никто не заплачет

Глава 2
Вера Салтыкова услышала, как зажужжал факс, повернулась надругой бок и закуталась в одеяло. Ей очень хотелось спать, хотя было ужеодиннадцать утра. Она легла в четыре и теперь никак не могла заставить себяоткрыть глаза.

– Верочка! Я ушла! – крикнула мама из прихожей. Промычав вответ что-то невнятное, Вера укрылась с головой. Дверь хлопнула. Несколькоминут было тихо. Потом послышался быстрый топот четырех лап по паркету.

– Ай! – вскрикнула Вера, когда мокрый холодный собачий носзащекотал ей пятку. – Мотька, я сплю, отстань. – Она откатилась в глубинуширокой тахты, к стене, поджала ноги.

Рыжий ирландский сеттер Матвей двух лет от роду поставилпередние лапы на тах4у, разрыл носом нору в одеяле и стал бесцеремонновылизывать Ве-рину щеку.

– Ну почему? – простонала Вера. – Почему с мамой ты себетакого не позволяешь? – Она открыла наконец глаза и села на кровати. – Я ведьзнаю, мама с тобой погуляла, покормила тебя. Чего ты от меня хочешь?

Пес сел, потом лег, потом опять встал, протянул лапу, отчаяннозамахал лохматым рыжим хвостом, пару раз тявкнул и уставился на Веру большими,карими, очень печальными глазами.

– Я все равно сейчас с тобой гулять не пойду. Мне надопринять душ, выпить кофе, и вообще я могла бы еще часика полтора поспать.

Пес слушал ее очень внимательно, склонив голову набок ишевеля длинными шелковистыми ушами.

Вера вылезла из-под теплого одеяла, поеживаясь, подошла кписьменному столу

– Ну, что там у нас нападало? – произнесла она, перебираялисты с факсами, поступившими за ночь.

В основном это были длинные, мелко напечатанные тексты наанглийском и французском языках.

– Так, это опять про морских млекопитающих, это фаунаЛедовитого океана, манифест в защиту новорожденных китят, еще манифест, –бормотала Вера себе под нос, перебирая страницы, поднося их очень близко кглазам, – а это вообще чушь какая-то. О Господи, что это за язык?

Держа в руке листок с двумя строчками текста, написанногоочень крупно от руки, Вера стала искать очки. На столе их не было, на тумбочкеу кровати тоже.

– Мотя, ну помоги мне, – обратилась она к собаке, – ищи,Матвей, ищи!

Пес деловито побежал в прихожую и вернулся через минуту,держа в зубах белый носок.

– Нет, Матвей, – вздохнула Вера, – не то. Очки… – Онапрошлепала босиком на кухню, оттуда в ванную.

Мотя тем временем опять рванул в коридор, вернулся, поставиллапы Вере на плечи и прямо в нос сунул ей старую кроссовку.

– Все, спасибо. Ты, конечно, молодец, но мне надо совсем нето. Ладно, если мои очки попадут тебе в зубы, им конец.

Зазвонил телефон.

– Фирма «Стар-Сервис»?

– Вы ошиблись, – буркнула Вера и, кладя трубку, увиделанаконец свои очки, они лежали на телефонном столике в прихожей.

– Кажется, это польский, – задумчиво произнесла Вера,вглядываясь в крупные латинские буквы, – или чешский. Карлштейн… Словонемецкое. Но Германия ни при чем. Вроде есть такой городок под Прагой…

Телефон зазвонил опять.

– Можно попросить Антона? – На этот раз голос был женский.

– Вы ошиблись. – Она хотела повесить трубку, но услышала:

– Фирма «Стар-Сервис»?

– Девушка, никакой фирмы по этому номеру нет. Пожалуйста,вычеркните его и больше сюда не звоните.

