За пределом возможного

Явное
от меня уходит
за пределы возможного.
Со скалы взлетал хищный ястреб –
гордость –
а впорхнула в мое окошко
мошка –
даже не кровопийца! – кротость.
– Закогтить судьбу она непригодна.

Та вина,
что так  бодро запита глотком вина,
в горле
застряла комом
непреходящим.
Где стоял родимый мой дом горящий –
на пепелище
лишь ржавый гвоздик.
От огромной, как слон, беды
остаются лишь тощий хвостик
да повислый, чудной носище
(он же хобот) – унылый стыд.
А одна из морских царевен,
умерев
от любви и ревности,
под бесстрастными звездами
оживает дочерью воздуха.
И витАет там,
так печально непотопляема…
– И алкает навеки кануть
на потерянной родине – в океане!

Ибо нельзя умереть от любви
и остаться вполне живым.
У того, кто плачевно выживет,
сердце становится неподвижным:
не стучит отчаянно: в душу,
в мозг ли.
– Сердце в ледышку смерзлось.
– Сердце само уже стало стужей!
Не колотится больно в ребра,
чтобы выйти на солнечный свет: наружу.
Даже кровью отмыть свои камеры
от следов прежних пыток любовной
болью
не пробует.
Сердце скорбным отсутствием
чувств покарано.
– Может, сердца и нет? Вдруг за ребрами пусто?..

…Есть еще одна из мертвящих мук:
лгать тому,
кого больше, увы, не любишь:
были глуби,
да измельчали.
Счастье –
точка на карте пути начальная,
а пока прибудешь в пункт назначения –
и угаснет свеча венчальная,
и пройдет загадочное влечение
плоти,
и с мечты осыплется позолота.
Вот и лжешь… то ли сам себе,
то ли общей – только вчера! – судьбе,
нынче так тошнотворно душной…
Как дышать, коль душа – пустыня?
лавой кипящей и впрямь былА она,
да вот в свой срок остыла.
Хладная лава –
не кабала ли?
(А вот если ложь во спасение –
морось осенняя
вдруг прольется щедрым дождем весенним.
Но не мне это проповедовать:
не до этого.)