроился! И это – в свои-то на четверть века старше нашего...
Форма физическая у него (к 60-ти) была нормальная. Много бегать не стремился. Играл по месту. Впрочем, как частенько и я.
Правда, футбол был всё-таки не из его (С. В. П.) арсенала. Но... Заходил. В забаву! Жил он на «Правде». Не так, чтобы далеко (от «места встречи»). Мне-то было и вовсе – рукой подать. Через дорогу.
Играли обычно не «по-большому», а в полполя. На приспособленные к тому воротца. Кому-то надо было и за их сохранность отвечать. Вот Вениаминович к ним и прижимался. Чтобы не переутомиться (возраст!), да и под ногами лишнего не путаться (не его!).
Я же больше играл впереди. Техника владения мячом у меня была так себе. Нормальная (в силу наработки ещё по временам школьным: ФШМ, городские-областные соревнования), но – не более того. А вот бил я не дурно. Причём – с обеих. Кстати, как и в «рукопашном» (уже – рук).
Бил – по воротцам – (и забивал) вдосталь.
А Семён там (в них да около) крутился.
И как-то раз... Сдуру да со всего разворота я и зарядил. С ударной-правой (всё-таки). С полулёта. Приложился на славу. И просвистело оно (ядро) аккурат впритирку с физиономией не успевшего даже опешить Вениаминовича. Слава Богу – только впритирку.
Однако запомнилось. И ему, и мне. Порой о том вспоминали. Замдекана всё допытывался (в шутку, конечно), чем он мне так не угодил?!
Иных инцидентов между нами за все годы общения не случилось.
Вспомню (здесь) два разговора на «опасную» тему. Еврейскую! Как-то...
К «вопросу».
Жена у С. В. – из славян. Света. Уж не скажу – беларуска (как и я) или из расейскага замеса. Но – точно не кровей самого богушевца. Яркая блондинка. З таго, што сам Пазойскi добра адносiўся да мовы (нават складаў на ёй), хутчэй за ўсё, i Святлана будзе з «тутэйшых». Ад лiцвiнскага кораню. Так или иначе (по канонам) и чада их (дочка, Инесса и сын – также наши выпускники) к библейскому Народу Божьему можно отнести, разве, с большой натяжкой.
Обличье у Вениаминовича было достаточно характерное. Не такое вызывающее (что?! у кого?!), как у моего коллеги по кафедре Б. Я., но – достаточно.
К «вопросу». Чаго ён мне закарцеў?!
Да не мне... История (с ним) – давняя. С «ним» – значит, с антисемитизмом. Хотя некоторые умники придираются к такому обозначению (поскольку семиты, это не только евреи). Если повести её (историю эту) от Средних веков, то можно ухватиться за то, что Бога не поделили. Ну, если о Нём судить в рамках библейской традиции. Между нами (так сказать) – христианами, мусульманами, иудеями. Кому этого Бога больше перепало или не хватало, не знаю. Это – к вопросу о любви и ревности, с возможным объяснением происхождения (обоснования) атеизма. Типа: «Не доставайся же Ты никому!».
Критику в отношении такого видения принимаю, но и без подобных мотивов там не обошлось. А хоть и через их преломление в подсознании или «коллективном бессознательном». Без последнего ни одна Традиция не актуальна.
Традиция... Переданное тебе (правила, нормы, ритуалы, «привычки») старшими, от иных (чуть ли «незабывно-первобытных») времён. Не тобою созданное. Типа тех же: «если надо, повторим» или «стенка на стенку». Язык, ценности (т. н.). Это – к соотношению рационального и иррационального, индивидуального и коллективного и т. п.
С Традицией надо быть аккуратным. Тем более, что она так многогранна-многосоставна. Без неё и культура в прах. Но...
Дабы «мёртвый не топил живого».
Нужна мера. Нужны гибкость, вариативность... Иначе «сознание масс» угробит всякие ростки свободы и индивидуальности.
Это – уже к вопросу о Праве (как «математике Свободы»). К столь ненавистному (иным дуракам и прохвостам) либерализму. При всей его «подозрительности».
В любом случае, не помню, чтобы в «перекидках» с Вениаминовичем мы в такие глубины погружались. А прикосновение к ним, конечно, могло быть.
К «вопросу»...
Где-то к середине 80-х (в годы начала моего «прозелитизма» – от не прилипавшего ко мне «коммунизма» к «православию» (не без «самодержавия и народности»)) у меня возникли большие трения с большевизмом как таким, а не только с «поставленным в угол» гораздо раньше «отцом всех народов». Ну, а под сдвиг в «монархическую традицию», да под тяжбу вокруг семьи Романовых-страстотерпцев, что-то где-то искрило-щёлкало. Правда, во многом благодаря семейному же (уже фамильному) воспитанию, так и не защёлкнулось. Я – о заострении своей претензии к большевизму (да и марксизму вообще) на нашем «вопросе». Зёрна от плевел я здесь-таки отделил. Полагаясь на знания и аналитические способности.
А потому – не «карцела» (у меня). По части какого-то там «анти».
Даже маленький пых в отношениях с главным нашим (кафедральным) «научным коммунистом» Канторовичем (Б. Я.), мы благополучно разрешили. С Позойским же никаких пыхов не было, да и не могло быть. А темы-таки два раза коснулись. По-разному. Один раз – напрямую. В другой раз (под рюмашку) – косвенно.
Напрямую – при случайном пересечении на остановке около «синего дома». Косвенно – на даче у Вениаминовича, где мы слегка отметили совместные усилия по её облагораживанию.
На остановке...
Привет – привет: – Слушай, Володя (с чего-то начал С. В.). Ваш Голубев... Он там – чего?! Почто бузит и – вообще?!
«Почто» бузил наш, к тому моменту, ещё, пожалуй, и не «доктор», оставим за скобками. Но услышав в запросе своего комбата-замдекана некоторое личное беспокойство (в этом, типа – «вообще» или «слухи ходят»), я и жахнул по самому больному и отвратительному. Отвратительному уже мне. В том «докторе».
– А не любит наш Сергей Владимирович (да Викторович!) евреев. Всех! Вообще. И не любит глубоко и радикально. В смысле «окончательного решения».
Слухи, конечно, ходили. Но я-то ведал о пристрастии уже этого С. В. не по слухам.
Врезалось мне ещё с конца тех-же 80-х. Кафедральный сабантуй. Перерывчик. После уже изрядного. Стоим у окошка. Я, Голубев и ещё кто-то...
Сергей: Я бы – каждого их ребёнка – брал бы за ноги и головой о стенку...
С чего (о том) – не помню. Мабыть, просто спьяну о «картевшем» (у него). Мабыть, под какую-то застольную философическую дискуссию о «правоте (или напротив) марксизма».
Передёрнуло меня тогда, конечно. Этим – «каждого» и «головой». Что-то отрубил-обрезал (словом). Но... Врезалось.
А уже потом (пока мы какие-то годы ещё как-то контактировали, будучи оба причастны «русской идее», так меня в итоге разочаровавшей) «вопрос» этот (без подобных крайностей) между нами мог и подниматься. А к нашему перекиду с Вениаминовичем на остановке – с «доктором» я порвал уже окончательно. В лютую неприязнь с его стороны и в брезгливое отвращение (к нему) с моей. И не без участия того «врезавшегося».
Вот я с Семёном и поделился (в подвернувшееся) своим опытом и восприятием. О том, с кем рядом нам работать приходится. Поделился исчерпывающе.
Это – к вопросу, кому и как «карцела».
А на даче...
С. В. (после рюмашки): – Слушай, Володя... А вот если бы тогда (в середине 20-х, после Ильича – кстати, «вчера (21 января) умершего») – не Сталин Троцкого угомонил-одолел, а наоборот?! Может быть, лучше было-стало?!
К чему (тогда) Вениаминович затронул «героев революции» и их размежевание, не помню. А ответил: – Да уж вряд ли...
Притом, что хуже Виссарионыча для меня издавна никого не было. Без какого-либо отношения к «нашему вопросу». Хуже – как «фамильно» (в «родовую (от дедов) память»), так и просто по-человечески.
А «косвенное» (под Троцкого – никак не сиониста!) на той даче больше умолчалось, но как-то и обозначилось.
Позойский (в обоих случаях) мог отталкиваться и от доходивших до него «донесений» студентов. О том, что там бродит в умах-лекциях светочей институтско-университетской философии. Потому и Льва Давыдовича он мне закинул (будучи осведомленным о моём решительном в отношении Иосифа Виссарионыча).
Как-то – так. Если – к «этому» между нами.
А в общем... Было между нами не так, чтобы много, но мне – памятно. Уже совсем без «этого». Памятно – в добро и уважение.
И жалею (сегодня), что так и не удосужился перекинуться с богушевцем (хотя бы через те «одноклассники») о неравнодушном нам обоим стихотворчестве.
В 2010-м, когда (в его приезд из Германии) мы перемигнулись-поздоровкались, сам я в пиитстве ещё нисколько не увяз. А когда обнаружил «контакт» Вениаминовича в интернете, было уже поздновато.
А всё одно – жалко!
Было бы о чём.
Ну, а должное таланту-увлечению С. В. я постараюсь здесь отдать.
Сборник... И тексты, с 2014-го по 2020-й, в «Одноклассниках».
Сборник – «Проходят годы...». Издательство ВГУ им. П. М. Машерова. В 64 страницы. 2002-й год. К 70-ти летию автора.
Кто расстарался-сподобился (помог) довести пиитские «шалости» физика до книжного продукта?! Не суть важно, ибо юбиляр этого вполне заслужил.
На «затитульном» развороте одного из экземпляров, за подписью С. В. красуется такая надпись:
«Уважаемому Иллариону Викторовичу на добрую память от автора. 19.04.02».
Полагаю, таких (с дарственною) – не один. Илларион Викторович – доцент Галузо. 1947 г. р. Кандидат педагогических наук (1999, методика преподавания физики). В момент одарения – заведующий кафедрой методики преподавания физики и астрономии.
Открывается сборник вступительным словом Владимира Антоновича Попковича. На мове! В. А. – доцент кафедры немецкого языка. Приличный (к тому же – не провластный!) поэт (и переводчик). Член Союза белорусских писателей или – всё-таки – Союза писателей Беларуси!? В этих «союзах» сам нячысцiк ногi зламае! Родился в 1935-м. Ушёл в мир иной в 2021-м (10 апреля). Как и С. В.