Эти дурацкие звонки донимали Веру и ее маму вот уже третийдень. Совершенно неожиданно в квартире поменяли телефонный номер, и теперьтелефон заливался круглые сутки. Звонили и в полночь, и в пять утра. Какие-то Гарики, Додики, Рустамы Ибрагимовичи требовали к телефону каких-то Антонов и Денисов. Мама ругалась страшно, собиралась подать в суд на Московский телефонный узел. Однако выяснилось, что это была целая компания, по всей Москве. Почему-то вдруг, ни с того ни с сего, в городе стали менять телефонные номера.

Вере Салтыковой незадолго до этого подвернулась переводческая «халтура». Три месяца она сидела без работы, и вот неделю назад позвонила подруга, сказала, что «Гринпис» проводит в Москве международную конференцию по глобальным вопросам экологии. Требуются переводчики со знанием английского и французского. Перед началом конференции надо перевести кучу информации, которая будет поступать по факсу со всех концов мира, а потом предстоит десять дней синхронки, по двенадцать часов в сутки. Платить должны помеждународным расценкам, то есть можно заработать очень приличные деньги.

Вера, конечно, согласилась, подписала контракт. И вот вчера утром ей дома установили казенный факс. Подготовительные документы посыпались вогромном количестве. Иногда среди пламенных воззваний в защиту морских млекопитающих, чистоты вод Арктики и Антарктики попадались какие-то случайные тексты о займах, кредитах, договорах и ценах на недвижимость, написанныепо-русски и адресованные все той же фирме «Стар-Сервис», название коей Вера иее мама уже не могли спокойно слышать. Номер факса был тот же, что и новый телефонный, то есть недавно он принадлежал этой злосчастной фирме. Скорее всего, «Стар-Сервис» разорилась, и теперь ее бывшие владельцы скрываются отназойливых кредиторов.

Вере Салтыковой до этого, разумеется, никакого дела не было.Она с головой ушла в работу и целый день переводила с французского и английского экологические шедевры. Впрочем, факсов, адресованных фирме«Стар-Сервис», было не так уж много.

Все еще держа в руках листок со странным текстом без адресаи обращения, написанный от руки то ли по-польски, то ли по-чешски, она зашла вванную и повернула кран. Вместо горячей полилась ледяная вода. Вера прикоснулась к трубе радиатора. Ну конечно, с сегодняшнего утра горячую воду отключили на полтора месяца! И что же она, растяпа, не помыла вчера голову? Ладно, придется греть в кастрюлях.

Сладко зевнув, Вера бросила листок на кухонный стол, зажглагаз. Пока грелась вода, она уселась на кухонный диванчик и рассеянно перечитала латинские буквы непонятного факса. Когда-то она увлекалась графологией. Навтором курсе романо-германского отделения филфака университета был даже спецсеминар по графологии. Вел его профессор-психолог, посещение былоо свободным. Вера ходила на каждое занятие с удовольствием.

В наше время все реже попадаются тексты, написанные от руки.Если только чиркнет кто-нибудь телефонный номер или записку. А так, пишут на компьютерах, в крайнем случае – на пишущих машинках. Среди гор бумаг,заполненных механическим текстом, этот листочек был единственным, написанным человеческой рукой. Сначала Вера не сообразила, почему так внимательно разглядывает крупные латинские буквы, а потом поняла: писавший страшно волновался. Рука у него дрожала, но это не почерк алкоголика или больного. Тот,кто отправил факс, был здоров. Он нервничал, спешил, но при этом старался вывести каждую букву как можно тщательнее, очень хотел, чтобы его поняли.Однако почему же тогда не воспользовался компьютером и принтером? Там, гдестоит факс, компьютер есть наверняка…

