Никто не забыт и ничто не забыто

 

                История основана на реальных событиях,
                Записана со слов моей покойной прабабушки.

Весна, 1942 год

Он уставился на её красивую оголённую шею. Изящное и самое соблазнительное зрелище, когда-либо виданное им. Шарф девушки развязался почти у основания шеи, и несколько прядок густых каштановых волос выглянули из-под своего скромного укрытия. Волосы блестели в солнечном свете, струящимся в окна, расположенные высоко над алтарём. Вот уже два года, сидя на несколько рядов позади семьи незнакомки, он восхищался ею издалека, молча прося о возможности встретиться с ней... узнать её имя.

Отец юноши понимающе изогнул бровь, пару раз наклонив голову в сторону священника, напоминая сыну, чтобы тот перенаправил своё внимание куда следует. Однако беспечная улыбка отца поведала парню, что тот понимал его мысли. Юноша не сомневался, что потом из-за этого над ним будут подтрунивать.

Он смотрел, как девушка преклонила колени, сцепив руки и склонив голову в усердной молитве.

Каждое воскресение он молил о шансе встречи с ней. Каждое воскресение отец девушки одаривал его смертельным взглядом и пугал, приподнимая свою куртку и являя взору покоящийся на ремне охотничий нож.

Это воскресение не станет исключением, хотя это же воскресение дало парню слабый проблеск надежды. После мессы, покидая ряд вслед за младшей сестрой, девушка послала ему робкую улыбку, а щёки её алели, точно спелая малина летом.

Юноша улыбнулся ей в ответ, глаза его мерцали обещанием и надеждой.

Незнакомка кивнула ему и поспешила за своим удаляющимся отцом.

Она только что дала ему повод верить.

И он поверил.

Отец юноши предупредил его, чтобы тот держался подальше от границы леса, скрывался в чаще, на тропинке, незаметной с главной дороги. В задачу парня входило забирать сыр и хлеб у своей тётушки, жившей на другой стороне деревни. Он был знатоком своего дела, залегая у земли и быстро перебегая высокий березняк и ягодные кустарники. Передвигался он бесшумно и стремительно.

И вот над кромкой леса его взору явились великолепные Татры и нарисовался домик его тёти. Гружёная большими корзинами под каждой рукой, она поприветствовала племянника улыбкой, следя за тем, как он приближается к задней двери её домика.

— Лукаш Стучински, ты участил шаг. Ты всё быстрее справляешься с этими поручениями. Как сильно ты вырос за неделю?

Юноша рассмеялся в ответ, потянувшись избавить от тяжёлой ноши невысокую тётю.
 
— Теперь я мужчина, тётушка. Мальчики ведь становятся мужчинами, не так ли?

Громогласный смех женщины объял их, а Лукаш наклонился расцеловать её в обе щёки.
Но миг веселья резко стих, когда лёгкий ветерок донёс до них сильный, едкий запах сжигаемой мертвечины, ударивший в нос и напугавший обоих.

— Мы стоим с подветренной стороны. Вонь идёт с той строящейся фабрики. Ты хорошо её рассмотрел, Лукаш?

Тот молча кивнул, смотря в сторону места, именуемого сельскими жителями Бжезинкой.

— Они закончили самый высокий дымоход на том крупном строении много недель назад, тётушка. Рабочие худы и одеты в лохмотья. Все без волос. Солдаты припугнули нас, застукав за поиском грибов возле тех больших ворот, что на западе, поэтому теперь никто из нас не покидает дом, и мы...

Юноша замялся на середине предложения, вздрогнув от лёгкого прикосновения ко лбу. Они возвели взгляд к небу, осознав, что невесомый, серый пепел неслышно падал с облаков. Зола плотно насыщала воздух, покрывая листья и крыши города. Трава белела.

— Тётушка, они готовят мясо для солдат и рабочих?

Женщина перевела взгляд, полный непролитых слёз, на племянника.

— Лукаш, прошу, слушай меня очень внимательно. Твой дядя говорил с владельцем магазина в Освенциме. Евреев силой вытаскивали из собственных домов и посылали работать на ту кирпичную фабрику...

— Аушвиц?

Она кивнула в ответ.

— Лукаш, нацисты скоро придут в нашу деревню. Мы только что получили известие, что твои кузены в Закопане отправились в трудовой лагерь в Германии и, как обещано, были выпущены, отбыв там год. В качестве оплаты своего труда солдаты не тронули их семьи. Обещай мне, что ты послушаешь своего отца, Лукаш. Обещай мне, что не воспротивишься, сделаешь всё, что тебе скажут, и будешь усердно трудиться. Делай, как они говорят. Солдаты будут угрожать и ожидать подчинения. Если ты пойдёшь добровольно, то они добрее отнесутся к тебе и твоей семье. Твои кузены так говорили. Просто сотрудничай...

Женщина посмотрела в направлении источника гнилостного запаха, наморщив лоб от явной озабоченности.

— Лукаш, те рабочие из Освенцима... они так и не вернулись. Стало известно, что печи в тех кирпичных зданиях предназначены для... Надпись на воротах гласит: «Труд освобождает», но единственная свобода для них приходит...

Женщина разрыдалась, и ответные слёзы заструились по лицу юноши, смешиваясь с золой, липшей к его коже. Тётя просто не смогла закончить предложение.

— Быстро беги домой и поступи мудро. Дабы выжить — выполняй отданные тебе приказы. А теперь иди, пока они не поймали тебя одного в лесу. Люблю тебя, племянник...

Лукаш звучно поцеловал тётю в щёку, губы юноши оставили заметный след на её лице, измазанный пеплом и слезами.

Напоследок он глянул на горячо любимую тётушку, боясь, что больше никогда её не увидит. Их взгляды встретились на прощание в безмолвной и страшной мольбе за семью, которую вот-вот должны были разлучить.

— Беги, Лукаш! Будь храбрым. Береги себя!

Надёжно прижав корзины руками к телу, он как никогда стремительно бежал, ускорившись на пути к задворкам своего дома. Миновав пустое ведро, используемое его семьёй для сбора грибов в болотистой почве, он осознал, что оно заполнялось нечто невообразимым. Лукаш остановился и уставился на олицетворение ужасающей правды. Он не знал, что вынудило его потянуться к маленькой Библии в кармане, но он вытащил её и нашёл конвертик, используемый им в качестве закладки. Он заметил дождевые облака, и ему и в голову не пришло позволить этому праху упокоиться здесь... на дне грязного ведра, — праху, призванному стать не более чем грязной лужицей, разжиженной и забытой.

Плавным движением юноша провёл конвертом по пеплу, зачерпнув столько, сколько могла вместить тонкая бумага, погребая золу в новом месте. Он закрыл конверт, убрал его обратно в свою Библию для надёжного хранения.

Он спешил к дому и убыстрил шаг, заслышав крики возле палисадника. Восемь солдат ругались с его отцом, махали руками, тем самым преодолевая языковой барьер. Лукаш подошёл к ним с корзинами, и мать подбежала его обнять. Она ревела в усыпанную пеплом грудь сына, моля его слушаться солдат беспрекословно. Юноша выронил поклажу и сомкнул руки вокруг дрожащего тела матери.

— Они предложили защитить нас, если ты пойдёшь с ними, сынок. В Германии есть трудовой лагерь, куда тебя поместят. Молодые люди и девушки из ближайших деревень отправятся с тобой. В обмен на твой труд мы сможем оставаться здесь в течение трёх лет, под защитой, сумев сберечь заработанное трудом. Боюсь, если ты откажешься, то они убьют всех...

— Я пойду, мама.

Отец Лукаша подошёл к ним, заключив в объятия свою семью.

— Сынок, чтобы ни случилось, мы всегда будем любить тебя. Случись что с нашим домом или нашей семьёй, ты знаешь, как добраться до своих кузенов в Закопане, и всегда сможешь разыскать нас с помощью польского консульства, где бы ты ни оказался.

Они рыдали, стоя под падающим пеплом, возможно, прощаясь в последний раз.

Дождь лил на скучившуюся молодёжь, тщетно искавшую какое-либо подобие тепла. Из-за неровных, грязных дорог большую повозку шатало из стороны в сторону, кидая людей друг на друга на каждой выбоине и кочке.

Они были взволнованы и измождены. Но больше всего — напуганы. Они миновали другие повозки на дороге, ехавшие им навстречу и везшие пассажиров с жёлтыми звёздами на одежде.

Лукаш и его товарищи по несчастью старались улыбаться проезжавшим группам, пытаясь выказать доброту и понимание испуганным и сбившимся в кучу семьям. Когда группа скрылась из виду, многие в повозке Лукаша зарыдали, представляя ужасы, ожидавшие эти семьи на тех заводах. Они чуяли зловоние и видели пепел. Они тоже слышали недавние истории.

Нельзя было не стенать по людям, следовавшим в те места, — в Ад на земле, — чтобы стать пеплом в небе.

Лукаш ощутил, как слёзы проложили себе путь по его холодному лицу. Он прислонился к стене качающейся повозки и впал в судорожную апатию.

— Кто-нибудь из этой группы знает, кто из рабочих куда отправится?

Голоса путников были едва слышны, хотя Лукаш находился достаточно близко к ним. Юноша был рад, что потратил время на изучение немецкого языка. Многие его соотечественники вызывающе демонстрировали свою польскую гордость, однако Лукаш считал, что лучше понимать разговоры захватчиков, нежели гадать. На войне гадание часто равнялось смерти. Одного этого довода было достаточно, чтобы он пожелал учиться. Он верил, что лучше быть подготовленным.

