Колокольный звон

Конечно, колокол - не скрипка
И колокольный мерный звон -
Тревоги звук и не улыбка
Ему в ответ, а чаще - стон.

Он - старше, стало быть мудрей;
За ним - туман тысячелетий.
С тех пор он изучил людей
И понял силу междометий.

Он - символ веры и набата,
Он - музыкальный инструмент.
На площадях, а не в палатах
Он - прима, не аккомпанемент.

Он отмечал часы молитвы
И приближение врага,
Сзывал людей на поле битвы,
Когда пожар тушить пора.

Он собирал на сходку вече,
Когда решал судьбу народ.
Тот звон всегда - эпиграф к речи,
Молитвы иль идти в поход.

Призывный он или тревожный,
Весёлый, праздничный, хмельной,
Печальный в тризне или грозный,
Он для России был судьбой.

Считалось, что имел он душу
И голос свой, что не отнять.
Давалось имя. Все, кто слушал,
Могли по голосу узнать.

Раз есть душа - значит подсудный
И потому он был судим -
За то, что голос неподкупный
И, что не мог он быть другим!

Бывало, колокол судили
За недозволенный набат, -
“Язык  отрезан” и в Сибири
Жизнь коротал тот страшный враг..

Лечили колокол острогом,
Ломали душу, не впервой!
Чтоб за людей он перед Богом
Звук издавал совсем другой.



В первую очередь доставалось набатным колоколам, которые обвинялись даже в том, что позволили себе выступить против существующей власти.
Запятнавшие свою репутацию колокола снимали и увозили в провинциальную глушь, а то и в Сибирь.
В особых случаях им отрезали «язык» или вовсе разбивали.
Такой колокол назывался «ссыльным».
Если же он получал амнистию, его вновь собирали и чинили, но звали по-новому – «лыковым».
Звук после починки уже был совсем другим.


1-11-24. ред.