Содержание текста понять было несложно. Просто адрес:«Карлштейн, улица Мложека, дом 37, третий этаж. „Мокко“. Туретчина.Брунгильда». Да, действительно, Карлштейн – это маленький городок неподалеку от Праги. Пять лет назад они с мамой были в турпоездке по Чехословакии. Но чтотакое «Мокко»? Сорт кофе? Однако при чем здесь кофе? Может, прозвище? Почемунет имени, чей это адрес? При чем здесь «Туретчина» и «Брунгильда»? Туретчинана славянских языках – Турция. Брунгильда – героиня германского эпоса. Это похоже либо на розыгрыш, либо на шпионский шифр. Но шпионы передают информациюкак-то иначе…

Вера ясно вспомнила тихий уютный городок Карлштейн. Там только частные домики, один-два этажа. Туристическую группу возили смотреть замок четырнадцатого века с известной на весь мир коллекцией готической живописии рыцарского оружия.

Вода в двух больших кастрюлях долго не закипала. Чтобы нетерять времени, прямо в ночной рубашке Вера села за письменный стол, включила компьютер и взялась за перевод. Но опять зазвонил телефон.

– Да! – рявкнула она в трубку.

– Доброе утро, Веруша…

От одного звука этого мягкого баритона у Веры вздрогнулосердце.

– Здравствуй, Стае, – как можно спокойнее ответила она.

– Как дела? Как мама? – быстро спросил баритон.

– Спасибо, нормально. – Вера старалась, чтобы в ее голосезвучали ледяные нотки, но голос предательски дрожал.

– Ты не могла бы уделить мне пару часов?

– Нет, прости, я очень занята.

Вера подумала, что надо положить трубку сию же минуту, ивообще класть ее молча всякий раз, когда из нее раздается этот приятный баритон. А еще лучше сказать: «Стае Зелинский, будь так любезен, не звони мнебольше никогда».

Но ведь она сама позавчера позвонила ему и продиктовала на автоответчик свой новый телефонный номер. Сама!

– Ну хотя бы час. Я приеду к тебе, когда скажешь, Верочка,выручи меня в последний раз, очень тебя прошу. Ты же знаешь…

Она знала: ему надо опять что-нибудь перевести, написать пару страниц дурацкого текста по-французски или по-английски, позвонить заграницу, торговаться с каким-нибудь финном о поставке партии бумаги. Ему всегда что-то такое от нее надо, и он не стесняется.

– Когда ты заведешь себе секретаршу или женишься на женщине,которая владеет хотя бы одним иностранным языком? – тихо спросила Вера.

– Ну не злись, Веруша, солнышко, ты же умница, и вообще, ятак соскучился.

– У меня очень много работы. Я занята. – Голос ее дрожал,она взглянула в зеркало над телефонным столиком и заметила, что щеки горят.

«Дура несчастная, размазня! – мысленно обратилась она ксвоему лохматому, неумытому отражению. – Ну пошли его наконец! Пусть катится, как можно дальше. Есть у тебя хоть капля человеческого достоинства?»

– Ладно, так и быть, можешь приезжать. Через час. Нет, черездва отрывисто проговорила она, с ненавистью глядя в глаза своему отражению.

Положив трубку, она побежала на кухню, выключила газ под кипящими кастрюлями, ринулась в ванную, расплескивая кипяток, чуть не обвариласебе ноги.

Мыться, сидя на корточках в холодной ванне и поливая себя теплой водой из ковшика, очень неудобно. В прихожей опять зазвонил телефон,пена шампуня попала в глаза, Мотя стал скрести лапой дверь, жалобно завыл. Во дворе запускали петарды. Пес панически боялся этого грохота и каждый раз прятался именно в ванной. Ванная для него была чем-то вроде бомбоубежища.

Дрожа от холода, Вера закуталась в махровый халат, открыла дверь, впустила Мотю. Со двора послышался очередной залп. Пес в ужасе вскочил вванную, столкнул на пол пластмассовое ведро с остатками теплой воды. Вера кинулась вытирать. В старом доме совсем сгнили перекрытия, соседи без конца протекали друг на друга. Даже если кто-то наверху мыл пол, внизу на потолке проступали влажные серые пятна. Под двухкомнатной квартирой Веры и ее мамы жила вредная тетка, которая за каждое пятнышко на потолке требовала, чтобы ей оплатили европейский ремонт.