«Мой даўні калега (не адважваюсь назваць яго сябрам, бо гэта вельмі адказнае слова) – фізік, дацэнт Сямён Веніамінавіч Пазойскі піша вершы. З рознай нагоды – да юбілею, дня нарэджэння, проста так – без нагоды, калі хочацца крыху падсміхнуцца з самога сябе… Між іншым, цудоўная рыса – адносіцца да сваёй асобы не вельмі сур’ёзна. Гэта не самаўніжэнее, наадварот – высокая самадастатковасць. Ва ўсякім разе, я чытаў вершы С. В. Пазойскага з задавальненнем і лёгкай усмешкай. Ён нікога не крыўдзіць, ён толькі крыху, як кажуць, пакеплівае».

А на следующей странице печатается верш «Табе, юбiляр...».
Так сама – па-беларуску.

Табе, юбiляр, маё сэрца,
Павага, любоў, мае сiлы...

Прысвечаны 80-годзю ВГУ.
Перекликается с юбилеем автора сборника. Если бы не некоторые явные отсылки (и посвящение), можно было бы и перепутать (с адресом).
А вот, кто является автором уже этого посвящения, мне, честно говоря не всё ясно. Похоже, что всё-таки – С. В. П., а не В. А. П., поскольку последний оканчивал (1958) Минский педагогический институт иностранных языков, а не Витебский – будущий «машеровский», а в те года – «кировский».

Мы разам с табою сталелі,
Здавалі нашчадкам залік,
Шкада, што гады праляцелі,
І я ўжо былы выпускнік.

А теперь отважусь на «переклик». Своего – с тем, что в сборнике.
При всей разности нашей «поэтики». Моя будет точно позаковыристей (по многим параметрам), что не означает – сильнее или, напротив, слабее. Я – просто о различии. Позаковыристее и понаглее. Притом, что и Вениаминыч в плане подколок «пушистостью» тоже не отличался. Понаглее и помрачнее (моё), ибо, в отличие от старшего коллеги, я куда меньший жизнелюб и оптимист. Изначально, а не только к определённому возрасту.
А и общего, полагаю, найдётся не мало. По-крайней мере, к достойному переклику. Думаю, не по части одной только самоиронии.
Да. Я всё-таки куда чаще отдаю себя во власть Языка (Слова) – без претензии на какую-либо «гениальность» – а не пишу «исключительно сам». Таков уж удел «герменевта».
Ну, и... Оба мы – так сказать, любители. Т. е. не «профи» и даже не «члены» (чего-то там «союзного» или около того). Оба – выпускники всего лишь педагогического «физмата». Я – преподаватель «математики и физики» (постольку-поскольку). С. В. – наоборот: «физики и математики». С той разницей, что Вольф Никитин (ещё не совершив сие переименование) переобулся сначала в философа, а потом и в «свободного художника», а Семён Позойский (при всех своих увлечениях и разносторонности) сохранил верность первой квалификации.

Хто я такі...

Я не Купала і не Колас
Ні ў гэтым, а ні ў іншым часе
I не крычу я ва ўвесь голас,
Што я Народны, што я класік.
Эпічных твораў не ствараю –
Усё гэта так і тым не меней
Аўтарытэтна заяўляю,
Што я – нераспазнаны геній.
Прайдуць гады. Усё кане ў лету
Забудуць прозвішчы мільёнаў
Вучоных, невукаў, паэтаў,
Людзей дзяржаўных, чэмпіёнаў,
I тых, хто піў, і тых, хто не,
Тых, хто кахаў, каго кахалі.
Тых, хто загінуў на вайне,
Тых, хто ні з кім не ваявалі
Нікога вечнасць не міне.
Заўсёды так было і будзе.
Але я веру, што мяне
Ніколі не забудуць людзі
I не таму, што я дацэнт,
I нават нейкі там вучоны,
Я буду жыць, бо я талент,
Скарбонка ведаў незлічоных,
Увесь я цалкам не памру.
Усё добрае пакіну людзям.
Грахі ж з сабою забяру.
Ну, вось і ўсё... Як кажуць, будзем!