— Незамужних девушек пошлют в штабы для обогрева в постели. Маленький мальчик в голубой курточке, прижавшийся к сестре сзади, отправится туда же по аналогичной причине. Оставшиеся мужчины поедут в Эберсберг. Женатым парам повезло больше всех. Они поедут в трудовой лагерь в Ландсхуте. Бауэрсфрау Шварц получает в разработку новое поле. Она сказала военачальнику, что хочет только супружеские пары, поскольку они, судя по всему, работают усерднее при гарантии, что могут остаться вместе и...

Голоса стихли, а Лукаш выпрямился, разминая затёкшие мышцы. Его взгляд прошёлся по единственной в его группе женщине, опёршейся на мальчика, о котором ранее шла речь. Он спал, положив голову на колени сестры. Лукаша пробрала дрожь, и страх пронзил его до костей при мысли, что подслушанный им разговор мог оказаться правдой.

От неожиданной остановки повозка завалилась вправо и её обитатели, приподнявшись, сели, чтобы посмотреть на происходящее.

Там, на обочине дороги, в окружении солдат стояла та самая красавица из костела. Они с вожделением посматривали на неё, в то время как слёзы катились по лицу девушки.

Солдат открыл невысокую дверцу сзади повозки; проржавевшие петли заскрипели во влажном холодном воздухе. Голос военного громко разнёсся по округе, когда он объявил посадку следующего пленника.

— Валентина Берггольц!

Лукаш встал, чтобы она смогла разглядеть его, и девушка облегчённо улыбнулась, завидев знакомое лицо. Юноша быстро добрался до задней части повозки, дабы предложить ей свою руку.

— Сэр, здесь ошибка. Это моя жена, Валентина Стучински. Она навещала своих родителей, когда вы забрали меня, и, должно быть, они ошиблись, не сказав вам, что её заберут здесь. Мы вместе собирались отправиться в лагерь на трёхгодичные работы.

Солдат с планшетом в руках опять глянул в реестр и зачеркнул её фамилию, исправляя ошибку.

— Валентина Стучински!

Та в замешательстве взглянула на привлекательного молодого человека, протянувшего ей руку, но безмолвное предупреждение в его глазах подсказало ей молчать и повиноваться. Валя ухватилась за его тёплую руку и была поднята в повозку, упав на крепкую, мускулистую грудь Лукаша.

Его шёпот защекотал мёрзнувшую ушную раковину девушки.

— Это лучшая для тебя судьба, прошу, подыграй мне...

Валя привстала на носочки своих ботинок и запечатлела на щеке юноши ответный поцелуй.

Держась друг за друга, они уселись на дно тронувшейся с места повозки. Молодые люди перешёптывалась между собой, чтобы другие не услышали их разговор.

— Стучински?

— Лукаш Стучински.

Улыбка юноши подбодрила девушку. С этого момента Валентина знала, что он заслуживал доверия и ей стоит его слушаться.

Дождевые капли опять обрушились на их дрожащие фигуры, и они прильнули друг к другу в отчаянной попытке отвоевать немного тепла.

— Досадно насчёт последней. Я бы нанёс ей визит...

Солдаты громко переговаривались на немецком, и Лукаш прислушивался к их грубым унижениям женщин в их повозке. Лукаш осознал, что принял лучшее решение для этой прекрасной женщины, жавшейся к его груди.

Он знал, что поступил правильно. Он был готов защищать её любой ценой.

— Лукаш и Валентина Стучински!

Они быстро встали, изо всех сил хватаясь друг за друга в надежде, что их не разнимут, как уже случилось ранее с одной парой на их глазах.

— Девятый поезд! Шевелитесь!

Молодые люди без промедления двинулись с места, пальцы девушки отчаянно цеплялись за пояс брюк парня, крепко сжимая его талию. Позже от давления костяшек её пальцев у него проступят синяки.

Валя обернулась посмотреть на прощание на своих попутчиков, заметив, что в оцепленной зоне остались только женщины, за исключением пары мальчиков, стоявших в стороне. Она устремила взгляд вперёд, слёзы опять грозились политься из глаз юной русской с еврейскими корнями, голова которой шла кругом.

Они проследовали за солдатом к своей платформе и сели в поезд, осторожно ступая по скользкому сену, устилавшему влажные планки разрушающегося деревянного пола. Сидений не было. Их сгоняли словно стадо животных. Парень с девушкой выбрали уголок, чтобы можно было прислониться спиной к чему-то твёрдому, и одновременно сели, так и не разорвав телесного контакта.

Когда солдат удалился за другими рабочими, девушка повернулась к парню и заговорила голосом, пропитанным тревогой:

— Лукаш, если бы не ты, то что случилось бы со мной...

Он предвосхитил её вопрос.

— Они... Солдаты сказали, что незамужние женщины предназначались для «обогрева» постелей, и когда я увидел тебя... Валюша... Я не мог позволить этому произойти с тобой. Видя тебя каждое воскресение и изнемогая от невозможности узнать тебя поближе... Я не мог...

Валя обняла его что есть мочи, повергнув юношу в молчаливый шок. Отстранившись, девушка улыбнулась.

— Я рада, что ты сделал меня своей женой, Лукаш. Мне тоже хотелось встретиться с тобой, но мой отец...

— Как только мне предоставлялся шанс, он демонстрировал мне свой нож.

Пара сдавленно рассмеялась, и воцарилось неловкое молчание. Когда его прервал крик солдата на соседней платформе, то юноша с девушкой как можно крепче ухватились друг за друга.

— Никакой еды! Вас не будут кормить, пока мы не сочтём нужным! Дай мне этот хлеб!

Лукаш быстро убрал руку с тела Вали. Потянувшись во внутренний карман своей куртки, он вытащил оттуда свёрток из мешковины.

— Только быстро, моя матушка незаметно всунула мне немного капусты и осцыпека до того, как меня увезли. Возьми и съешь это, пока другие не обратили внимание на нас. Вполне возможно, что мы ещё нескоро поедим.

Лукаш протянул Валентине большую порцию капустных листьев и сыра, и молодые люди запихали пищу себе в рот, как можно быстрее прожёвывая. Когда ничего не осталось, Лукаш поднёс мешковину к носу со слезами на глазах.

— Я до сих пор чую запах моей матери. И задаюсь вопросом, увижу ли её когда-нибудь вновь. Она знала, как кормить меня. Она всегда знала, как...

Валя обнимала его, пока он рыдал в её и без того промокшую одежду, плечи юноши подрагивали от сильных эмоций.

— Теперь я буду с тобой, Лукаш. Я позабочусь о тебе.

Парень осушил слёзы и посмотрел ей в глаза, из которых теперь грозила политься влага.

— Как и я о тебе.

Голос юноши звучал уверенно, и девушка улыбнулась в ответ. Скреплённые обещаниями, молодые люди вжались друг в друга и поддались изнеможению.

Проснулись они на новой земле, будучи во власти тех, кто совершенствовал военную систему и изощрялся в ненависти. Людей подобно скоту сгоняли в повозки кричащие солдаты.

Военные общались на другом языке, но при взгляде на холмы и луга ландшафт казался ехавшим знакомым. Чем-то он напоминал Польшу, и было легко представить себя ближе к дому.

Их путешествие в повозке заняло много часов.

К моменту их прибытия к большому белому фермерскому дому, окружённому колючей проволокой и часовыми, пленники ослабли и дрожали.

Дородная, светловолосая женщина в малиновом фартуке наблюдала за ними с крыльца дома. Мужья первыми спрыгнули с повозки, спуская на землю своих ослабевших жён. Пары друг за другом прошли к указываемой солдатами зоне.

Голос женщины был зычным, требующим внимания.

— Кто из вас говорит по-немецки?

Лукаш вскинул руку, не сжимавшую ладонь Валентины.

— Тогда шагни вперёд и переводи. Они либо быстро выучат немецкий, либо умрут. Так им и передай.

Лукаш повернулся к группе измождённых путников позади себя и передал им сообщение. Закончив, юноша перевёл взгляд на женщину. Она улыбалась. И казалась довольной его уровнем владения языком.

— Я бауэрсфрау Шварц, и всякий раз вы будете обращаться ко мне именно так. Я буду справедливо относиться к вам, если и вы с почтением будете относиться ко мне. О вас будут заботиться в обмен на ваше подчинение. Отныне вы официально рабочие Третьего Рейха, и ваша работа будет считаться выполненной, когда вы докажете преданность своему делу во время вашей службы. Также вы несёте ответственность и обязательства друг перед другом. Если один из вас сбежит, вашего супруга без промедления убьют. Если обоим удастся сбежать незамеченными, то та же участь постигнет ваших родственников в Польше. Любые попытки бегства будут быстро пресекаться. В обмен на вашу службу вы будете жить в тепле и хорошо питаться. Голодать вы не будете. Вы будете прилежно трудиться, не будете жаловаться или сопротивляться. Вы поняли?

Пленники дружно кивнули.

— В амбаре вас ждёт еда. Вы поедите и отдохнёте с дороги. Работать начинаем на заре. Кто из вас хорошо готовит?

Валентина боязливо подняла руку, когда никто не решился. Ей нравилось готовить вместе со своей матерью, и девушка знала, что преуспела в кулинарии.

— Твоё имя?

— Валентина Стучински.

— А твоё?

— Лукаш Стучински.

— Превосходно. Вы оба останетесь здесь.

Женщина обратилась к солдатам:

— Это заключённые Первый и Второй. Мужчины идут под нечётными номерами, женщины — под чётными, каждая пара образует группу. Можете начинать перепись пленных, начиная с Третьего. Отведите арестантов в их помещение, а затем можете быть свободны. Спасибо за доставку, джентльмены.

Лукаш с Валей наблюдали за тем, как группа из двадцати человек медленно двинулась в сторону крупного амбара и хозяйственных построек. Женщина повернулась к ним.