«Ужасный день. – подумала Вера, вытираясь – Вообще все уменя ужасно совсем скоро стукнет тридцать. У меня нет ни мужа, ни детей, нип остоянной работы. За этот месяц я поправилась на два килограмма. Собственное отражение в зеркале вызывает тоску и оскомину».

Вера распрямилась, откинула мокрые волосы с лица и скорчиласамой себе гнусную гримасу.

– Ну, давай, старайся, приводи себя в порядок, ври самой себе, будто ему важно, как ты выглядишь, будто он видит в тебе особь женского пола! Ты для него – толстый словарь, стационарный компьютер, который можно включить и выключить, когда вздумается.

В детстве Веру дразнили «ватрушкой». Она была полненькая,маленькая, со светло-желтыми волосами и бледно-голубыми глазами. Брови и ресницы тоже были совсем светлые, от этого ее круглое мягкое лицо ей самой казалось каким-то хлебобулочным, похожим на ватрушку. Кожа у нее была очень белая, неясная, чувствительная и к солнцу, и к ветру. На морозе ее маленький,чуть вздернутый носик моментально краснел, на солнце тоже краснел, обгорал и шелушился. Стоило хоть немного занервничать, и тут же щеки заливались жгучим румянцем. Если она плакала, даже совсем немного, то потом весь день ходила с воспаленными, опухшими глазами.

Каждое ее чувство сразу отражалось на лице. Она не могла ни соврать, ни притвориться. Если она огорчалась, лицо ее непроизвольнов ытягивалось, уголки губ сами собой ползли вниз. Когда радовалась, глаза ее становились ярко-голубыми, сверкали, рот растягивался в счастливой щенячьей улыбке, щеки нежно розовели. Она знала это свое дурацкое свойство, но ничего поделать с лицом не могла.

С семи лет Вера носила очки, которые совершенно не шли ей,уменьшали и без того не большие глаза, делали ее совсем скучной и не женственной.Беленькая пухленькая отличница, мамина дочка, пай-девочка, всегда чистенькая,тихонькая, безотказная…

В двенадцать лет Вера пыталась морить себя голодом. Ей хотелось стать тонкой, воздушной, неземной. Целый день она ничего не ела. Чтобыне обсуждать эту болезненную проблему с мамой, она, вернувшись из школы,разогревала себе суп, наливала в тарелку, потом аккуратно выливала в унитаз,тарелку и половник мыла и оставляла в сушилке.

– Верочка, ты пообедала? – спрашивала мама каждый раз,возвращаясь с работы.

– Конечно, – отвечала дочь, отворачивалась и заливаласьгорячим румянцем.

Ночью Вера, крадучись, пробиралась на кухню и съедала несколько толстых кусков колбасы, мазала маслом белый хлеб, стоя у холодильника и презирая себя до слез. Чтобы утешиться, она отправляла в рот полдюжины шоколадных конфет.Шоколада в доме всегда было много. Мама, детский врач,участковый терапевт, получала в качестве подарков на все праздники исключительно шоколадные наборы.

У отца была другая семья. Верой он не интересовался. Мама работала на полторы ставки, и девочка была с семи лет предоставлена самой себе.Она росла самостоятельной, обязательной, очень аккуратной. Не ребенок, а чудо.К тому же с первого класса школы до последнего курса университета училась Вера на одни пятерки.

Когда начался период жгучих школьных романов, вечеринок прип огашенном свете, Вера вообще перестала есть, даже по ночам. Ей действительно удалось немного похудеть, она была счастлива, пока однажды на контрольной погеометрии не упала в обморок.

– Ты никогда не будешь худой, Веруша. Смирись и не мучай себя, – сказала ей мама.