Этакое, так сказать, «Exegi monumentum». От Горация. Через Державина, Батюшкова, Пушкина... И несть им числа. Но – Nota bene! – на мове. А помимо всего (акрамя ўсяго) – проста добра. З фiрмовай самаiронiяй.
Асаблiва тонка – у аблацiненым (праз зрух нацiску «з польскага манеру на расейскi») талЕнт. Да talentum.
Talentum – monumentum…
В самом сборнике первая строфа выделена в эпиграф. К вступительному слову Попковича, да и в целом. Только там четвёртая строка выглядит, как и у меня здесь (Што я Народны, што я класік). А в тексте самого верша «народны» идёт с маленькой буквы. Кстати, без кавычек. Кавычки (как заодно и к «класiку») наличествуют в тексте, вынесенном на Стихиру на странице «Стихи Богушевцев».
Ведёт эту страницу (как и несколько других) плодовитейший Лев Полыковский. Также выпускник нашего физмата (1972). Уроженец славного города Богушевск. Пара слов о его творчестве (не в обиду): в бездне текстов (я – токмо о вершах) не отыскать ни достойной рифмы, ни выразительного образа. Сплошь – банальности, неуклюжесть, пафос. Притом, что неутомимый земляк Позойского приводит целую россыпь свидетельств о своём лауреатстве, «членстве» и т.п.
За память и доброе слово о земляках (включая заметку о семье того же Семёна Вениаминовича) – Льву, конечно, спасибо. В остальном он меня отнюдь не порадовал. И дело тут – не во вкусе...
Увы! Достоинствами скромного (но дельного) поэтического творчества «Витаминыча» его бывший студент обделён напрочь. В том числе и самоиронией.
К чему я вообще вспомнил о нём?! – Так, к тому «двукоссю». В «Хто я такi...»  Позойского. Есть там (в подборке от Паниковского-Полыковского) и другие различия в орфографии, по сравнению с текстом в сборнике.
Не думаю (хотя и не исключаю), чтобы здесь Лев занимался самодеятельностью. Просто сам автор мог в разных версиях что-то менять-шлифовать. В мелочах. Тем более, что собственно юбилейный сборник переиздавался (например, в 2006).
Кстати, Л. П. в своём «Дневнике» я однажды помянул. В заметке о единственном визите на «Литкофейник» («Визит к Минотавру», напрыканцы жніўня 2019-га). Там я последний раз пересёкся с Семёном Вульфовичем (Дынкиным). А и Семён Вениаминович был ещё жив...
Снова – переклики. Уже имён-прозвищ моих знакомцев. Вспоминая в том «Визите» уважаемого мною шашиста-журналиста и, долгое время, просто соседа по двору на Доватора Дынкина (Вольф – о Вульфовиче), я, в забаву, заметил, что Семён (не Вениаминович) как-то смахивает на Михаила Самуэлевича Паниковского. В исполнении Зиновия Гердта. И – уже собственно к этому (под перезвон) – притянут был и Лёва Полыковский.
Ба! Дык і вершык знайшоўся! Из «больничного-бродского». В июне 2022-го.

«Беларускае»

У рыфму Лёва Палыкоўскi
Лепiць нешта кожны дзень.
Цiсьне кропкi, цiсьне коскi.
У задуху-духацень.
Лёва пiша ўспамiны
I звычайную лухту.
Там зайздросныя фемiны
Ледзь хаваюць галiзну. *
Ад каго яе хаваюць?
Цi саромяцца чаго.
I ў спякоту жонкi дбаюць
Мужыкам дадаць рагоў.
Лёва пiша не пра гэта.
Гэта толькi мiж радкоў. **
«Гэта» – гарных жонак мэта.
Шыла ў шыю мужыкоў.

PS:
Не ўсё атрымалася, як гучала…
*  Да «лухты» меркавалася «нагату». Але ў нас яе, як быццам, i няма…
** А тутачцы было: «Гэта толькi памiж строк». I далей: Што камусьцi выйдзе ў бок. Дык i строкам не пашанцавала: Радкi!

Лухта (хай і з гумарам і нават на мове), канешне! Ужо ў мяне. Да С. В. я и такого не адресовал. Обидно! Вот здесь свою неотзывчивость и заглажу. Пока – в «заметку».
Для начала «перекликнемся» в «Exegi monumentum».
Того, кто в стихе Вениаминовича не разглядел «уши» Горация, можно успокоить налаженным самим автором эпиграфом.

Я помнік збудаваў сабе
                нерукатворны:
На рукатворны грошай
                не было.

А теперь – из своего. Пачнем зноў-такi з «моўнага». З гумарам.

У жаночы манастыр,
Пэўна не на ****кi,
Усенародны правадыр
Выбраўся на сьвяткi.
Быццам, нешта тут не так.
Не зусiм на мове.
Я ж па-руску больш мастак,
Шчырыя панове.
Выбачайце! Закульгаў.
Не шэдэўр у раме.
Дык i ён – што качарга
На Каляды ў храме.
Свечку палiць зь iм Экзарх –
Беня, шпак Гундзяя.
Я i сам на Пiндзе цар,
Зь Верай i Надзеяй!
(«Праваслаўны атэiст у жаночым манастыры, цi Санька не ў сваех санках», 8.01.2023)

Тых, хто і тут чаго не ўцямiў, дасылаю да К. Бацюшкава. «Подражание Горацию» (1826).

Я памятник воздвиг огромный и чудесный,
Прославя вас в стихах: не знает смерти он!
Как образ милый ваш и добрый, и прелестный
(И в том порукою наш друг Наполеон)
Не знаю смерти я. И все мои творенья,
От тлена убежав, в печати будут жить:
Не Аполлон, но я кую сей цепи звенья,
В которую могу вселенну заключить.
Так первый я дерзнул в забавном русском слоге
О добродетели Елизы говорить,
В сердечной простоте беседовать о боге
И истину царям громами возгласить.
Царицы царствуйте, и ты, императрица!
Не царствуйте цари: я сам на Пинде царь!
Венера мне сестра, и ты моя сестрица,
А кесарь мой – святой косарь.

Следующее шло в переклик с Володей Ковбасюком. Оно – и к теме ближе.

«Не Памятник»

Иной – воздвиг. Я плахою лежу.
Обычный камень. Увалень бесхозный.
Не прорицал. И челядь к мятежу
не призывал. Мой слог простой и постный.
Он твёрд. Неловок. Благо – каменист.
Какое там Exegi monumentum!
Державину наследовал Капнист.
А я мусолил польскую гавенду.
Строгал лапшу дешёвый стихоплёт.
Лепил зазря к сонетику сонетик.
Зато не всякий голубь обо…
Орёл лежачего и вовсе не заметит.
(26.11.2019)

А годом раньше был-таки и «Памятник».

«Памятник»

Округ меня валашки и валахи.
А также прочий трансильванский сброд,
в котором пробуждается народ,
как Божий Сын в стареющем Аллахе.
Им нужен тот, кого укажет Бог.
Низвергнуть турок, Габсбургов, поляков.
Я бремя славы на себя возмог.
И в эту землю убиенным лягу.
Пройдут века.
Но не забыли чтоб,
портрет мой обязательно напишет
румын Попеску. Ну, хотя бы Попп.
По промыслу он тоже будет Мишей.
Потом надует щёки агитпроп,
открыв во мне завидного предтечу.
Витии накамлают уйму строф.
И чьи-то мощи запихнувши в гроб,
шагнут заре пленительной навстречу.
(18-19.12.2018)
PS:
На стих М. Моставлянского «Exegi monumentum...»

Настало время подводить итоги.
Стою на пьедестале в римской тоге.
На голове венец. Терзая лиру,
слагаю оды городу и миру.
А вкруг меня римля;не и римля;нки
карабкаются, вставши на стремянки –
им хочется во что бы то ни стало
взобраться на вершину пьедестала.
И томные эллические девы
мне посвящают сладкие напевы,
пушистым нежно машут опахалом,
от мух оберегая и нахалов.
О, вечный Рим! О, гордые Афины!
О, шестикрылые святые серафимы!
О, витязь в шкуре, пьющий Цинандали,
мои лобзающий немытые сандали!
О, Цезарь, Брут, Антоний, Клеопатра!
О, слава боевая Антипатра!
Всё меркнет перед музою моею –
а я всё каменею, бронзовею...
Сбегаются тунгусы и калмыки
(тем более, московские таджики),
пылит тропа, сбирается толпа –
чтоб памятник поставить на попа;.