— Арестант Первый, поскольку ты свободно владеешь немецким, то будешь находиться при мне. Будешь на испытательном сроке в качестве бригадира. Арестант Второй, будешь моей кухаркой. Повезло, что вы женаты — это решает потенциальную дилемму. Теперь, когда у нас есть подходящая пара, вы можете занять комнату над кухней, где вам не придётся ютиться с двумя другими парами. У вас будет уединение. Остальные спят на койках из сена на чердаке коровника, в тесноте поражённого короедами помещения. Теперь вы понимаете ваше преимущество?

— Да, бауэрсфрау Шварц.

— Надеюсь, что так. Когда проявите себя, может, я решу относиться к вам с большим уважением.

Развернувшись, женщина вошла в дом, а чета Стучински отправились следом за ней. Держа Валечку за руку, Лукаш чувствовал её дрожь. Следуя по длинному коридору, увешанному семейными фотографиями, они увидели яркий свет, льющийся снаружи в комнату. Войдя туда, они оказались в ярко освещённой, снабжённой всем необходимым, просторной кухне. Валя тут же заметила стоявшие у печи большие котелки. Такие вместительные, что могли бы накормить многих.

— Вижу, ты заметила кастрюли. Ты говоришь по-немецки?

— Чуть-чуть, бауэрсфрау Шварц, но я схватываю на лету.

— Подобная прыть тебе понадобится... Во всём, арестант Второй. Это крайне важно. А сейчас оба следуйте за мной. Я покажу вам территорию моего дома и приспособления, которыми вам чаще всего придётся пользоваться. Не мешкайте, или я найду замену на ваши желанные должности.

Пара сидела за столиком в своей комнате, заедая суп из белых бобов чёрствым хлебом. После нескольких дней обезвоживания и отсутствия нормальной пищи юноша и девушка впервые ощутили сытость, словно от набитого желудка веки тоже наливались свинцом. Они сидели друг напротив друга в неловкой тишине, вперившись взглядом в маленькую кровать, которую им предстояло делить.

Переглянувшись, они поняли, что краснеют. И тихо рассмеялись.

— Я посплю на полу, Валюш.

— Нет! А вдруг бауэрсфрау Шварц войдёт и увидит, что мы спим порознь? Она распознает обман, и нас убьют. Прошу, Лукаш, я не хочу рисковать нашим положением. Нам придётся снять мокрую одежду для просушки. Одеяла согреют нас, а близость тел лучше всего удержит тепло.

— Валюша, ты должна знать, что я не буду... Я не...

— Лукаш, прекрати. Хотя мы знакомы совсем недолго, я доверяю тебе. Я не боюсь.

— Но я годами восхищался тобою издалека. Тебе не следовало этого говорить, Валь... Я могу...

— Что, Лукаш? Боишься реакции собственного тела на меня?

— Да? — надтреснутым от стыда голосом проговорил Лукаш.

— Ну, матушка рассказала мне о том, с чем я могу столкнуться... в один прекрасный день вместе со своим мужем. В данный момент для меня это не важно. Я слишком устала, чтобы и дальше спорить с тобой и ждать от тебя взаимности. Разденься под одеялами и передай мне свою мокрую одежду. Я возьму это одеяло и переоденусь вон там. Нам повезло, что мы живы, сыты и спим в тёплой постели. Пожалуйста, дай мне свою одежду.

Лукаш забрался под одеяла и стал раздеваться, поочерёдно снимая каждый предмет своего гардероба и по пути робко протягивая одежду Валюшке.

Та прошла к печи и расстелила его одежду на дощатом полу рядом с ней, чтобы ткань впитала в себя тепло. Девушка разобрала одеяло и набросила себе на спину, словно ширму, чтобы переодеться без посторонних глаз. Повторив манипуляции с собственным одеянием, Валечка развернулась и стремительно прошагала к кровати. В лунном свете лицо спящего Лукаша источало покой. Валя почувствовала облегчение, что после событий сегодняшнего дня неловкость уйдёт из их отношений.

Поторопившись забраться в постель, Валентина уснула, не успела её голова коснуться подушки.

— Просыпайся! Скорее! Солнце вот-вот поднимется над горизонтом!

Исступлённый призыв Лукаша напомнил Вале, где она находилась. Девушка выпрыгнула из постели и рванула за одеждой на другом конце комнаты, оставив одеяло на кровати. Она хотела оказаться на кухне, чтобы поприветствовать бауэрсфрау Шварц. Хотела произвести хорошее впечатление.

Лукаша пригвоздил к месту вид красивой, обнажённой женщины, одевающейся перед ним. Он устыдился своего неджентльменского поведения, не дающего ему отвернуться от неё. Он не мог — не сейчас, не при виде её оголённой шеи, спины и груди, в то время как девушка натягивала платье.

Раньше он никогда не видел раздетую женщину, и его тело стало незнакомым образом реагировать. Юноша не знал, что девушка могла видеть его реакцию в небольшом зеркале на стене. Как и не ведал того, что Валю тоже тянуло в новом направлении и это направление также включало в себя переполненное эмоциями сердце.

— Второй, сколько тебе лет?

Валентина перестала месить тесто на столе.

— Мне семнадцать, бауэрсфрау Шварц.

— А Первому?

— Столько же, бауэрсфрау Шварц.

— Когда вы поженились? Наверное, недавно.

Девушка снова взялась за тесто, нервничая насчёт хода расспросов и опасаясь, что они с Лукашем оплошали и их могут разоблачить. Валентина понимала, что ей нужно отвечать как можно уклончивее.

— За несколько недель до приезда сюда.

— А, молодожёны. Вы оба так молоды, так-то я себе всё и представляла. Вы самые тихие из работников, живших у меня дома. Вы провели здесь уже три месяца, а я так и не слышала вас ни днём и особенно ночью. Вы такие тихие.

Валя не могла сказать, было ли то комплиментом или критикой. Она страшилась, что пот, выступивший над её бровью, выдаст её беспокойство за их с Лукашем возможное разоблачение.

— Арестант Второй, повернись и посмотри на меня.

Девушка повернулась навстречу своей судьбе. Несколько недель назад кое-кто из узников бежал, и когда их поймали, то все пленники смотрели за умерщвлением арестантов Семнадцать и Восемнадцать. Валентина опасалась, что настал её черёд. Выпрямившись, Валя расправила плечи и взглянула прямо в глаза тучной женщины.

— Я понимаю, что это неловко, но знаю, что мужчины могут смалодушничать в этом вопросе. Я знаю, что могут быть прямолинейной с женщиной, и верю, что могу говорить с тобой без обиняков. Хочу, чтобы ты знала: это допустимо — шуметь со Вторым. Особенно ночью. Я требую это от женатых пар, потому что тогда им хорошо работается и производительность возрастает. Где активность, там и богатый урожай. Где заинтересованность — там и понимание того, как осчастливить другого. Вопреки твоим возможным предположениям, я хочу, чтобы вы все здесь процветали. Если вы довольны, то с большей вероятностью будете работать с полной самоотдачей. Последние несколько дней арестант Первый пребывает на грани и забыл выполнить несколько простых заданий. Он нуждается в своей жене.

— Да, бауэрсфрау Шварц.

Валентина не сомневалась, что покраснела гуще малинового фартука фермерши.

— Отлично. Также я должна похвалить тебя. Ты быстро поднаторела в немецком...

Женщина смолкла, раздумывая над другой мыслью.

— Твоё лицо, твой румянец... ты напоминаешь мне жену моего младшего сына Якоба. Полагаю, мой последний муж, Уильям, будь он жив, сказал бы то же самое. Сейчас ты так сильно мне её напоминаешь. Когда найду её фотографию, то покажу её Второму, чтобы посмотреть, согласится ли он со мной. Ты трудолюбивый работник, и я довольна тобой. Можешь продолжить своё занятие.

Валя молча выдохнула от облегчения и вернулась к замешиванию теста, предаваясь трудным размышлениям. Внезапно испытав тревогу и потребность в движении, русская еврейка спросила, может ли она взять картофель, необходимый для рагу. Когда бауэрсфрау Шварц разрешила ей, то девушка схватила большое ведро и направилась к складскому навесу, где хранились запасы картошки. С каждым шагом её разум уносился далеко.

Валечка стала острее реагировать на Лукаша. Было волшебством ощущать свою ладонь в руке мужа, а тело девушки отзывалось на каждое мимолётное соприкосновение их тел, на каждое нежное касание и на каждый телесный контакт. Её глаза непрерывно выискивали его в поле, и возбуждение накатывало на неё, стоило Лукашу посмотреть в её сторону.

После трёх месяцев плена в этом отвратительном месте её желание близости с ним лишь окрепло.

Валя не сомневалась, что они влюбились друг в друга, но также знала, что Лукаш пребывает в нерешительности. Он не знал, что Валюша была в курсе того, что он наблюдает за её суматошным одеванием каждое утро, как и не знал юноша того, что в последние дни она нарочно медлила, поворачиваясь так, чтобы предстать перед ним в выгодном свете. Лукаш всегда оставался под своим одеялом, защищённый коконом невинности, как и Валечка.

Он не знал, что она готова была сбросить этот кокон ещё много недель назад. Валя понимала, что незамужней девушке не подобало так мыслить, но ситуация, в которую они попали, оказалась вне их власти, и она сознавала, что отчаянные меры требовали пересмотра планов.

Девушка взвизгнула и уронила ведро на пол прохладного, тёмного сарая, ощутив на своей голой шее лёгкое касание знакомой мозолистой руки.

— Я долго звал тебя, но ты глубоко задумалась. А брови нахмурены в беспокойстве. Что такое, Валь?