Одним из счастливых свойств Вериного характера было умение быстро забывать все неприятное. Она легко мирилась и с собственными внутренними проблемами, и с внешними обидами. Она вообще не умела обижаться – ни на людей,ни на природу, которая создала ее пухленькой, а не тонкой-звонкой. Настроение её могло исправиться в один миг из-за какой-нибудь мелочи.

Ко всему прочему, Верочка с десяти лет писала стихи. До четырнадцати она их не показывала никому, только маме. И вот однажды мама потихоньку от нее отнесла несколько стихотворений в популярный молодежный журнал. Маме сказали, что у девочки есть кое-какие способности, стихи не напечатали,но Верочку пригласили в литературное объединение при журнале.

Теперь раз в неделю она приходила вечером в редакцию, где взале заседаний собирались мрачные длинноволосые или бритые наголо молодые люди,надменные барышни в широких свитерах, пожилые сумасшедшие гении обоего пола.

Возглавлял литобъединение известный советский поэт,добродушный, сильно пьющий, с крайне запутанной личной жизнью и парой тоненьких сборничков лирики. Сборнички были изданы давно, в конце шестидесятых. Никто быне заметил этих двух книжек, если бы не хлесткий фельетон партийного критика,опубликованный в газете «Правда». Поэт был объявлен чуть ли не запрещенным,встал в почетные ряды пострадавших от советской власти и тут же прославился намногие годы вперед. Даже стихов ему писать с тех пор не надо было. Он и неписал.

На занятиях обсуждалась какая-нибудь очередная поэма или подборка стихов. Каждый слушал только себя. Каждый приходил для того, чтобы разв три месяца «обсудиться». Это была болезненная словесная эквилибристика,взрослые люди тратили вечера и силы на восхваление, а чаще – на уничтожение витиеватых, пустых опусов, спорили о каждой строке, издевались друг над другомс изысканным садо-мазохистским кайфом.

Пятнадцатилетняя Верочка Салтыкова была самой юной и незаметной из всех завсегдатаев литобъединения. Надменные барышни с сигареткамив зубах снисходительно называли ее «деточка», молодые люди вообще не смотрели вее сторону. Но она чувствовала себя причастной к чему-то значительному,возвышенно-духовному. Творения непризнанных гениев казались ей действительно гениальными, злобные взаимные подколки членов литобъединения она воспринималакак образцы утонченности мысли, шедевры остроумия.

До обсуждения Верочкиных детских стихотворений очередь, ксчастью, так и не дошла…

Один из завсегдатаев ЛИТО, двадцатитрехлетний студентПолиграфического института, пригласил небольшую компанию к себе на дачу. Стоялочень теплый май.

– И ты, малышка, давай с нами! – сказал он, мельком взглянувна розовое, круглое личико под желтой челкой.

– Я только позвоню маме!

– Тебя кто-нибудь потом проводит домой? – спросила мама потелефону.

– Конечно, мамуль, не волнуйся.

Надежда Павловна действительно не слишком волновалась. Ей,детскому врачу, человеку, далекому от прилитературной среды, все эти сложные непризнанные гении представлялись людьми чистыми, высокодуховными и абсолютно порядочными.

Пустая двухэтажная дача находилась в пятидесяти километрах отМосквы. В электричке Вера смотрела в окно, прислушивалась к разговорам, вкоторых Пушкина панибратски именовали Сашей, Лермонтова – Мишей, Мандельштама –Осей, Пастернака – Борей и так далее, словно все реальные гении русской поэзии были своими людьми в этом склочном табунке.

В саду на деревянном столе стояла пятилитровая бутыльмутного самогона. Вера, ни разу в жизни не бравшая в рот спиртного, залпом,зажмурившись, выпила почти полный стакан, любезно предложенный ей наравне совсеми. Ее никто не остановил. Проглотив жгучую гадость, она небрежно вытянула сигарету из чьей-то пачки и закурила. Ей хотелось быть, как они,бесшабашно-утонченной, искушенной, сложной.