Так что, «Памятник» у нас с С. В. «сооружался». И – не единожды.
Прямо к нему, по сборнику (стр. 8-9), у Вениаминовича притулился «Автопортрет». Уже – на расейском, но – примерно о том же.
Тем более, что там упоминается и Аполлон. Что намекает на переклик (уже у Позойского) не только с Державиным или Пушкиным, но и с Батюшковым.

Воспитан плохо, староват,
Одет вне всякой моды,
Не расторопен, простоват
Для нынешней породы.
Не научился угождать,
Тщеславие не гложет,
И там, где лучше бы лизать,
Не к месту гавкнуть может.
И должность скромная весьма,
И не бог весть зарплата.
Не стал по скудости ума
Член-корром к круглой дате.
К тому ж в общении правдив,
Чудак, прилежен в службе,
Не рвётся к власти, не спесив,
Не ищет выгод в дружбе.
По внешности не Аполлон:
Ни росту, ни осанки.
Не признаёт сухой закон,
Но не пристрастен к пьянке.
В нём гениальность не видна,
Не вундеркинды дети,
И не сверхвсякая жена,
А как у всех на свете.
Рождён советским он, как мы,
И, по надёжным слухам,
Не опустился до сумы,
И твёрд, как прежде, духом.
Стать бизнесменом не сумел,
Для новой жизни нет сноровки.
Наверно, мимо пролетел
Наш паровоз без остановки.

Перечитал. Исповедь... При всей разности, у нас с С. В. не мало и общего.
Пусть свой «Автопортрет» я отыграл и в ином регистре. Нагоняя (где-то нарочито) мрака и безнадёги. Отнюдь не в «жизнелюбие»...

«Мой чёрный ангел. Автопортрет»

Канул день в никуда. Маска сорвана, сброшена.
А на месте лица коченеет провал.
Он черней, чем вода в полынье запорошенной
посреди озерца. Да по краю кровав.
Может, зеркало врёт? Вон как скалится, вражина!
Прикоснулся рукой: Обожгла пустота.
Там, где раньше был рот – лишь беззубая скважина
и смертельной тоской полыхнули уста.
Порыжела трава, что косой не покошена.
Сам себя наказал: Всё словцо за словцом.
И пустует графа. И душа обезбожена.
Да не скажут в глаза, коль такое с лицом.
Я про это читал… – Хоть в поэме Серёжиной
не поймёшь: То ли чёрт, то ли просто двойник.
Видно, есть та черта, что не нами положена,
и последний зачёт всем потугам твоим.
Это карлик слепой корчит в зеркале рожи нам!
И пророчит беду вещим карком Raven.
И бредут после По по следам завороженным
кто во сне, кто в бреду, кто по рыжей траве.

Помню, детство и град – не с яйцо, так с горошину.
Он прицельно лупил – я глаза закрывал.
Ангелочек играл! Маска сорвана, сброшена.
Я лечу со стропил в зазеркалья провал.
(3.08.2013)

Понятно, что данный опыт с «автопортретом» (не говоря уже об «исповедях») оказался у меня не единственным. Даже, если только по названиям.
«К автопортрету» (25.03.2014). «Творческий автопортрет» (14.05.2014). «Автопортрет одним предложением» (5.03.2016). «К автопортрету. Фото от 26.06» (2022).
К разным обстоятельствам, в различных контекстах.

Скамейка. С видом удручённым
На ней сомнительный субъект.
Давно не юношеских лет.
По датам чётным и нечётным
Всегда он равно удручён.
И на закланье обречён.
Ему уже не открутить
Навешанных на шею гаек.
Бездушным светом отвергаем,
Склоняет голову к груди.

Это – последнее. Не столько мрачное, сколь самоироничное.
А самым коротеньким вышел не тот, что «одним предложением» (Наташке), а «творческий».

Я к жизни отношусь почти стоически.
Зато стишки пишу разгульно и отвязно.
Владею формою вполне классической,
Да содержание порою безобразно.

Понятно, что хватало «автопортретного» и без привязки к букве названия. А из россыпи Исповедей (начатых в самурайство Мисимы), выберу «художническое». Тоже – из ранних. Угрюмо-неровных...
В «высоцкую» самоиронию!

«Исповедь»

Шёл я, брёл я, наступал то с пятки, то с носка, –
Чувствую – дышу и хорошею...
Вдруг тоска змеиная, зелёная тоска,
Изловчась, мне прыгнула на шею.
Я её и знать не знал, меняя города, –
А она мне шепчет: «Как ждала я!..»
Как теперь? Куда теперь? Зачем да и когда?
Сам связался с нею, не желая.
(В. С. Высоцкий, 1980)
---------------------------------------------

В грязь – лицом. Всё – по херу! Да разве это жизнь?!
Вырвать бы глаза, чтоб не глядели.
Где-то промахнулся. Не посмел. Не догрешил.
Подыхать придётся на постели.

Повезло другим. Они сметали города.
Штурмовали небо и вершины.
А с таких, как я – ни пользы миру, ни вреда.
При любой погоде и режиме.

Не горел я в танке. Не таранил мессершмитт.
Не тонул в пучине океана.
От своей никчемности давно меня тошнит.
Лучше б я родился окаянным!

Супостатом-нелюдем. Пиратом. Палачом.
Кровушки б попил! Покуролесил.
Чашу зла излил на всех. Изведал: что – почём.
И на Суд взошёл – упрям и весел.

Всё казалось раньше, что с эпохой прогадал.
Снились мне война и волчьи стаи.
Сам я волком рыскал, добирая по следам
Всех врагов, помеченных крестами.

Отшумело детство. Обветшали эти сны.
Наступают времена расчёта.
Ни добра, ни зла! Уж будем до конца честны:
Не срослось. Не удалась охота…

Матушка-заступница! Что делать? Подскажи!
Уходить порожняком – негоже.
Вразуми, хотя бы, как последнее прожить.
Бросить на весы и подытожить.
(1.02.2012)

Юбилейные (себе). Ну, или – к «саморождению».
Без них – тоже никак! Толи в самоотчёт, толи в «самобичевание».
С. В. – Есть к полувековому. По-моему, даже два. К 70-ти... Это – в сборнике. В «одноклассниках» должно быть и на 85.
«Житейское...».

Полвека прожито уже.
Увы, ушли весна и лето,
Улёгся ураган в душе,
И половина песен спета.
Не скрыть морщинок возле глаз,
Висков коснулись злые зимы.
Её улыбка – не для нас,
И взгляд её холодный – мимо.
Былой причёски тёмный лес
Изрядно проредило время,
Исчезли талия и пресс,
На плечи давит знаний бремя.
Вступаем в осень жизни мы,
Но, хоть признаться трудно в этом,
Боимся вовсе не зимы –
Не упустить бы бабье лето...
Ещё мелькнули двадцать лет
Из всех отпущенных природой –
И ты уже законный дед,
И хороши все поры года,
Когда ломоты нет в костях
И сердце бьётся равномерно,
Когда и дома, и в гостях
«Нутро» ведёт себя примерно.
Ты много знаешь, ты умён,
Хоть славою не избалован,
Красноречив, как Цицерон,
Пусть денег нет, но образован,
Не растерял с годами пыл
И одного лишь не заметил:
Ты раньше скромный практик был,
А нынче – крупный теоретик.