— Бауэрсфрау Шварц кое-что сказала мне ранее. Мы должны обсудить это сегодня вечером.

Рот Лукаша распахнулся в шоке, когда Валечка развернулась и обняла его рукой за шею, притягивая губы юноши к своим. Их губы нерешительно встретились в первом поцелуе, а руки оплетали тела иначе — в обещании, новизне и приятном возбуждении.

Укрытые саваном темноты, молодые люди могли изучать друг друга губами, нежное дыхание примешивалось к шёлку языков и растущему, словно почка, жару.

Затем она вспомнила, где они находились и что она должна была делать. Девушка быстро отстранилась и нагнулась за упавшим ведром. Подняв пару картофелин, откатившихся в сторону после падения, она заторопилась к хозяйскому дому, оставив Лукаша безмолвно стоять в темноте.

Валюша вернулась на кухню. Подготавливая ингредиенты для рагу, она заметила отклик своего тела на первый поцелуй с Лукашем. Её лихорадило, и новые ощущения зародились в непривычных местах. Она радовалась, что сегодня был день, когда им разрешали помыться. И гадала, а не ощущал ли сейчас потребность в водных процедурах и Лукаш.

Девушка понимала, что бесед сегодня будет мало. Предстоит много дел. Валентина чувствовала, что они готовы.

Глаза Лукаша жадно следили за тем, как Валя подходит к кровати, завёрнутая в своё одеяло. Девушка не ведала, что её муж с нетерпением ждал момента, чтобы понаблюдать за ней во сне. Обычно он смеялся над вздохами и словами, слетавшими с губ его глубоко спящей жены, и восторгался красотой её нагих плеч и шеи, когда она ворочалась с боку на бок, разметав лоснящиеся волосы по подушке. Валечка не знала, что Лукаш пропускал меж чувствительных пальцев несколько её шелковистых прядок, очарованный кротким видом спящей жены и мягкостью её волос под затвердевшими кончиками своих пальцев.

Она не знала, как сильно он желал коснуться её оголённой кожи... Однако то внимание, с которым Валюша взирала на него сейчас, стоя сбоку от кровати, заставило Лукаша задуматься, что, может, в конце концов, она догадывалась.

Девушка уронила шерстяное одеяло, забравшись под такое же к мужу, обнажённое тело Вали мелькнуло на мгновение в слабом свете свечи.

Лукаш подвинулся, а Валюшка приблизилась к нему следом.

— Ты спас меня, назвав своей женой. Могу ли я сделать тебя своим мужем?

Брови юноши на миг встретились на переносице в испуге, а рот вновь потрясённо раскрылся.

— Ты хочешь, чтобы мы...

— Лукаш, каждый раз, когда ты касаешься меня, держишь за руку, невзначай дотрагиваешься до неё... смотришь на меня, я понимаю, что желаю от тебя большего. Наш поцелуй сегодня... я хочу ещё. Я хочу испытать с тобой всё. Всё...

— Валюш, я... я боюсь. Я не знаю, что делаю... Я даже не знаю, с чего начать...

— А я? Прошу, Лукаш. Просто коснись меня, и я коснусь тебя. Поцелуй меня, как делал это ранее.

Юноша приподнялся на локте, смотря на девушку, её улыбка и влажные губы сверкали в струящемся из окна лунном свете.

— Валечка, я боюсь причинить тебе боль.

Она поднесла руку к его щеке, обхватывая её ладонью.

— Лукаш, я влюблена в тебя. Позволь мне сделать тебя своим мужем перед Богом.
В этой комнате, сейчас, я не боюсь, и тебе не стоит. Позволь мне показать тебе, своим телом, как сильно я люблю тебя...

Левой рукой он бережно придерживал голову Валюши, наклонившись поцеловать жену, запуская руку в её волосы, которые он страстно желал ощутить меж своих пальцев.

— А я покажу своим.

Поцелуй преисполнился страсти, когда обнажённые тела возлюбленных стали тереться друг о друга в местах, разжигавших сильный жар, который никто из них не мог контролировать.

Они и не стали. Пара беспорядочно двигалась в незнакомом танце, дёргая руками, толкаясь ногами, потягивая и хватаясь в желании большего.

Губы юноши оставили губы Вали, прокладывая обжигающую дорожку из поцелуев к затылку девушки, где вместе с языком пробовали её на вкус.

— Каждое воскресение, начиная с четырнадцати лет, с тех пор, как впервые заметил тебя, я смотрел на твою шею и гадал, каково будет коснуться её... вкусить...

Язык Лукаша вновь высунулся изо рта, проведя влажную дорожку к ключице жены. Валечка застонала, ощутив кончик его пальца, очертивший основание её груди и нежно устремившийся вверх по ложбинке, слегка задев сосок.

— Месяцами я наблюдал за тем, как ты, взвинченная, выпрыгивала из кровати и как твои груди подпрыгивали при беге, дразня меня. Я гадал, будут ли они такими же мягкими и полными в моих руках, какими кажутся...

Губы Лукаша спустились ниже, язык плавно скользнул вокруг одного соска, пока рука играла с другим.

— Или какими окажутся на вкус.

Валюшка никак не могла понять, что жаждало её тело, но, судя по движениям, оно явно просило о большем. Её ноги раздвинулись шире. Когда её муж устроился между ними, девушка ощутила, как та самая часть его, большая и очень тёплая, потёрлась о её бедро.

Валентина пропутешествовала пальцами по его волосам, по сильной спине, мускулистой и широкой от многомесячного труда. Ладонь Валечки прошлась от его пояса к твёрдому животу, и Лукаш простонал, когда пальцы любимой соприкоснулись с его плотью. На ощупь она была толстой, увесистой и длинной, и Лукаш толкнулся бёдрами в ответ на её первое, изучающее прикосновение. Девушка удивилась, насколько иначе и мягче была на ощупь кожа самой упругой, горячей части его тела, которая, похоже, увеличивалась в размерах.

Когда Лукаш в свою очередь скользнул пальцем ей меж бёдер, Валюша не смогла больше сосредотачиваться и уронила руку, возвращаясь к волосам мужа, потягивая за них, пока он не приник к ней в поцелуе.

— Ты такая тёплая там. Такая маленькая. Я боюсь навредить тебе.

Кончик его пальца плавно и совсем неглубоко вошёл в неё, Валя приподняла бёдра, поощряя его погрузиться глубже и громко вздыхая от приятных ощущений, вызванных прикосновениями к сокровенному месту. Девушка ещё шире, призывно развела перед мужем ноги, и тот удивил её, вместо пальца скользнув в неё головкой своей плоти, слегка растягивая её естество.

— Ты готова, моя Валюша?

Посмотрев ему в глаза, она кивнула, наблюдая за тем, как его лицо исказилось от удивления, когда он медленно скользнул внутрь.

Вопреки её предположениям, боли не было. Сильное натяжение сменялось жаром совсем иного рода, и девушка подтолкнула его двигаться, гнаться за этим смутным жаром, распалявшимся между ними. Подняв ноги, Валечка обняла ими Лукаша, когда он глубже вошёл в её бездонную, податливую теплоту.

Улыбаясь, девушка смотрела на его сосредоточенное, полное благоговейного трепета лицо.

— Ты такая маленькая, такая тугая... Я... я... ах!

Он быстро двигал бёдрами — она встречала его толчки. Кровать громко раскачивалась в такт их движениям. Валентина чувствовала, как напрягаются его мышцы, а затем Лукаш ускорился, жёстче входя в её тело, пока не замер, — в удивлении сдвинув брови, лучась эйфорией и дрожа телом в оргазме.

Ощущения шли вразрез с его представлениями о близости между мужчиной и женщиной. Когда Лукаш посмотрел на улыбающееся лицо жены, то её глаза светились весельем.

Он медленно вышел из неё, откатываясь в сторону и притягивая голову Вали к себе на грудь.

— Валюш, случившееся со мной, случилось с тобой?

— Я так не думаю, но мама говорила, что женщине тяжелее это испытать.

— Твоя мама была очень откровенна с тобой. Моя же никогда не упоминала это. Мы будем пытаться, пока и тебе не станет легче этого достичь.

Девушка громко рассмеялась, и Лукаш приложил палец к её рту, прося унять смех.
Валя строптиво помотала головой и рассмеялась пуще прежнего.

— Я серьёзно, жена. Что если бауэрсфрау Шварц услышит нас?

Валентина приподнялась и оседлала его бёдра, наклоняясь поцеловать Лукаша и накрывая их взбудораженные тела одеялом.

— Я надеюсь на это, муж.

Валентина ступала осторожно, замечая ощутимую ломоту при каждом шаге. Она стала приятным напоминанием о пережитых ими ранее часах близости.

Ей не терпелось повторить этот опыт.

Когда бауэрсфрау Шварц прошла мимо неё на кухне, то подмигнула Вале и вышла проведать коров. Не сдержавшись, Валюшка улыбнулась ей вслед.

Валентина была благодарна, что ей не приходилось часто сталкиваться с другими пленными. Лукаш возвращался домой из полей с историями о недовольстве среди пар.

Дух соперничества между заключёнными не ослабевал. Они шли на крайности ради ещё одной порции мяса, ещё одного куска хлеба... ради любого положительного признания со стороны бауэрсфрау Шварц или других солдат. Апофеозом их дня могли лишь стать одобрение и награда. Это стравливало пары друг с другом... номер против номера.

Соперничество росло по мере беременности жён заключённых. Их мужья могли покидать свои посты, если жёны нуждались в них, а беременной арестантке давали дополнительные пайки самого желанного провианта.

К концу первого года их срока шесть пар ожидали прибавления. Бауэрсфрау Шварц подготовилась к приходу новых членов лагеря, переделав одну из складских зон под большую детскую. Её стены выкрасили жёлтым, а по комнате расставили колыбельки.