Еды на столе было мало, только хлеб, плавленые сырки и толстые куски одесской колбасы. Вера выпила еще полстакана самогона, не закусывая.

Потом был сплошной тошнотворный туман, стремительноег оловокружение. Она запомнила только бреньканье расстроенного фортепьяно натемной веранде, мутные пятна смеющихся лиц, какой-то самолетный гул в ушах.

Очнулась она от резкой боли в паху и собственного крика.Открыв глаза, она увидела над собой бородатое чужое лицо, успела подумать, что совершенно голый человек с бородой выглядит как-то особенно дико и непристойно.Прежде чем что-либо сообразить, она изо всех сил вмазала своим маленьким кулачком по этой темной бороде и только потом узнала хозяина дачи, Стаса Зелинского.

– Я люблю тебя, не бойся, все хорошо, не бойся, – шептал он,пытаясь поймать ее руки.

Она вырвалась, дрожа и захлебываясь слезами, стала искатьсвою одежду в темноте на полу. Он тоже стал одеваться, бормоча, что влюбился внее с первого взгляда, жить без нее не может и теперь они вовек не расстанутся.

До первой электрички осталось полтора часа. В доме былотихо, гости то ли разъехались, то ли заснули. Зелинский плелся за ней настанцию, продолжая бормотать признания и извинения. Он ни разу не обратился кней по имени, и Вера поняла, что он даже не помнит, как ее зовут.

Но самое ужасное заключалось в том, что из всех завсегдатаев литобъединения именно на этого бородатого Стаса Верочка заглядывалась с первого занятия. Не то чтобы он ей нравился, просто хотелось на него смотреть. Он считался в поэтическом табунке самым талантливым, и собой был недурен, и умел говорить хлестко, смешно, почти афоризмами.

Всю дорогу до Москвы Верочка молчала, старалась невстретиться глазами со своим протрезвевшим жалким провожатым. Когда они вышлииз метро, он попросил у нее телефон.

– У женщины в твоем возрасте уже должен быть мужчина, –сказал он, – рано или поздно это все равно бы произошло. Если не я, так кто-тодругой… Так почему не я? Ты мне действительно очень нравишься, и все случилосьне по пьяни. Ты похожа на рембрандтского херувима, у нас все будет хорошо.Она тогда не дала ему номера телефона, вошла в подъезд,тихонько прикрыла за собой дверь. Он остался стоять на улице.

Выйдя из лифта, Вера взглянула в окно на лестничной площадке и обнаружила, что он так и стоит у подъезда курит и, задрав бородатое лицо,глядит вверх.

«А может, он и вправду полюбил меня? – подумала она. – Яведь не знаю, как это должно происходить на самом деле…»

– Интересно тебе было? – спросила мама за завтраком. – Я,честно говоря, стала волноваться. Ты ведь впервые не ночевала дома.

– Да, мамуль, было очень интересно, – ответила Верочка,отвернулась и густо покраснела.

– Много было народу?

– Человек десять, – пожала плечами Вера.

– Чем же вы там занимались всю ночь? Стихи читали?

– Да, стихи… – эхом отозвалась дочь. «Наверное, Верочке кто-то очень нравится из этих талантливых молодых людей. Хорошо, что девочка сразу попала в интеллигентную среду и нет возле нее жутких дворовых компаний», –подумала мама и не стала больше задавать вопросов.

На следующий день, возвращаясь из школы, Верочка увидела усвоего подъезда Стаса Зелинского с белой гвоздикой в руке.

– Вот видишь, я уже по тебе соскучился, – сообщил он и,наклонившись, нежно поцеловал ее в щеку. – Ты что-нибудь рассказала родителям?

– У меня только мама, я ничего ей не говорила…

– Умница, – он еще раз поцеловал ее. На этот раз онапродиктовала ему свой телефонный номер.