Не факт, что это – именно к «полувековому», а не к тому, что «мелькнули» через 20 лет.
А в каком Вениаминычу жахнуло полвека?! – В 1982-м.
Я тогда (в каких-то 26 молодецких) добивал свои «аспирантуры». Ему оставалось ещё ладного: аж почти 39... Но и они – промелькнули...
В переклик...
Моих «юбилеев» (настоящих) – с того, как «зачастил» – случилось... Да только один. В 60. Притом, что я и в «рядовые» себя не обижал.
Но – заглянем-таки под 21.12.2015-го. Скромно! Зато прихвачу и те, что в «обрамление» (к Дню) и как-то в «тему»

«Декабрист»

Всё перепуталось, и некому сказать,
Что, постепенно холодея,
Всё перепуталось, и сладко повторять:
Россия, Лета, Лорелея.
(О. Мандельштам. Декабрист)
--------------------------------------------

Уходя – уходи. Навсегда, по-английски.
Не прощаясь в дверях. Без кривлянья и выспренных слов.
Уходи просто так. И не надо последней записки –
Не понятно, кому. Разве, только кому-то назло.

Уходи без долгов, чтобы легче тебя забывали.
Всё, что можешь, раздай. Остальное… Возьми его прах!
Ни на что не пеняй. Не ищи виноватых в провале.
Уходя – уходи, не морочась о том, что не прав.
(20.12.2015 (7.45))

«Каприччио»

В эти дни особенно муторно.
Только горечь и тихая грусть.
Восемь сорок. Как будто, утро.
Вот побреюсь, тоской утрусь.
На конфорку поставлю чайник.
Снова всё, как и год назад.
Снова тот же обряд печальный
И такая же боль в глазах.
Понапрасну жгу электричество.
Как и сам этот свет копчу.
Вытравляю офорт-каприччио
Кислотою своих причуд.
(20.12.2015 (9.15))

«Диагноз»

Картина маслом – Расколбас.
Хорошенький диагноз!
Разболтан руль. Шалит компас.
Мотор и вовсе загнан.
Списать на берег старика!
Инструкциям согласно,
Уже готовится приказ.
Не верите?! – Напрасно!
На берег! А потом – в распыл.
Он зол и соцопасен.
Развалит армию и тыл.
Смотрите, как колбасит!
(21.12.2015 (7.30))

«Гнилая кровь»

Ну, время песен о любви, ты вновь
склоняешь сердце к тикающей лире,
и всё слышней в разноголосном клире
щебечет силлабическая кровь.
Из всех стихослагателей, со мной
столь грозно обращаешься ты с первым
и бьёшь календарём своим по нервам,
споласкивая лёгкие слюной.
Ну, время песен о любви, начнём
раскачивать венозные деревья
и возгонять дыхание по плевре,
как пламя в позвоночнике печном.
И сердце пусть из пурпурных глубин
на помощь воспалённому рассудку
– артерии пожарные враскрутку! –
возгонит свой густой гемоглобин.
(И. Бродский)
--------------------------------------------

Ну, а моя течёт, скворчит
силлабо, блин, тонически.
Я слаб. Огонь в моей печи
колеблется панически.
Чуть полыхнул и, вновь, погас.
А сердце лишь аукает.
И вусмерть загнанный Пегас
глядит на это с мукою.
(21.12.2015 (8.15))

«Одеялко»

Ёжик Волка одеялком
для сугреву одарил.
Нет подарка идеальней,
нет теплее и добрей.
И мороз теперь не страшен!
Можно дрыхнуть без носков.
Хорошо дружить с Наташей –
Даже если бестолков.
(22.12.2015)

И вправду – Скромно. Если бы не обмолвился, юбилеем как бы и не дохнуло. К «рядовым» и то бывало покруче. Но...
А к переклику (с С. В.)... Так я ж казаў, што музы нашы – досыць рознахарактарныя.

Поэт и Муза. Без такого у стихотворцев обойтись не должно.
Даже – в название (не говоря уже...).
С. В. В название («муза», после союза «и» – с маленькой):

Я понимаю, что не вдруг
Склероз моим стал новым другом:
Хоть не смертельный он недуг,
Но в голове всё ходит кругом.
Решил сонет я написать –
В успехе дела нет сомненья.
Проходят час, и два, и пять,
Но не приходит вдохновенье.
Сосредоточился опять
И голову зажал руками,
Гоняю мысль вперёд и вспять,
Играю разными словами,
Прочёл стихов каких-то том,
В свой лоб стучу перстом устало –
Мне горько признаваться в том,
Что гениальность вся пропала.

Муза по самому тексту не упоминается. Только – в названии. По тексту – «вдохновение». А возмущённый поэт – не обязательно автор (тем более, что Вениаминович от какой-либо гениальности всегда отрекался).
Что там (по этой части) – у Вольфа Никитина?!
Чтобы буквально (название!) – два. А вообще – достаточно. Тем более, что мои Музы – как бы персонифицированы.
Но те, что в «название» – особняком.
Первое – и вовсе не о себе (разве, с каким-то намёком). Но – и не о поэте вообще.

«Поэт и Муза»

Ню от Гала и ню от Нюш.
Две музы Поля Элюара.
Кто здесь поэт, и кто чей муж –
Не суть и важно. Для пиара,
Что треугольник, что квадрат
Подходят равно в полной мере.
Любовь, коммерция, игра…
ДАДА и Сюр. Волна и берег.
(6-7.11.2015)

Второе... Под конфликт на Стихире. И там – таки о себе. Да ещё с «попиранием волчьей шкуры». С картинкой. И «пиитом» вместо «поэта» (в самоиронию).

«Пиит и Муза»

Сидит пиит, о стол облокотясь,
ногами волчью шкуру попирая.
Отброшен лист. Мелодия сырая
почти умолкла, выдохлась.
Хотя…
Ещё звучат последние аккорды,
ещё взывает Муза, нисходя.
Уже клянёт: «Зачем?! Какого чёрта!..».
А он в ответ, неловко, чуть шутя:
«Прости меня, Гармонии дитя.
Взгляни сюда. Ты видишь эту морду?!
Ведь это – я. Вчера – ещё живой.
И вот –  убит. Не скажешь, что врагами.
Растоптан, в назиданье, сапогами…».

…Молчит пиит. А в сердце – горький вой.
(31.03.2016)

Разные... Я – о наших Музах (да и «вдохновениях»). О «поэтике» в целом.
Думаю, в эту тему (уже не в «букву» названия) у С. В. найдётся и иное. У меня-то – навалом...

Вообще – о Женщинах. А как же!
У Семёна – целый раздел (в сборнике). Стр. 34-45. С характерным (но – не оригинальным) названием: Женщинам с любовью...
Именно – с многоточием.
И с предпосланным эпиграфом

О, женщина, которая пленила
Повелевай, приказывай, проси

Поскольку в «развёрнутом» передо мной электронном оттиске на межстраничье наличествует какой-то изгиб, не видно, где в этом эпиграфе пребывает восклицательный знак (в конце какой строки). А где-то – должен.
А что сам Вениаминыч вниманием дам (а не только стузиозусов) обойден не был, не сомневаюсь. Но... У него была крепкая семья (тыл). Брак – достаточно поздний (судя по... – годам так к 32-м), но удачный.
«Золотой» (в браке) пришёлся на 2014-й. И посвящение ему (уже не в сборнике) имеется.

Золотой Юбилей!

Мы пять десятков лет в космической кабине.
Не Байконур, а ЗАГС – наш скромный космодром.
Мечтали не о космосе – о дочери, о сыне.
Наш космос – наша жизнь. Мы на Земле живём.
Полвека, пятьдесят...Поверить трудно даже!
Полвека на двоих мы делим хлеб и кров.
На многих кораблях менялись экипажи,
А мы летим вдвоём все пятьдесят витков.
И пусть ушла весна. И солнце не в зените.
И рядом многих нет – их унесла судьба.
Наш экипаж в строю. Он на земной орбите.
И снова, как всегда, вся наша жизнь – борьба.
Борьба за связь времен, с невзгодами сраженья.
Борьба за право жить, за право не болеть.
Прочь, вздохи о былом. Нет места сожаленьям.
Мы молоды вдвоём. Нам не к лицу стареть.
(27 марта 2014)

В каких-то 82! Своих. С. В. всегда был оптимистом. Не глядя на годы и невзгоды...
В том (уже штутгартском) 2014-м женщинам (вообще), судя по «одноклассникам», досталось не мало. Но мы, здесь, вернёмся к «былому». К тому сборнику.