Проходили месяца, колыбельки стали заполняться, и вскоре ещё две пленницы забеременели.

Матери могли приходить к детям в любое время, что облегчало им кормление грудью. Они продолжали получать дополнительные порции для питания своих детей, и некоторые во время своего срока заключения беременели снова.

Валя наблюдала за счастьем, которое, казалось, окружало всё, связанное с жёлтой комнатой, и страстно возжелала иметь своё дитя. Так давно она не испытывала истинного счастья. Она понимала, что война не самое идеальное время для появления на свет ребёнка, но больше она не склонялась к подобной мысли. Её порции еды уменьшались из-за увеличения числа матерей. Приступы голода крепчали день ото дня. Она готовила им мясо, в то время ей как разрешали есть лишь свекольную пасту. Неравноправие злило её, и девушка слабела. Она знала, что Лукаш испытывал такой же голод.

Отчаяние пустило корни.

— Лукаш, я так голодна. Посмотри на кожу, что облепила мои кости. От меня ничего не осталось.

Ему не нужно было смотреть на неё, лежащую рядом с ним в кровати, чтобы знать, какой она стала. Его жена казалась такой хрупкой, а щёки — впали.

— Валь, я нашёл в сарае старые газеты. И спрятал их под нашей кроватью. Я подумал, что мы могли покрошить их в нашу похлёбку. Бумага сделает её сытнее. Я попробовал вчера, и оказалось не...

Лукаш замолчал, когда жена разрыдалась у него на груди, а её всхлипы разносились по комнате.

Агония пустила корни.

— Помогите ей!

Лукаш побежал к упавшему ящику, под тяжёлым краем которого виднелся малиновый фартук.

— Почему вы стоите? Помогите мне его поднять!

Никто не сдвинулся с места. Заключённые с презрением уставились на него.

— Пусть умирает. Может, тогда мы сможем освободиться из этого ужасного места.

На краткий миг он задумался над намёком Пятого заключённого.

— Охрана не знает о случившемся здесь. Ты знаешь планировку её дома, Первый. Поищи у неё оружие. Пусть истекает кровью на полу, а мы застанем часовых врасплох у ворот. Высвободимся из лап этой стервы!

Лукаш услышал Валю, бежавшую по брусчатке внутреннего дворика.

— Что с ней случилось? Лукаш, помоги мне поднять этот ящик! Почему вы все стоите? Мы должны поторопиться...

Пятый и Шестой рванули к дому Шварц, другие же пленные хранили молчание, стоя неподвижно и таким образом выражая открытое неповиновение.

Валентину не шокировали противоречивые эмоции на лицах узников. Внутри неё царило такое же смятение. Но она не станет убийцей. Не отступится и не станет наблюдать за смертью бауэрсфрау Шварц, когда может ей помочь.

Валя схватила дрожащую руку Лукаша, и вместе они принялись за дело, наклоняя и что есть мочи ворочая ящик. Но им удалось лишь приподнять его.

— Лукаш, попробуй удержать его на весу, в то время как я попытаюсь вытащить её оттуда за ноги!

Он напрягся изо всех сил. И смог продержать ящик, пока его жена вытаскивала бауэрсфрау Шварц из-под него.

Остальные так и продолжали стоять истуканами, пока не услышали пальбу со стороны сторожевой вышки.

Лукаш поднял с земли бауэрсфрау Шварц, а Валентина взяла женщину за руку, пока на их глазах другие пленники бежали к главным воротам, думая, что Пятому и Шестому удалось застрелить охранников. Оставшиеся заключённые понимали, что если смогут добраться до ворот, то у них есть шанс выйти на свободу.

Лукаш и Валя отошли назад, пока остальные бежали к воротам. Беглецов больше не волновали угрозы бауэрсфрау Шварц в адрес их родственников в Польше или же их собственные судьбы. Не волновали их дети, оставшиеся в детской. Арестанты могли думать только о своём спасении.

Им недалеко удалось уйти. Добравшись до внутреннего двора, беглецы увидели, что стража укрепила ворота и стояла над двумя телами, и прекратили попытки к бегству.

Часовые, завидев Лукаша с бауэрсфрау Шварц на руках, оставили мёртвых заключённых и побежали к ним.

Лукаш крикнул им, голос юноши эхом разнёсся по внутреннему двору.

— На неё упал ящик! Пятый и Шестой ухватились за возможность бунта. Они побежали в дом и нашли её оружие. Вы должны привести сюда врача, если хотите, чтобы она выжила!

Охранник вскинул ружьё и нацелил его на других пленных.

— Вы все, возвращайтесь к работе! Хватит на сегодня развлечений!

Те быстро развернулись и возвратились к своим заданиям.

Под наблюдением часового Лукаш с Валей отнесли бауэрсфрау Шварц в её комнату и осторожно опустили женщину на кровать.

— Доктор скоро прибудет. Пока же не выходите из дома.

Пара понимающе кивнула, когда солдат развернулся и сбежал по лестнице.

— Лукаш, я промою её раны. Ты не принесёшь мне с кухни немного тёплой воды и тряпку?

Он молча ушёл и вскоре вернулся. Валентина уже сняла окровавленные слои одежды с тела бауэрсфрау Шварц и накрыла её простынёй.
Женщина застонала от боли. Открыв глаза, она посмотрела на своих работников.

— Вы не оставили меня умирать.

Голос её был слаб и едва слышен.
Заключённые отрицательно помотали головой в ответ.

— Я была в сознании всё это время. И всё слышала. Герр Стучински, я признательна, что ваших сил хватило поднять тот ящик самостоятельно. Фрау Стучински, я благодарю вас за то, что вытащили меня без помощи других. Вы... вы сделали мне одолжение. Я не забуду этого. Я...

Она потеряла сознание, оставив пару таращиться на неё в шоке.

Валя смочила тряпку в тёплой воде и продолжила очищать её раны. Лукаш, как мог, помогал своей жене.

Прибывший доктор похвалил проделанную ими работу.

С того вечера их кормили двойной порцией говядины, в то время как другие заключённые жили впроголодь, совсем без мяса.

— Фрау Стучински, вот та фотография, о которой я говорила вам, та самая с моим Якобом и его женой.

Бауэрсфрау Шварц стала разговорчивее с Валентиной по мере своего выздоровления. Её восстановление шло медленно, но она уже могла сидеть в кровати и совершать короткие прогулки. Валя сидела с ней и всячески ухаживала за женщиной.

Девушка взяла фотографию из протянутой руки бауэрсфрау Шварц и взглянула на яркое, счастливое изображение в рамке.

— Это Якоб, а вот женщина, о которой я говорила тебе, и мой муж, Уилльям... Я звала его Билли.

— У вас была красивая семья, бауэрсфрау Шварц.

— Была. А сейчас... Знаешь, что наша фамилия переводится как «чёрный»? Мало счастья выпало на нашу долю. Словно чёрная туча навечно зависла над нами.

Валя молча рассматривала фотокарточку в своих руках. Она напомнила ей о своих родных. Девушка гадала, как они выглядели сейчас. И жалела, что у неё не было фотографии с ними.

Лукаш плакал. Только по одному виду мужа Валентина могла сказать, что произошло нечто ужасное. Она не понимала, почему он шёл к дому в это время дня, когда обычно работал в полях.

Стоило ему ступить на кухню, как Валя метнулась в объятия мужа.

— Лукаш, что случилось?

— Бауэрсфрау Шварц только что получила весточку из Польши. Она хотела, чтобы я сам рассказал тебе. Мои родители сбежали после того, как их дом спалили дотла... Твой отец... он тоже бежал.

Грудью юноша ощущал, как дрожит тело его жены.

— Моя мать? Моя сестра?

— Они... их привезли в Аушвиц после бегства твоего отца. В отличие от нас, он отказался ехать сюда...

Валентина рухнула на землю, уронив голову на руки.

— Валечка, они... погибли.

Девушку поглотила тьма. Она не знала, сможет ли когда-нибудь вынырнуть из неё.

Валя проснулась в объятиях мужа. Кроме его тепла, она больше уже ничего не чувствовала.

— Лукаш, я слышу женские стенания, или у меня галлюцинации?

Он теснее, почти вплотную, прижал жену спиной к своей груди.

— Тебе не снится, но это кошмар... Они во внутреннем дворе утешают друг друга. Солдаты пришли за их детьми.

Валентина лежала неподвижно, пытаясь осмыслить его слова.

— Бауэрсфрау Шварц сказала, что в самом начале нашего срока ей определили квоту на потомство невольных рабочих. То было одно из условий для пребывания пар в лагере. Данный указ распространяется и на её запрос. Детей не вернут...

Валентина в защитном жесте прикрыла руками живот. Только-только стало заметно, что малыш растёт внутри неё. Большие ладони Лукаша легли поверх рук Вали, покоящихся на её животе.

— Почему ты не рассказала мне? Бауэрсфрау Шварц сказала, что заподозрила у тебя беременность несколько недель назад. Ты думала, что я не обрадуюсь?

— Разве это имеет значение, Лукаш? После родов ребёнка всё равно заберут. Какая теперь разница...

— Не говори так, Валюш! Бауэрсфрау Шварц сказала, что не отнимет его у нас. У неё есть план... которому нам стоит довериться. Она сказала, что будет выдавать тебе мясо три раза на дню, а твои обязанности сократятся.

Будущая мать покачала головой в неверии.

— Так же она поступала с другими матерями, и посмотри, что вышло. Нам следовало дать ей умереть, как другие того хотели... Нам следовало воспользоваться тем шансом на побег.

