Про Смолию и Темноту. Часть 1

   Обычно девушки плохо видят в темноте, а вот Смолия видела хорошо. Серый цвет с радостью раскрывал перед ней свои секреты. Девушка играла с ночными тенями легко и изящно, как кошка играет с только что пойманной теплой мягкой мышью. Более того, она умела лепить из темноты. Ну, примерно так же, как дети лепят из податливого тягучего пластилина, или как скульпторы ваяют из мягкой и жирной, как масло, глины. Темнота бархатилась и ластилась к ней. Быстрые ловкие пальцы Смолии катали колбаски и шарики, а потом, прищипывая, вытягивали из прессованной массы остренькие ушки и носики. Зверюшки получались очень разными и очень симпатичными. Она называла их Чудиками. Ей хорошо удавались звери, и никогда - птицы. Иные из них походили на мышат, иные на барсучков и белочек. Но лучше всех у нее получались ёжики; лохматые остроносые ежики с длинными тонкими мягкими иглами. Вылепленные, чудики тут же оживали. Они скакали, прятались между помад и футляров на туалетном столике, ныряли, протискиваясь в узкие щели между обложками книг. А ещё они любили прятаться в зарослях герани. Им очень нравился чуть резковытый, навязчивый запах бархатистых зеленых листьев.
   Еще в квартире Смолии был настоящий камин. Когда она по вечерам затапливала его, зверята прятались в тени по углам, а потом, когда острое пламя исчезало, переходя в тепло мерцающих углей, они выходили из темноты и, как завороженные, смотрели на жаркие всполохи. Чудики раскачивались в такт синим, редким как звезды, вспышкам, беззвучно напевая самую древнюю песню глубокой тьмы. Они жили всю ночь, а с наступлением рассвета истаивали, постепенно становясь все прозрачнее и прозрачнее.
   Смолии никогда не удавалось вылепить из темноты зверька размером больше котенка. Также она не могла сделать так, чтобы маленькие зверята мог расти. Все ее старания сохранить милых ее сердцу Чудиков ни к чему не приводили, потому что самые темные углы ее квартиры были недостаточно темными, и утром весь её милый зоосад исчезал.
   В конце концов, она придумала выключить холодильник из розетки, очистить его от продуктов, а на их место поселить своего любимого зверя, которого обязательно лепила каждый вечер. Его звали Тулли и был он похож на кота, но только с перепончатыми, шуршащими как пергамент, крыльями и длинным, пушистым, загибающимся кверху беличьим хвостом. Этот Чудик умел не только прыгать и скакать, но мог еще и летать. Недалеко. Он разбегался по столу, как самолет, набирающий скорость, а затем мягко взлетал. Он описывал бесконечные круги вокруг люстры, а Смолия с восхищением следила за его плавным и тихим полетом. Девушка перетащила холодильник из кухни в комнату, где он и занял место в самом темном углу между книжным шкафом и трюмо с занавешенным зеркалом.
   Вскоре после того, как Смолия поселила Тулли в холодильнике, тот начал расти. Его нужно было кормить, а она не знала, чем. Впрочем, ответ нашелся сам собой. Однажды, на работе ей подарили красные розы, увядающие лепестки которой осыпались достаточно быстро.  Тулли они пришлись очень по вкусу. Смолия пробовала покупать белые и жёлтые розы, но их лепестки Тулли не признавал. Светлые тона пугали его, и он, пища и повизгивая, убегал в самый темный угол.
   С тех пор в ее комнате навсегда поселились розы. Пышные букеты бордовых роз дурманили и остывали, осыпаясь лепестками, засахаренными, как цукаты. Тулли смешно держал их в своих маленьких лапках с цепкими, как у белочек, коготками, а покушав, затем, забирался ей на плечо и прятались в волосах. У Смолии были длинные чёрные, как смоль волосы, спадавшие волнами до пояса. Другие зверята тоже любили играть в них, попискивая словно летучие мыши и легонько, щекотно и не больно, царапаясь.
   А потом Тулли убежал. Вернее - улетел. Это случилось, в летнюю теплую ночь, когда лето уже перевалило за середину и темнота ночи известила о скором приближении осени. 
   Смолия долго грустила по своему любимцу, но решила, что на воле ему будет лучше. Она признавала его выбор, однако новых Тулли уже не заводила. Боялась привыкнуть. Так и остался ее холодильник стоять в комнате с полуоткрытой дверцей. Вновь создаваемые Чудики любили прятаться в его чреве, играя между собой в прятки и пятнашки.
   Еще Чудики любили смотреться в зеркала, но это им удавалось редко: все зеркала в доме Смолии были занавешены тюлем, который она почти никогда не снимала. Дело в том, что Смолия считала себя некрасивой, и каждый раз смотреться в серебряное дразнящееся стекло было для нее мукой. Высокий открытый лоб, маленькие близорукие глазки, скрывающиеся за очками с толстыми круглыми линзами, румяные пухлые щеки и бесформенные мягки губы. Когда она улыбалась, что случалось крайне редко, становились видны мелкие острые зубки. Её приземистая невысокая фигурка с небольшой грудью более подходила юноше, нежели девушке. Что еще добавить? Ей было двадцать пять, и она была влюблена всего лишь раз, да и то в ранней юности. 
   Смолия рано осталась одна, а потому привыкла заботиться о себе сама. Любым походам в театр, кино и гости она предпочитала одиночество и книги, в которых она купалась, как русалочка в морской пене, представляя себя легкой и свободной, или же парила высоко в небе подобно птицам. Смолия не любила телевизор - он усиленно навязывал готовые стандарты, под которые она никак не подходила, а потому, всячески его отвергала. Ее больше интересовали фантазии, невозможное она предпочитала возможному, а несбыточное сбывшемуся. Она никогда не включала большую хрустальную люстру, доставшуюся ей еще от дедушки, не включала светильники и бра, а пользовалась бронзовыми подсвечниками и свечами, отчего вся ее квартира пахла плачущим мягким воском и лёгкой сумеречной тайной. Смолия почти не пользовалась электричеством, делая редкие исключение лишь для некоторых бытовых приборов, жизнь без которых в современном городе была бы просто не мыслима. Ее поведение вызывало недоумение у соседей и у местного участкового, никогда не видевших ее окон ярко освещенными, а также у работников жилконторы, которая без конца присылала электрика проверять проводку и сверять показания счетчика, ибо суммы, оплачиваемые Смолией счетов за электричество, были ничтожно малы.   
   И так, Смолия жила одна. Она занималась литературными переводами с английского и немецкого языков, причем делала это очень хорошо.  У нее был заключен договор с издательством, куда она заходила четыре раза в месяц получить и сдать работу. Нет, она не была писателем, в чем, к своему сожалению, убедилась достаточно рано, но чужой слог чувствовала каждой клеточкой своей души подобно тому, как музыкант, обладающий абсолютным слухом, чувствует музыку.   Она была гениальным редактором, и писатели любили работать с ней. Смолия была нелюдима, в гости не ходила, и к себе тоже никого не звала, общаясь с заказчиками только по Интернету.  Так и жила.