Проходят годы, старятся мужчины,
Где прежний лоск и где былая прыть?
В отличие от сильной половины,
Ничто не в силах женщину сломить.
Забыты жизни горькие уроки,
В глазах прекрасных – счастья каждый миг.
Ей посвящали пламенные строки
И грамотный тунгус, и друг степей калмык.
Причём здесь возраст и что значат годы?
Причём здесь паспорт, метрики, причём,
Коль есть такое таинство природы,
Которое мы женщиной зовём.
Заговорит – и ты парализован,
Кивнёт головкой – ты на всё готов,
Ты покорён, влюблён, ты очарован,
Стоишь, как истукан, и не находишь слов.
О женщина, которая пленила,
Повелевай приказывай, проси.
Господь! Всё отдаю – верни былую силу!
Плоть укрепи, от немощи спаси.

«О женщина...». Ага! Восклицательного там (в эпиграфическом) всё-таки нет. Здесь – скорее, вздох... Просто, но всё одно – со вкусом.
Сам я, обыкновенно, «о» и «женщину» (в восклицание!), отделяю запятой. Однако, буквально, с таким названием у себя не нахожу. Странно...
Зато – в едва ли не «коронном» – под сей возглас повенчал в Ней Бога с чёртом.

«Демоническое»

И сам не понял, не измерил,
Кому я песни посвятил,
В какого бога страстно верил,
Какую девушку любил…
(А. Блок)
-----------------------------------------

Всевышнего благая из щедрот.
Хотя и не лишённая лукавства.
Последняя из явленных сфирот,
дающая свидетельство на царство.
А может быть, коварная Лилит?!
Голодная ночная Кобылица.
Чьим ядом мир истерзанный налит.
Царица Тьмы, меняющая лица.
О, Женщина! Ты – Храмина Беды!
Ночной кошмар. Отрава поцелуя.
А я опять несу тебе цветы.
И в песнях расточаю:
Аллилуйя!
(6.03.2018)

Правда, встречалось у меня и без «лукавого». Так то было не «вообще», а Наташке!

«Ещё раз вдогонку: Вослед французскому поцелую»

К подъезду подкатил кабриолет.
Вы вышли в платье цвета фиолет,
В манто и удивительном колье…
Я к Вам спешил, проделав триста лье.
Я бросил всё, отправившись в вояж,
Забыл пальто, цилиндр и саквояж,
Истратил тыщу франков на такси,
Чтобы шепнуть Вам: «Же вузем, Люси!»
(Б. Вайханский)
------------------------------------------

Я сочиню Вам три строфы
И напишу их на манжете
Рубашки белой. Быстро Вы
Ответ изволите, ma chere.
И снова будете правы
В изящно дерзком рикошете:
Я к поражениям привык
И признаю своё toucher.
Я распростёрт у Ваших ног
И целовать готов их сладко.
Тебе – о, Женщина! – украдкой
Благоволит суровый Бог.
(18.07.2013 (8.30))

Странно и то, что и сам «возглас» я больше нигде не пользовал. По крайней мере, напрямую. А вскользь – бывало. И опять – не без «яда».

О, эта прорезь бабьих языков!
Их яд – порой отложенный, подкожный.
Их заговор, что «завистью богов»
и Мокошью стебает по макушке.
Кудесница!
Марина!
Что нам рай!?
Анафоры в аллюзиях увязли.
Хлыстом себя бичует самурай.
И пряжа обрывается на прясле.
(6.10.2017)

Никакими «самураями», Мокошью и нечистиками у Вениаминовича не пахнет. И даже о Лилит – нигде!
Разная у нас «поэтика». В том числе – и к Женщине. Но – у обоих – не без восхищения.

Суровы, надменны, горды, неприступны,
Нежны, беззащитны, ранимы, доступны,
Игривы, лукавы, милы, шаловливы,
То радость без меры, то грусти приливы.
То «буду любить, буду верной до гроба»,
То вновь холодна, безразлична зазноба.
То «славный, любимый, единственный мой»,
То «чёрствый, бездушный, упрямый, чужой».
Господь, вразуми, где же силы мне взять,
Чтоб в этой неравной борьбе устоять?

Без «лукавого» (нечистика), но не без лукавства (женского)!
Попытаюсь отыскать в «тему» что-то поближе к переклику (между нами) – в интонацию или «в слово»

«Примазавшись»

Девушки! Женщины! Дочери! Мамы!
Бабки! Приятелки тож!
Зараз спою вам эпиталаму.
Выпью. Устрою дебош.
Всё – по любви. От избытка эмоций.
Вы не судите шута.
Право войны обосновывал Гроций.
Жизнь не зря прожита.
(7.03.2017)

В «перебор», так сказать.
Вот. Чуть в тон. У С. В. И тоже – к «выпью». С категорическим названием («Кто с нами не пьёт – тот не наш человек!»).

Любимые девушки, жёны, невесты,
Друзья, педагоги, трудящийся класс.
В связи с торжеством литератор безвестный
Своими стихами приветствует вас.
Мы любим вас нежно всегда, повсеместно,
Хоть этот процесс, безусловно, не прост,
И здесь, за столом, я уверен, уместно
Для вас, в вашу честь обнародовать тост...

Кто из нас не «дразнил» классиков!?
А уж с «Я Вас...»... Однако, у Вениаминовича отчего-то – от «любящей» девушки потенциальному жениху. Считай-таки, к тому же А. С., но уже не в то, где он сам – «безмолвно, безнадежно», а в послание Татьяны (Онегину).

Я вас люблю, люблю безумно,
За Вас готова жизнь отдать.
Мне нужен муж – красивый, умный,
А папе с маменькою – зять.
Чтоб мог на даче поработать,
До магазина добежать,
По порученьям тёщи топать,
Ковры, дорожки выбивать.
Чтоб тихим был и ел бы мало,
Чтоб тестя с тёщею любил,
Чтоб был умелым «доставалой»,
Чтобы не пил и не курил.
Чтобы родители у мужа
Имели в банке счёт и вес
И к свадьбе нашей, поднатужась,
Купили белый «Мерседес».
К нему гараж, квартиру, дачу,
Сервизы, мебель и хрусталь
И пачку долларов в придачу –
И будет крепким брак, как сталь.
Чтоб родственники мужа редко
Ходили в гости к молодым,
Тогда и муж в семейной клетке
Желанен будет и любим.
Я верю: скромные задачи
Решить вам, милый, по плечу.
Всё будет так, а не иначе,
Всё будет так, как я хочу.

Заметьте! Ироничный С. В. взял слово «любящей» (в названии) в кавычки.
Слагать что-то от имени женщины я пару раз тоже пробовал. Но здесь мы – о переклике с Пушкиным. И именно с «Я Вас...».
– Наташке. Безо всякой иронии. Даже – с драматичной безнадёжностью. Глубоко за полночь.