Лукаш крепче прижал жену к груди, руки парня плотно прижались к её округлившемуся животу.

— Я верю ей, Валя.

Она не шевельнулась. Не могла плакать. Не могла обрести голос. Когда он к ней вернулся, то зазвучал слабо, и в нём сквозило сомнение.

— Надеюсь, что ты прав.

— Какой чудесный день. Приятно будет ощутить кожей солнечное тепло. Бауэрсфрау Шварц дала нам пару минут отдыха. Пойдём посидим в поле, Валюша. Я только скажу ей, куда мы направляемся.

Дожидаясь возвращения мужа, Валентина стала медленно подниматься со стула. Живот уже мешал ей ходить, и она не сомневалась, что ей потребуется вечность, чтобы доковылять до поля.

Лукаш вернулся и легко подхватил жену на руки, унося её прочь от дома. Высокая трава красиво покачивалась на ветру, золотистыми волнами спускаясь по склонам холмов.

Парень опустил жену на землю, затем встал на колени у её ног, расшнуровывая ботинки Вали и снимая их. Он избавил её от чулок и принялся растирать ей опухшие лодыжки.

— Лукаш, если ты продолжишь в том же духе, то я засну.

Он тихо рассмеялся и присел рядом с ней, снимая свои полуботинки и носки.

Лукаш с любопытством наблюдал за женой, которая откинулась на спину и подняла ступни к солнцу.

— Что ты делаешь, жена?

Улыбка расползлась по её лицу.

— Я так делала ещё ребёнком. Есть нечто в летнем ветерке, сквозящем между пальцев ног... теплее солнца, греющем мои пятки... Посмотри, как контрастирует моя кожа с голубым небом. Я воображала, что гуляю по небу... гуляю с ангелами. Попробуй, Лукаш.

Лукаш откинулся и осторожно вскинул ноги вверх, подражая Вале. Он согласился, что ощущения были приятными... восхитительными.

Они были благодарны за подобные мгновения. Приходившие с войны слухи извещали об усилении военных действий на границе Германии. Они не знали, что сулило им будущее, поэтому старались наслаждаться подобными мелочами. Их можно было пальцам пересчитать, но для пары они тем не менее были особенными.

— Фрау Стучински, у вас схватки?

— Да, но я так слаба.

— Валентина, послушай меня. Ты можешь и ты выдержишь это. Ты сильная женщина и создана для продолжения рода. Старайся дышать через нос, а ребёнок скоро появится на свет. Я скоро вернусь. Герр Стучински, идёмте со мной.

Он поторопился за фермершей, жаждая узнать, что их надзирательница хотела ему сказать вдали от ушей жены.

— Что-то не в порядке. Я достану повозку. Когда услышишь, как она приближается к дому, зайди внутрь, но не тревожь жену. Аккуратно подними её и отнеси в повозку. Понял?

Мужчина кивнул в ответ. В нём зародилась паника.

Когда он услышал шуршащие по гравию колёса, то направился в гостиную, подняв жену с дивана.

Бауэрсфрау Шварц ждала их с одеялами. Ночь выдалась безлунной, так что Лукашу пришлось осторожно и вслепую ступать по неровной почве.

— Бауэрсфрау Шварц, а если они отнимут ребёнка, когда мы вернёмся?

— Герр Стучински, вы оба спасли мне жизнь. Вы не потеряете своё дитя. Я признаю его своим, и ребёнок не покинет территорию лагеря, когда вы возвратитесь с ним. Не вези фрау Стучински в больницу, так как те врачи ведут более точный учёт и могут явиться сюда через пару дней. Отправляйся в женский монастырь. Они примут роды и сохранят все в тайне. Монахини пытаются сторониться властей. Я располнела, так что руководство поверит, что я легла в постель с солдатом, дабы способствовать размножению арийцев. Уйди под покровом ночи и следуй по дороге в город. То будет первая колокольня. Скорее укладывай её в повозку. Она бледна, как смерть...

Женщина обмотала Валю ещё одним одеялом, когда Лукаш бережно уложил жену вглубь повозки.

— Верни телегу до рассвета, и сможешь возвратиться к жене следующим вечером, после рождения ребёнка.

— Я желал бы остаться с ней, бауэрсфрау Шварц.

— В Германии так не поступают, герр Стучински. Вы должны довериться мне, иначе возбудите подозрения, и власти позовут солдат, которые заберут вашего ребёнка. Я даю вам слово, что вы сможете вернуться за женой и ребёнком завтра с наступлением темноты. В монастыре о них позаботятся.

Женщина обратилась к стонущей от боли женщине.

— Валентина, ты должна вести себя как можно тише. Путешествие выдастся неприятным, но помни, что твоё молчание превыше всего. Как только выедете на дорогу, ты должна смолкнуть. Я накрою тебя одеялом и пустым мешком из-под картошки, чтобы часовые на вышке не колебались. Твой муж поспешит.

Она поставила на Валю пустой ящик и наглухо защёлкнула телегу.

Женщина повернулась к Лукашу, протягивая ему деньги.

— Герр Стучински, перед возвращением нагрузите ящик провизией. Стража не задаст вам вопросов.

Мужчина поблагодарил фермершу и быстро запрыгнул в повозку, берясь за поводья и приводя лошадей в движение.

Когда они подъехали к монастырю, две монахини подбежали к ним.

— Моя жена вот-вот родит. Сегодня вечером я вернусь за ними. Прошу, позаботьтесь о ней... них. Пожалуйста...

— Сынок, мы уже мастера в этом деле. Как тебя зовут?

— Лукаш Стучински, это моя жена Валентина...

— С Валентиной и вашим ребёнком всё будет хорошо. А пока помолитесь. Когда вернётесь, у вас уже будет ребёнок...

— Наш первенец.

— Тогда усерднее молитесь. Господь прибудет с нею. Уверена, ваша жена храбра и решительна.

Лукаш кивнул в ответ, напоследок прижав жену к груди и передав её монахиням, отнёсшим роженицу в каменное здание.

Долго простоял он перед входом, пока не нашёл в себе силы отвернуться... покинуть любимую женщину, оставив её в руках совершенно незнакомых людей.

Он стал молиться. Больше он ничего не мог поделать.

— Она восхитительна, как и её мать. Посмотри на её светлые волосики и голубые глаза. Матушка говорила мне, что при рождении у меня были очень светлые волосы. Как ты решила наречь её, любимая?

— Мария-Алиция Стучински. В честь моей матери, моей сестры... Хочу называть её по второму имени...

Валентина рыдала на груди мужа, держа между ними спящий комочек и надеясь, что её мать и сестра смотрят на них с небес, отчаянно желая быть здесь, с ней, и пережить с ними этот благословленный момент вхождения в жизнь нового человека.

Родовые муки не могли сравниться с эмоциональной болью, вызванной гибелью членов её семьи. Тяжёлая утрата была почти невыносима. Валя страстно желала жизни своей матери и сестре, хотя больше никогда не сможет их обнять или увидеть.

— Валюш, есть ещё две вещи, которые нам следует сделать, пока мы здесь и у нас есть такая возможность.

Молодая мать понимающе посмотрела на мужа, благодарная ему за то, что он мог думать о чём-то радостном.

Монахиня, ухаживавшая за Валентиной после родов, вернулась к ней в чистом, белом облачении.

— Сестра, не могли бы мы поговорить со священником?

— Вы хотите крестить своего ребёнка сейчас?

Лукаш и Валентина улыбнулись в ответ.

— Да. Но также мы хотели бы обвенчаться перед лицом Господа.

— Сара, представь мой шок, когда я услышала, что у тебя родился ребёнок. Ты так умело скрывала беременность, и какая в итоге получилась красотка! Посмотри на её блондинистые волосики! Идеальная арийка! Кто из командиров её отец? Франц спрашивал меня, кого ему поздравлять, когда новоиспечённый отец появится в штаб-квартире. Он умоляет меня завести ещё одного ребёнка, но я сказала ему, что после нашей десятки с меня хватит. Не сомневаюсь, что при виде этой малютки он всё-таки постарается изменить моё мнение.

Женщины дружно рассмеялись, сидя в гостиной и попивая чай.

— Тебе кто-нибудь помогает нянчиться с ней? Как ты умудряешься справляться с хозяйством и всеми заключёнными, а теперь ещё и новыми обязанностями?

Валя замерла над печкой, ложка зависла в воздухе, пока она слушала, как подруги общаются в соседней комнате. Они не знали, что она могла слышать их.

— У меня отличные помощники. А убиваю я только неработоспособных. Всё просто, Грета. Очень просто. Тебе следует подумать о том, чтобы попросить себе пленных. Уверена, Франц оценит дополнительные руки на ферме, несмотря на то, что она крупнее нашей. Поляки самые трудолюбивые, так что советую отправить запрос уже сейчас.

— Сара, я всё никак не могу поверить в то, что ты решилась на ребёнка, в твоём-то возрасте!

— Уверена, Билли смеётся надо мной, где бы сейчас он ни был, Грета.

— Что ж, я должна идти, но ещё раз поздравляю с рождением дочки. Уверена, Франц заглянет к тебе, когда вернётся с фронта. Спасибо за чай!

Валя заслышала шаги в фойе и как закрылась парадная дверь.

Бауэрсфрау Шварц появилась на кухне, осторожно баюкая Алицию на груди. Она протянула девочку Валечке и стала помешивать суп.

— Грета — самая болтливая женщина в Германии. Вам с герром Стучински повезло, что у вашей крохи светлые волосы и голубые глаза. Я не сомневаюсь, что это положит слухам конец, если таковые вообще были. К закату молва дойдёт до штаб-квартиры. Здесь Алиция будет в безопасности, фрау Стучински. Вам больше не нужно беспокоиться. Покормите дочь. Я закончу ваше блюдо, но ожидаю вашего скорого возвращения.