Ни у кого из одноклассниц не было романа с таким взрослым двадцатитрехлетним молодым человеком. Вере было жутковато и приятно, когда онвстречал ее у школы.

– Ну ты даешь. Ватрушка! – качали головами одноклассницы.

Верочка сама не заметила, как по уши влюбилась в Зелинского.Если он исчезал на несколько дней, она не находила себе места. Но он появлялся,вел к себе домой. У него была комната в коммуналке на Самотеке, доставшаяся от бабушки. Он жил там один, отдельно от родителей.

Попадая в прокуренную пыльную клетушку, Вера прежде всего наводила там чистоту, мыла посуду в общей раковине на коммунальной кухне,подметала пол, стирала в тазу в общей ванной рубашки своего драгоценного Стаса.Потом готовила какую-нибудь еду. После тихого совместного ужина он не спеша,лениво, притягивал ее к себе, целовал, раздевал. У нее кружилась голова отприкосновений его больших теплых рук, от звука его голоса.

Потом он провожал ее домой. С мамой знакомиться не хотел, сосвоими родителями тоже не знакомил.

Через год, после очередной уборки, ужина и порции любви, онзакурил и, глядя в потолок, с какой-то глупой ухмылкой произнес:

– Ты, Верочка, можешь меня поздравить. Я женюсь.

– Поздравляю, – натягивая колготки, машинально ответила Вера.

Он посмотрел на часы и добавил:

– Ты знаешь, сегодня в девять ко мне придут, а сейчас половина девятого…

Вера ничего не ответила, быстро оделась и выбежала вон. Онабежала по вечерним улицам, и ей казалось, что жизнь кончена, ничего хорошего больше не будет.

Женитьба Зелинского, впрочем, оказалась весьма кстати. Вера заканчивала десятый класс, надо было поступать в институт. Теперь ничто неотвлекало ее от экзаменов. С первой попытки она поступила на филфак университета.

Но через год Стае развелся, и опять появилась в Верочкиной жизни грязная комната в коммуналке на Самотеке… Потом он женился, разводился, находили терял работу, нищал, богател, менял любовниц, заводил детей, бросал их,платил алименты.

Всякий раз, когда ему было худо или когда между женами и любовницами получался перерыв, он звонил Вере. Она приходила, мыла посуду,стирала белье, готовила еду, ложилась с ним в постель. Если в ее жизни появлялись другие мужчины, Зелинский тут же возникал призраком на горизонте,распушал хвост, говорил нежные слова. Презирая себя, Вера забывала обо всем иснова мыла, стирала, готовила, ложилась в постель.

Какой-нибудь дошлый психоаналитик углядел бы в этих отношениях жуткий, утробный садо-мазохистский подтекст. Но Верочка не посещала психоаналитиков. Даже маме она почти ничего не рассказывала. Конечно, за этигоды Надежда Павловна имела честь познакомиться с Зелинским. Но не могла спокойно слышать его имени, не подзывала дочь к телефону, когда он звонил.

Дело было в том, что Верочка нежно и преданно любила его,только его одного, и никто другой ей не был нужен.

Единственному человеку, самой близкой своей подруге Тане Соковниной она рассказала все, как было. Еще тогда, в девятом классе.

– Он ведь изнасиловал тебя! – всплеснула руками Таня. – Онскотина последняя, и все они там – скоты, ублюдки, ненавижу!

– А вдруг он меня все-таки хоть немного… – Верочка запнуласьи покраснела, – хоть немного любит?

– Знаешь что, – внимательно глядя в ее круглое личико,сказала Таня уже мягче, – давай не будем воспринимать это ни как трагедию, никак великую любовь. Ну случилось, и ладно. Первый твой женский опыт, пусть не самый романтический, но опыт.

Потом, в двадцать, Таня говорила:

– Он разобьет тебе жизнь, на твоем месте любая нормальная баба послала бы его ко всем чертям давным-давно.