«В ночь с четверга на пятницу: Я Вас…»

Люблю тебя сейчас
Не тайно – напоказ.
Не «после» и не «до», в лучах твоих сгораю.
Навзрыд или смеясь,
Но я люблю сейчас,
А в прошлом – не хочу, а в будущем – не знаю.
(В. Высоцкий)
-------------------------------------

«Я Вас любил…», «Я Вас люблю…» –
Иосиф против Александра.
Я внёс посильную свою
Однажды лепту в эту мантру.
Прервав отточием, как здесь,
Уже два самых первых слова.
Про ревность вспомнил, и про месть.
О том, что это всё не ново.
Колени Ваши «целовал»,
Что Вам изрядно надоело.
А в памяти зиял провал
От дней творения, от Евы.
И наступал коварный Март.
И мантра снова токовала.
Потом – июнь. Шуты. Омар…
И ожидание провала.
И новый Март. Я Вас люблю,
Как в дни Адама, бестолково.
Круг превращается в петлю.
Я – Дант. Но негде ставить слова.
 (7.03.2014 (1.00))

Подобных (не обязательно «в букву», но – в переклик с Сергеичем) у меня хватало. В основном – всё по тому же адресу. В годы некоторой неопределённости.

«Я Вас…» – и далее… Избито
Сие вступление. Увы!
Порой Наталию с Лолитой
Неловко путаю. Но Вы…
Вы – ангел мой!
Ума затменье!
Ревнивой самости печаль.
Целую – мысленно! –
колени.
Касаюсь – тоненько! –
плеча.
Я обречён и обезличен.
Рыбак, теряющий весло.
Я – Дант, тоскующий о Биче.
Герой Набокова – без «Lo…».
А Вы уходите всё дальше
И безнадёжнее туда,
Где нет меня и этой фальши –
В своё решительное «Да!».
(13.01.2013)

Если кто-то полагает, что С. В. слагал женщинам – вообще и – только по случаю, а законной жене персонально не воздал, тот... Просто здесь был востребован знаменитый попутчик (АСП). А так...
Полагаю, найдётся. Помимо уже приведенного «золотого».
В мои «пятьсот» (Таша) – навряд ли, но...
Впрочем, в сборнике – как бы и не... Дочке и внучке нахожу, а чтобы Светлане... Что-нибудь лирическое-задушевное. В общем, из скромности Вениаминыч о самом личном (да чтобы – в лирику, к которой он – как-то не очень) умолчал. Да и искать такое следовало бы ещё в тех 60-х...
Тогда – внучке. Маше. В два захода. Первая часть – из сборника. Вторая – двадцать лет спустя.
Есть и фотка: Вместе с Марией Магеро. Штутгарт. Март 2018-го...

Внучке Машеньке 5 лет!

У нашей милой Машеньки, у нашей внучки Машеньки,
У сероглазой девочки сегодня юбилей.
Пришли к ней в гости дедушка, мать крестная и бабушка,
Друзья, родные Машеньки и дюжина детей.
Стоит она нарядная, счастливая, парадная
И принимает радостно подарки и цветы.
Она чуть-чуть смущается, но держится с достоинством:
Дела такие важные не терпят суеты.
А за столом с салатами – доценты с кандидатами,
Подружки симпатичные, врачи, учителя.
Дань отдают шампанскому, другим напиткам с градусом.
На том стоит и держится столетия земля.
Звенит хрусталь торжественно, стучат ножи ответственно,
Звучат слова душевные в честь Маши и родных:
В честь мамы, деда с бабушкой, прадедушек, прабабушек,
В честь тех, кто с нами празднует, и кого нет в живых.
И я хочу, чтоб Машенька и все другие девочки,
И все другие мальчики в жизнь были влюблены,
Чтоб детство было солнечным, а юность счастьем полнилась,
Чтоб в мир шагала Машенька без страха и войны.

Любимой внучке уже 25!

Дорогая Мария! Внучка, друг, юбилярша!
Незаметно для нас ты становишься старше.
Позади детство, школа, судьбы повороты
И, как водится в жизни, заботы, заботы.
Двадцать пять. Четверть века. Серьезная дата!
То, что было, ушло и назад нет возврата.
Впереди много лет – непростая дорога.
А в финале за всё жизнь с тебя спросит строго.
Мы желаем тебе мира, счастья, здоровья,
Чтоб судьба одарила удачей, любовью,
Чтоб сложилась семья, жизнь украсили дети –
Это самая главная радость на свете!
Согревай нас и дальше теплом и заботой
И командуй по-прежнему «старческой ротой».
За муштру мы тебя, командир, не осудим.
Мы Вас, Наше Величество, искренне любим.

А Маше – уже 31...

20-25.01.2024

PS:

Чую, что для настоящей переклички (Вольфа и Семёна) чего-то не хватает. А не хватает, конечно, переклика уже в «тет-а-тет». В стих. Вживую. Так сказать, в перепасовку.
Опоздал... Да и не факт, что Вениаминович среагировал бы на мою подачу, успей я зарядить ему что-то в те же «Одноклассники».
Не факт, что мне сподобится кликнуть ему достойное (вершем) уже постфактум...
А в затянутое здесь...
Что заслуживало бы?!
«Афоризмы»... Склад ума С. В., приперченный фирменным юмором, такому жанру благоволил.
«Друзьям»... С друзьями уже у меня было не густо. Да и те – больше в печаль.
«Дача»...
«Работа»...
«Возраст (особливо – «Старость»)...

В общем, продолжить затянутое, вроде, как и можно было. Для «герменевта» розные нестыковки непреодолимой преградой не являются. Но...
По уже поднятому, от себя, приложил бы (наобум) такое. Женщинам. Тем более, что с анонсированным уже «О!».

«Эскиз на 8-Марта. Хвалебно-покаянное»

От пола сильного (местами) –
Прекрасному (почти во всём)!

Ведь вы и там порой блистали,
Где мы понуро воз везём,
Верша постылую работу.
Всегда изящества полны,
Без крови и (пардон!) без пота,
Не поднимая зря волны,
Не вытворяли, а творили,
Что не под силу и мужам,
Гораздым к бойкой говорильне,
Достойной разве парижан,
Чем православного народа.
О, Женщины! Какую Оду
вы заслужили на века!
Простите, право, мужика.
Ведь он давно уже не Пушкин,
Умевший равно о старушке
И о мадонне стих сложить.
А мы, лишённые азарта,
Готовы верно вам служить
Хотя бы в день 8-го Марта.
(1.03.2015)

А через это – в «заочный перепас» – к самым последним от С. В. (из «Одноклассников»). От 7 апреля 2019.
Первое (его) – также с «покаянием» и «Пушкиным-не Пушкиным». Пусть и без женщин.

Покаяние

Каюсь, каюсь, Саша Пушкин.
Я, пришелец от сохи,
Пью не с няней, не из кружки,
Но, как ты, пишу стихи.
Держу рифмы на примете,
Строю строчки по уму.
За стихи свои в ответе,
Комплименты ни к чему.
Твоё творчество – наука,
Мудрость жизни, страсть, любовь.
В лёгкой дымке – грусть и скука,
И слова волнуют кровь.
Ты – поэт на Эвересте,
У подножья я стою.
Не по чину быть мне вместе
С гением в одном строю.
Был я физиком когда-то,
Нынче – непутёвый дед.
Хорошо, что скрыта дата
Горьких слов – «физкульт-привет».

Второе... Второе – просто последнее (не ручаюсь, что по факту).

Жизнь промчалась...

Дни рожденья, юбилеи,
Горе, радости, печали.
В календарь мы не смотрели,
Просьб и кляуз не писали.
Добросовестно трудились,
Добывали хлеб насущный.
Беззаботно веселились,
Жизни и судьбе послушны.
Пролетели годы – птицы,
Унесли друзей, здоровье.
Молодость ночами снится,
Согревая нас любовью.