Весна, 1945 года

Всё, что осталось на ферме, так это газета под их кроватью и вода в колодце. Не осталось ни еды, ничего съедобного. Они умирали от голода и слабости. Линии электропередач были обрублены, газопроводы — перекрыты, так что не было тепла, а печь они не могли растопить.

Звуки падающих с неба бомб понуждали их жаться друг к другу на кровати. Мощные ударные волны от разрушенных бомбёжками зданий в Ландсхуте стряхивали образующийся на стенах их спальни иней — сосульки падали, разбиваясь о деревянный пол.

Солнце уже встало, а запах тлеющих углей и чёрного пороха проникал в окно их спальни. Бауэрсфрау Шварц сказала им собрать вещи и приготовиться к уходу в любую минуту.

При себе у них была только одежда да небольшая сумка-футляр Лукаша, так что дополнительных сборов им не требовалось.

Они услышали мощный рупор, непохожий на тот, который им доводилось слышать раньше.

Подбежав к окну и выглянув наружу, супруги увидели вдалеке большие группы солдат. Одетых в другую форму, чем те, с которыми они имели дело во время работы в лагере.

Тогда-то они поняли, что смотрели не на нацистов.

А на американцев.

— Быстрее!

Исступлённо прозвучал голос бауэрсфрау Шварц, и они спустились вниз по лестнице; Валя несла спящую дочь на руках.

— Вот, возьмите это. И быстро уходите, пока они без разбора не изрешетили дом пулями.

Пара устремила взгляд на открытый Лукашем конверт, обнаружив там крупную сумму денег.

— Мы не можем принять их, бауэрсфрау Шварц.

— Можете и возьмёте. Этой суммы вам хватит, чтобы воссоединиться с покинутой семьёй... начать новую жизнь. Мне больше нечего вам дать, так что...

— Тем больше оснований, чтобы вы оставили их себе, бауэрсфрау Шварц...

Лукаш попытался отдать ей деньги, но женщина пихнула конверт обратно ему, смотря прямо в глаза.

— Единственное, что мне понадобится там, куда я направляюсь, так это прощение. И я сомневаюсь, что оно снизойдёт на меня, так как я его не заслуживаю.

Звук пуль, ударивших по металлическим воротам невдалеке, прозвенел в воздухе.

— Идите сейчас же, живо! Хватайте ребёнка и бегите отсюда! Вы свободны!

Бауэрсфрау Шварц запустила руку в коридорный комод и вытащила оттуда револьвер, а крики солдат приближались к внутреннему двору.

Лукаш и Валентина как можно быстрее выбежали из дома, Лукаш вскинул руки вверх, в то время как Валя прижимала дочь к своей груди.

Едва они отошли от солдат, как эхо одинокого выстрела раздалось с парадного крыльца.
В ответ солдаты вскинули ружья наизготовку, целясь в дом.

Переступив же порог, освободители нашли источник шума лежащим на полу в луже собственной крови.

Дрожащая ладонь Лукаша покоилась на спине Валентины, пока они медленно, следуя заданному американцами темпу, шли вдоль дороги. Посмотрев на жену, он узнал пережитый им шок. Бледная Валя дрожала, Алиция уткнулась в затылок матери, пытаясь заснуть после той суматохи во внутреннем дворике фермы.

— Позволь мне понести её немного, любимая.

Она покачала головой, отказываясь выпускать дочь из рук. Лукаш понял, что она не уступит, и обернулся посмотреть на следовавших за ними людей.

Никаких эмоций, отклика или жизни... ничего. Словно всех путников изваяли из камня.
Бетонной плитой легло бремя на их сердца, а белый фермерский домик стал точкой на горизонте.

Они полагали, что с освобождением придёт ликование. Его не было. Изнурённые телом, они волочились позади американских солдат и могли разве что безучастно смотреть перед собой. Весь ужас ситуации заключался в том, что они пребывали на свободе, в то время как их семьи были уничтожены. Привычная им реальность прекратила своё существование.

По прибытии в Ландсхут они увидели мёртвые тела на обочине дороги. Запах гари и смерти висел в воздухе, словно призрак зла, что породил этот кошмар, ставший их жизнью и окутывавший бытие пеленой неослабного уныния.

Освобождение из трудового лагеря означало признать тот факт, что они выжили, в то время как другие нет.

К этой моральной дилемме приобщились безответные вопросы об их будущем. Не получили бывшие узники ответов или понимания, идя по разрушенным взрывами бомб улицам Ландсхута. Они не знали ни куда направляются, ни стоит ли им радоваться, бояться или грустить, — они не знали ничего, кроме физически истощающей агонии, требовавшей переставлять ноги. Внезапно нахлынувшая вина выживших тяготила их, как и неизмеримое, тяжёлое бремя, заполнившее сердца и мысли освобождённых.

И под гнётом всего этого они стали падать на землю.

Американские солдаты принялись поднимать их и нести к фургонам, которые отвезут людей к разбитой неподалёку американской базе. Они приносили непрестанные извинения, что освобожденным пленным вообще пришлось идти пешком, но воронки от бомб не давали машинам проехать дальше церкви. Выжившим приходилось передвигаться любым способом. Босые, смертельно худые, бледные, озябшие... почти безжизненные.

Отпущенных на свободу заключённых посадили в большие фургоны, чьи дощатые полы были закапаны кровью и усыпаны чёрным порохом.

Руины вокруг них дымились разрушением и отчаянием, отражая чувства выживших, пока тех качало взад-вперёд в фургоне, покидавшем этот ад. Им вспомнился день своего приезда сюда, и страх вновь заговорил в них, как и несколько лет назад.

Куда они пойдут? Что будут делать? Готовы ли они к тому, что потребуется от них сейчас, когда они вольны выбирать?

Вскоре они приехали на базу, где их встретили улыбающиеся люди, протягивавшие им руки, помогая сойти с фургона.

Им предложили воду, мягкий хлеб и кусочки шоколада.

Последний был самым сладким, до неприличия роскошным угощением, которое они попробовали впервые за много лет, а тёплые улыбки и доброта американцев воодушевляли их улыбаться в ответ. Мимика — язык, не признающий границ и линий фронта. Язык, прорывающийся сквозь колючую проволоку баррикад, ставших их миром, — язык, медленно взывающий их сердца к человечности.

Язык человеческой доброты и порядочности.

Людей разместили в бараках, и дружная троица забралась в одну койку, вконец обессиленная. Проснувшись следующим утром, они встали, учуяв аромат жареного бекона, кофе и мыла. Семья покинула барак, и с ними поздоровался на немецком волонтёр, вручивший каждому из них по мешку, полотенцу, паре больших одеял и по обмылку.

— Вон там вы можете помыться без посторонних глаз. Снимите вашу одежду, а потом замотайтесь в одеяла. Положите ваши вещи в этот пакет вместе с полотенцем. Мы постираем вашу одежду и через некоторое время вернём её вам. В ожидании своих вещей вы можете позавтракать.

Лукаш отнёсся к предложению со скепсисом.

— Сэр, прошу прощения, но как я узнаю, что мы получим именно наши вещи? Это всё, что у нас осталось.

Солдат улыбнулся в ответ, кивая:

— Я напишу на мешке ваши имена и номер барака, так что ваши вещи останутся в целости и сохранности. Скоро вам вернут их чистыми. Вы столько натерпелись. Позвольте теперь нам позаботиться о вас. Позвольте создать для вас уют и проявить к вам расположение.

Лица четы Стучински застыли в неподдельном шоке. Они не привыкли к бескорыстной доброте окружающих. Они позабыли, каково это — открытое проявление доброты со стороны других людей.

Когда Валя ободряюще коснулась руки мужа, Лукаш улыбнулся солдату, бессловесно принимая из его рук сумку и другие предметы. Семья прошла к палатке обмывочного пункта, где рядком стояли самодельные кабинки, разделённые корытами с тёплой водой, от которой исходил пар, и корзинами.

Осторожно вытащив свои единственные пожитки из бедных карманов, мужчина и женщина положили свою смердящую одежду в сумку и принялись смывать с загрубелой кожи последние остатки своего заключения. Тёплая вода и благоухающая мыльная пена вызвали у них слёзы. Тепло успокаивало. Пробирало до костей, в то время как новое ознаменование их надежды, отчаяния и страхов наконец-то сходило с их тел, впитываясь в уже побитую бомбами Землю.

Так началось их очищение.

Они улыбались, моя друг другу волосы и тря спины. Тихо смеялись, когда Алиция удивлённо взвизгнула от контакта воды с её нагим тельцем. Шумно расхохотались, когда их херувимчик, порозовевший от тепла и недавней помывки и возбуждённый новым опытом, стал оплёскивать водой своих беспечных родителей.

Вытершись полотенцами и положив их в сумку для стирки, пара потянулась за тёплыми одеялами. Ткань чесала обнажённую кожу, но тем не менее была чистой и дарила уют. Когда Лукаш подхватил с пола свою сумку-портфель, оттуда выпал конверт, данный им бауэрсфрау Шварц. Валя осторожно потянулась за ним, её радостный настрой как ветром сдуло.

Наклонившись вперёд, молодые люди сгрудились над вскрытым конвертом в их руках и стали считать. Дойдя до последней банкноты, они осознали, что держали в руках сумму много большую, чем та, на которую они могли рассчитывать. Обняв дочь, пара затряслась от неверия, а неистовый плач сменился ничем не обременённой радостью.

Они знали, что сейчас могли отправиться куда душа пожелает. Сумма, олицетворявшая их свободу, теперь принадлежала им.