И сейчас, в тридцать, Верочка слышала от своей ближайшей подруги:

– Зелинский – скотина, бесчувственное животное… В общем, она и сама это понимала. Она давно знала ему цену, но ничего не могла с собой поделать… На самом донышке ее души жила слабенькая шальная надежда: а может быть,он и правда любит меня? Просто он такой сложный, непредсказуемый, ни на кого непохожий… Ей было стыдно признаться далее самой себе в том, что эта глупая надежда все еще жила.

Сейчас, стоя перед зеркалом, она ругала себя последними словами за то, что подкрашивает ресницы, обводит губы контурным карандашом,пудрится. Она даже решила не завтракать до его прихода. Все равно ведь придется поить его кофе.

Потом она ужасно долго одевалась. Натянула джинсы и майку,повертелась перед зеркалом, джинсы поменяла на длинную пеструю юбку. Ей хотелось выглядеть небрежно, по-домашнему, чтобы он не заметил ее стараний.

– Он и так не заметит, – усмехнулась Вера, опять влезая вджинсы и меняя майку на длинный тонкий свитер.

Все это время нестерпимо громко гавкал Мотя. Пес считал, что она одевается исключительно ради прогулки с ним. Он только не мог понять,почему так долго, и был искренне возмущен.

Наконец, пристегнув поводок, она отправилась с Мотей во двор. Шел мелкий грибной дождь, мягкое майское солнце проглядывало сквозь свежую листву тополей, капли дождя сверкали, маленькая, едва заметная радуга стояла вдалеке над крышами соседнего переулка.

«Сегодня я наконец распрощаюсь с ним, – думала Вера, – яскажу ему что-нибудь обидное, унизительное. Сегодня я увижу его в последний раз, и все. Пусть катится. А потом мне некогда будет страдать и рефлексировать.Я буду очень занята, заработаю много денег, поеду с мамой на море…»

Через полчаса Зелинский явился. Как всегда – ни цветочка, ни шоколадки, только дежурный поцелуй в щеку и папка с двумя страничками очередной рекламной мути, которую надо перевести на английский.

– Ты зажаришь для меня твой фирменный омлет с черными гренками и помидорами? Я специально не завтракал.

Она зажарила омлет, потом сварила кофе. Потом перевела на английский пламенные тирады о волшебных свойствах новой косметической серии российской фирмы «Дива».

– Стае, неужели американцы покупают нашу косметику?

– Наверное, да, – пожал он плечами, – по-моему, это чистой воды авантюра. Но мне по фигу. Мне заказали буклеты.

Стае работал в маленьком издательстве, которое печатало всякие рекламные брошюрки, гороскопы, книжечки о тайнах сексуальной совместимости, о чудодейственных диетах и гимнастиках, настенные календари сголыми девицами. Владельцем был его приятель, а он сам – единственным сотрудником. По сути дела, Вера Салтыкова тоже работала в этом издательстве.Она без конца что-то переводила, вела переговоры по телефону, когда надо былоэто делать по-английски. Телефонные счета она отдавала Зелинскому, он оплачивал. А за свой труд она из рук драгоценного Стаса не получала ни копейки.Она привыкла за пятнадцать лет делать для него все бескорыстно и с радостью.

Когда она закончила перевод и протянула ему отпечатанные на принтере странички английского текста, он спросил:

– Мама во сколько вернется?

– В пять. – Верочка посмотрела на часы, потом на Зелинского.– Знаешь что, Стае, я хотела тебе сказать…

Но он уже подошел вплотную, его руки нырнули под свободныйсвитер и ловко расстегнули лифчик.

– Я хотела тебе сказать, что больше не…

– Да, Верочка, я тебя внимательно слушаю, – и он зажал ейрот своими тонкими, сухими губами.

От его жесткой бороды на Верочкиной нежной коже иногдапоявлялась неприятная краснота. Раздражение долго потом не проходило.

 Полина Дашкова