Поскольку в действительный переклик вершем (пусть и обречённо односторонний) я пока не собрался, завершу «запоздавшее» своими из «не Пушкин» и завершающим фрагментом из больничной поэмки.

«Аргонавт»

Мне – скоро к праотцам. А я не видел моря.
Лишь краешек. У Риги. Считай, что ничего.
А вот, пишу, представь, в мажоре и в миноре.
Окрошка слов. Интриги. С властями – смельчаком.
Не Пушкин. Но не прочь отдать себя стихии.
На волю волн и ветра. Созвездию Кита.
И строчки ведь, порой, выходят неплохие,
По части чувств и метра. Но больше – суета.
Не видел… Только, вдруг, забрезжила надежда.
Пусть волосы седеют и с толку сбит «врагом»,
Я выведу свой струг, потрёпанный и грешный,
Под вымпелом Медеи и с именем «Арго».
(11.06.2015)

«Пишу неведомо о ком…»

Ах, вижу я: кому судьбою
Волненья жизни суждены,
Тот стой один перед грозою,
Не призывай к себе жены.
В одну телегу впрячь не можно
Коня и трепетную лань.
Забылся я неосторожно:
Теперь плачу безумствам дань...
----------------------------------------------

К концу четвёртого квартала
всё реже пишутся стихи.
Язык ворочает картаво
запас словесной шелухи.
В часы утруски и усушки
молчали Лермонтов и Пушкин.
А тут: умри, но прогорлань
строфу, где трепетную лань
впрягали боги в колымагу
на пару с сумрачным быком.
Пишу неведомо о ком.
Кромсаю серую бумагу.
Мазепа. Писарь Кочубей.
Доносы. Казни. Тень Полтавы.
Конец четвёртого квартала.
Картавый клёкот голубей.
Война!
По-гречески «полемос».
Стишки, похожие на ребус.
И сам – не Пушкин. Баста!
– пас.
Но рюмку – истово.
За Вас!
Заметьте: с водкой. Не пустую.
За всю компанию тостую.
(7.12.2018)

«Раптоўнае»

Мишель, в недрАх –
I’m sorry! – в нЕдрах,
За год до Первой мировой,
Прочтя стишок внезапный твой,
Я понял:
Друг – не то, что нЕдруг.
А счастья нет. Но есть покой.
И воля!
К ним направил стопы,
оставив призраки ривьер,
уже не Вольф, но и не Пьер.
Назло рабам, на зависть снобам…
Хотя…
            Подумать:
                а на кой?!
На кой нам эти побрякушки!?
Как не крути, никак не Пушкин.
Не та эпоха и размах.
Не то, чтоб на… Но точно:
– «Ах!».

Коленом в пах
(Виссарионыч
                – Мандельштаму).
Намедни снился Волкодав.
Я так давно не видел маму…
Любовь, и та
                – не по годам.
Всплакнул!
Грядущая отставка,
а к ней – ордынская удавка.
Кикимора – секир-башка.
Тяжка судьбинушка!
Тяжка…
Да тянут лямку человеки.
Ведут к узилищу баржу.
И я, отверженный, твержу
не Символ веры:
– О «побеге»
дозрели помыслы мои.
На арьергардные бои
гляжу рассеянно, мой Постум…

Апошнi плён. Гаротны роздум.
Як ружа чорная ў аi.
(30-31.01.2019)

«Майское»

Ларе – вальс. Алёне – майку.
Майской в майке – самый раз.
Цветик потчевал Незнайку
свежей рифмой, на заказ.
Ты прости нас, дядя Носов!
Мы учились кое-как.
Вот и я – пустой философ.
Зряшный родственник макак.
Мыслю то – выходит это.
Это мыслю – то ползёт.
Стать попробовал поэтом.
Да у нас Сергеич –
Всё!
Мне сказали: ты – не Пушкин.
Раз не можешь – не пиши.
Ни частушки для пастушек.
Ни пустышки без души.
Умолкаю. Ставлю «лайки».
Лару с Валей не дразню.
Ленке…
Две (к июню) майки.
Не судите за мазню.
----------------------------
Подпись (неразборчиво и с ашипками): «Незнайка из пригорода»
(27.05.2020)

Я стану босяком и наркоманом.
Ну, если раптам вырвусь из застен.
Прощай, Гольфстрим! Прощай, Копакабана!
К Аллаху любомудрие систем.
Я выброшу ошмётки и наброски
В открытый зев Вселенского Осла.
Мне Пушкин и со мной гулявший Бродский
Оставят отголоски ремесла.
Я с ним уйду в летейскую Нирвану,
Где Смерть и Жизнь сливаются в одно.
И в дырку оскудевшего кармана
Провалится больничное окно.
Но – это если. И опять – не сразу.
А так – колоться, капать и пыхтеть.
И вспоминать, как в Раину «Заразу»
Я выкинул последний «гипертекст».
И не успел откликнуться Оксане
В рождение заточенным стихом.
Из этих оскользнувшихся терзаний
На ослике не выскакать верхом.
Больничный мир. Так он и весь – больница.
С Берлином, Ниццей, Римом и Москвой.
Глядит в него померкший лик Денницы
С кромешною неангельской тоской.
Катись к чертям! Тоска и наважденье.
Мы просто дошагаем до конца.
И Ксюшино затёртое рожденье
Ещё прокатим в степь на бубенцах.
На поездах. На дальних и не очень.
В Очакове очнётся Горчаков.
А Горбунова мы отправим в Сочи.
По трассе на феррари гончаком.
Мицкевич пусть утешится Литвою.
Какая есть! И Польша «нех живе!».
Без битв-обид. Без срача с Калитою.
С Москвою, искупившей Куршевель.
(17-20.06.2022)

Да.
После 7 апреля 2019-го Семён Вениаминович до конца года ещё откликался, но стихов (ни старых, ни новых) уже не было...
А поскольку главным героем этого опуса является всё-таки не В. Н., а С. В., ему и последнее слово («Фантазии, фантазии», 16.02.2016). А текст приурочен, скорее всего, к апрелю 2012-го...

Вся Беларусь ликует: один из сыновей –
Талантливый, но скромный – справляет юбилей.
В поэзии он гений и в физике гигант –
Потряс весь мир учёный Эйнштейна кровный брат.
На «ты» он с фрау Меркель, с Обамой он на «ты».
Вот только с Ким Чен Ыном он не навёл мосты.
Объездил он полмира: от Волги до Курил,
От Нёмана до Нила он многократно был.
Нью-Йорк, Париж и Лондон, Москвa, Мадрид и Львiв,
Багдад, Берлин и Дели, Джакарта, Тель-Авив.
Дитя войны жестокой, мечтатель, фантазёр...
Семье, друзьям, Радзiме он верен до сих пор.
Хлебнул он лиха вволю. Былое не забыть.
Но он не принц, не Гамлет и знает точно: БЫТЬ!

26.01.2024

Ну, и вдогонку...

«Запоздавшее...»

С. В. Позойскому (на 5 февраля)

Легендарному «комбату».
Замдекану-на-века!
Пара строк чудаковатых
От его ученика.
Не воздавшему (при жизни)
Даже горстки робких «хвал».
Мы слова плетём не в бизнес,
На который ты – плевал.
Нам бы – свечку в покаянье.
Блез-Паскалем. От души.
Там евреи и славяне
Будут равно хороши.
Равно признанные Богом.
Без протекции и льгот.
Даже если с эпилогом
Не нашёлся доброхот.
Но по совести, по чину –
Веньяминыч заслужил!
Можно в третью годовщину.
Лишь бы только не по лжи.
От заштатного физмата.
Сам – отнюдь не эталон.
В память. Скромно. Суховато.
Низкий шлю тебе поклон.

26.01.2024