Положив конверт обратно в сумку Лукаша, они прошли в столовую, шаркая туфлями, волоча одеяла по земле. Им выдали по ломтику бекона, сваренному вкрутую яйцу и налили немного кофе. Уходя, один солдат передал Алиции немного шоколада, вслух отметив красоту этой девочки.

Сытые и беззаботные, Стучински покинули столовую, вернувшись в койку подремать.

На этот раз, отойдя ото сна, они обнаружили дожидавшуюся их одежду вместе со списком вариантов относительно того, куда они могли направиться, когда покинут базу.

— Мы можем вернуться в Польшу. Говорят, через две недели мы сможем сесть на поезд до Кракова.

— Для нас там ничего не осталось, Лукаш. Я не уверена, что вообще захочу возвращаться в Польшу.

Он согласно кивнул и продолжил читать вслух.

— Тут говорится, что в настоящее время все порты Франции закрыты... Но, думаю, что сумей мы добраться до Бельгии...

— Мы сможем сесть на корабль до Америки?

Лукаш кивнул в ответ, а перед глазами мужчины предстала вереница открывающихся перед ними возможностей.

— Это может занять какое-то время, Валюш, может, месяцы... или даже годы...

— Лукаш, мы будем вместе. Будем делать то, что должны.

— Тогда Франция. Я поговорю с местным солдатом, разузнаю, кто организует нам переезд.

Валя обернулась посмотреть на дочь, спавшую с ангельской улыбочкой на лице.

— Представь, какой будет её жизнь, Лукаш. Она не вспомнит этот кошмар. И вырастет с воспоминаниями о счастливых временах и вещах.

— На то я надеюсь, любимая.

Лёгким касанием руки Валечка убрала кудряшки со лба Алиции, смотря на сидевшего напротив неё в тенте мужа.

Она надеялась, что они будут готовы.

Разруха шествовала по Европе, пересекая границы, поглощая регион в дальнейшем хаосе и унынии. Восстановление шло медленно, и Лукаш легко нашёл работу. Он привык к подтачивающей здоровье тяжёлой работе, как и все выжившие, выбравшие путь до Франции, хотя ничто не могло сравниться с ужасом тех лет, проведённых в пытках от рук нацистов. Ничто. Лукаш шёл на всё, чтобы перевезти свою семью в Бельгию.

Из-за политического климата и отсутствия возможностей переправы до Америки они упорно трудились и выжидали, когда будут взяты новые политические курсы и больше возможностей станет им доступно.

С каждым прошедшим месяцем новая жизнь приближалась, хотя бывших военнопленных частенько посещала грусть или вина... вина выживших, которые гадали, почему именно им повезло.

— Ранее мне сказали, что билеты на корабли появятся в продаже завтра.

Это объявление повергло Валю в шок. Она ожидала, что как минимум проведёт в Бельгии ещё немало месяцев.

— Ты когда-нибудь задавался вопросом: могли ли мы сделать больше в своей юности? Могли ли наши родители не дать нацистам породить и продолжать геноцид и пытки? Я чувствую вину за то, что мы можем купить эти билеты, в то время как многие не выжили и тем самым не удостоились подобного шанса.

Голос юноши сорвался от эмоций, слёзы катились по его лицу. Валюша осознала, что перед ним на столе лежала открытая газета, в которой он читал последние сводки о войне.

Она понимала испытываемую им вину, так как тоже её чувствовала. Так много все они могли сделать, и всё же из ежедневных отчётов создавалось впечатление, что человечество потерпело поражение по многим фронтам, отчего с трудом можно было принять масштаб боли, страданий и смерти.

Валя понимала чувства Лукаша, и всё же кому было по силам изменить прошлое? Можно ли по страданиям одного человека измерить муки другого? Да и следует ли? Мог ли кто-то помешать осуществлению маниакальных планов Гитлера и нацистского режима? Эти вопросы поднимались в статье газеты, лежащей перед её мужем, и женщина жалела, что у неё не было на них ответов.

Резко встав, она подошла к Лукашу сбоку, села ему на колени, крепко обнимая.

Слёзы мужчины промочили блузку Вали, а влага из её глаз смочила волосы на голове мужа, в которую она упёрлась подбородком.

— Лукаш, мы никогда не узнаем этого. Всеми силами мы должны стремиться никогда не повторять наших ошибок. Ты знаешь, что каждый день я оплакиваю эти потери? После того как ты уходишь на работу, я падаю духом — часто при виде играющей Алиции. Думаю обо всех тех людях, которых мы видели в повозках на дороге из Польши. Семьи... малыши... даже те из жёлтой комнаты... моя мать и сестра... наши соседи и друзья детства... Мы здесь и должны помнить их... должны жить ради них, чтя их память. Мы обязаны делать то, что они не могут.

— Ты права, Валюшка, но сердцу моему от этого не легче. Мы избежали тисков смерти, когда миллионы...

— Лукаш, я думаю, что наши сердца всегда будут щемить из-за этого. Нам придётся собирать нашу жизнь по кусочкам. Вместе мы поможем друг другу исцелиться. Нам придётся подготовиться к большим переменам, быть готовым принять наше тягостное прошлое, как и предвестие будущего. Неужели ты не видишь? Есть так много, ради чего нам стоит жить.

В ответ мужчина поцеловал жену в шею, плотнее прижимая любимую к своей груди.

— Как мне так повезло, Валентина Стучински? Ты — самое важное в моей жизни. Ты и Алиция...

— Нет, Лукаш. Это я — счастливица. Когда ты спас меня, выбрав себе в жёны, ты навсегда изменил мою жизнь. Ещё никогда прежде я не любила тебя больше и не была столь благодарна тебе.

Следующим утром Лукаш встал до зари, чтобы добраться до конторы, где он оплатит их поездку в Америку. Вложив три дорожных документа в свою Библию, он крепко прижал её к груди, в которой сердце колотилось от волнения, и шагнул на тротуар. Там, в поле зрения и в ожидании того же, выстроилась людская очередь... из его собратьев-странников, готовых платить любую цену за билет в новую жизнь.

Они все разделили небывалый опыт переездов. Теперь порядок формировался из беспорядочности, коей были их жизни. Эта колонна не создавалась с целью обесценить их существование, обрить головы или сделать «номером», получить паёк или смертельный приговор. Они стояли в очереди за сроком на жизнь. Они заявляли права на свой второй шанс в погоне за счастьем.

Они верили, что были готовы.

— Уважаемые гости «Нового Амстердама», убедительно просим вас пройти к левому борту капитанской палубы. Нью-Йорк уже показался на горизонте, а через несколько минут мы проплывём статую Свободы.

Лукаш, сняв дочку с сидения, закружил её в воздухе. Она смеялась, ощущая силу отца, а маленькие ручки кинулись обнимать шею обожаемого папы. Лукаш потянулся за рукой Валечки и поднёс ладонь жены к губам, нежно целуя.

Их семья из трёх человек поднялась по ступенькам вместе с другими пассажирами. В болтовне преобладало волнение, эхом отражавшееся от узких проходов, ведущих к главной палубе.

Когда они вошли в поток солнечного света, им пришлось заслонить глаза от ослепительного, палящего солнца.

Достигнув левого борта, они в благоговении посмотрели на здания, быстро возникавшие на горизонте, в то время как путники всё ближе приближались к своей новой судьбе. Пассажиры тыкали пальцами по сторонам, а здания всё росли и росли; перед ними раскинулся невиданный ими прежде городской пейзаж, уходящий в небо в невообразимых формах.

А затем в отдалении они увидели её, и гулкая тишина медленно опустилась на корабль. Безмолвие нарушали только звуки волн, плещущихся о борта красивого судна, и крики чаек.

По мере приближения к монументу никто не сдвинулся с места. Словно каждого пассажира парализовало шоком от того, что они собственными глазами видели её, что умудрились избежать своих худших кошмаров и наблюдать, как сбывается их мечта.

Многие брали соседей-незнакомцев за руки, другие приобщались к делу через неожиданные объятия. Уцелевшие смыкали руки с теми, кто понимал, кто знал... Кто никогда не забудет.

Они все были частью семьи, объединённой разрушением. Все они стали свидетелями худших поступков человечества, но также и лучших.

И вот она стоит... Свобода. Жизнь.

Они понимали, что приближаются к прекрасному символу свободы, что им вручают дар, многими так и не познанный. Все рассматривавшие статую понимали, что в долгу у всех тех, кто отдал свои жизни, пытаясь двигаться дальше, храбрясь перед неизвестностью и гонясь за любым счастьем, оставшимся в жизни, так как многие умерли, так и не получив такого шанса.

Солнце опустилось за статую, бросая гигантскую тень на носовую часть судна.

Пассажиры корабля трепетали, в то время как тень каждого из них сливалась с надвигающейся тенью этого светоча надежды. Каждый присутствующий мог рассказать историю — историю мужества, горя, неописуемой потери. Так долго эти путешественники жили под монолитной тенью тьмы и боли, мучившей и запятнавшей годы их жизни... и всё же в тени новой свободы им казалось, словно она благословляет их, только так имея возможность принять людей, плывущих в порт новых грёз и новых приключений.

Свобода приветствовала их, позволяя своей тени смешаться с их тенью.

Лукаш потянулся в карман и вытащил оттуда свою Библию, достав конвертик, хранимый у груди. Он открыл его, и многие наблюдали за тем, как пепел распылился в воздухе, кружась в кильватерной струе корабля, развеваясь на ветру под присмотром Госпожи Свободы.

Многие закрыли глаза, молясь, чтобы бедные души знали, что, где бы сейчас ни были, они прикоснулись к свободе.

Для пассажиров же корабля конечный порт назначения располагался впереди, а новый мир манил.

Они были готовы.