Литвиново

  Для меня, как и для каждого человека, понятие малая родина навсегда связано с тем местом, где родился и вырос, где находятся корни твоих предков, и эта связь с родным краем существует уже на глубинном, генетическом уровне, когда любовь к родимой сторонке близка по своей сути с сыновьей любовью к родителям. И где бы я ни был, чем бы ни занимался — всё равно все пути-дороги возвращают меня к тем точкам притяжения, которые живут в душе, как образы счастливых дней вчерашней жизни. Большинство таких дней были связаны с охотой, которая стала в какой-то мере образом жизни и источником поддержания духовных и физических сил в нужном тонусе. В теперь уже далёкие девяностые наша дружная охотничья компания чаще всего посещала одно из таких мест в Ильинском районе, которое, как никакое другое, стало нам близким и родным, за то невероятно большое количество счастливых дней, которые мы тогда проводили в окрестностях небольшой деревни Литвиново. Каждую нашу следующую поездку на охоту и встречу с любимой деревушкой, с окружающими её угодьями я всегда ждал с большим нетерпением.
  Как обычно, приготовлениями к охоте занимался с вечера, необходимо было собрать ружья, рюкзак, подготовить одежду и завершить все домашние дела, часть из которых всё равно была перенесена на утро. Отец во всех этих мероприятиях участия не принимал, он был занят более серьёзными вопросами — обсуждением внешней и внутренней политики государства, оппонентами ему выступали участники телепередач. На моё предложение ложиться спать, отец отвечал непонятным бурчанием, ему явно не хотелось оставлять своё занятие, но, всё же отвесив напоследок несколько эпитетов, он тоже угомонился. С утра необходимо было ещё многое успеть, поэтому я завел будильник на пять часов.
  За утренними хлопотами время пролетело незаметно, к семи часам всё уже было собрано для предстоящей охоты. Чтобы не тратить оставшееся время напрасно, я чистил дорогу от снега перед домом. За ночь снега выпало немного, но ветер намёл на дорогу сугробы, которые лежали плотными валами поперёк улицы, пришлось расчистить не только саму дорогу, но и место для разворота машины. Работа уже была закончена, и мне ничего не оставалось, как только стоять и ждать приезда Александра Пугачёва — в то время главного организатора всех наших охотничьих экспедиций. В утренней тишине звук автомобиля услышал далеко, спутать работу двигателя ЛуАЗа  было невозможно ни с чем. Через какое-то время край улицы осветили  фары, и ещё через минуту машина подкатила к дому. Сделав разворот, автомобиль развалил снег на обочине, которую я только что так аккуратно подчищал и ровнял.
   Мотор заглушили, дверца авто широко распахнулась, и с громкими приветствиями, шумными разговорами из машины вывалился Саша Пугачев. Подозреваю, что соседи проснулись,— это подтверждалась и тем, что не только мои, но и все собаки в округе залаяли наперебой. Саша уже одной рукой доставал сигареты, другую руку протягивал для приветствия. Ладонь Пугачёва сильная и шершаво-обветренная крепко сжала мою руку и не отпускала её всё время, пока Александр объяснял своё опоздание к намеченному времени. Я не слушал его оправдания, знал их все наперёд, поэтому просто кивал головой и ждал, когда он завершит свой громогласный монолог. За широкой фигурой Пугачёва показался ещё один друг — Евсеев Геннадий Григорьевич, частый мой спутник на охотах, выставках охотничьих собак и состязаниях гончих. Мы поприветствовали друг друга, и я пошёл за ружьём и Рогдаем — гончим выжлецом четырёх осеней (замечу, что возраст гончей считается не годами, а осенями). На крыльце появился отец и с места — ни здравствуй, ни прощай — продолжил свои пламенные речи, начатые ещё вечером с перерывом  на сон. С появлением пары слушателей критическое выступление отца о положении дел в стране приобрело ещё больший заряд страстной критики руководства всех уровней. Друзья, не сразу поняв, о чём речь, слушали молча, когда запал оратора закончился, они обменялись с ним рукопожатиями. Тему Василия Ивановича никто не поддержал, и разговор постепенно перешёл на житейские вопросы. Под всю эту трескотню мы погрузились в машину, которую в народе называли или «луноходом», или «еврейским танком», а значит мы «лунатики-танкисты» и собака отправились в очередной поход на поиск положительных эмоций, на встречу с природой и охотничьей потехой.
     По пути заехали в магазин и на заправку, а при выезде из города нас ожидали ещё четыре товарища на «жигулях» четвёртой модели. Мы, не останавливаясь, посигналили и проехали мимо. «Четвёрка» моргнула левым поворотом, включились фары, и машина тронулась вслед за нами. Пустынная зимняя дорога, заботливо очищенная дорожниками от снежных заносов, вилась перед нами серой лентой с грязными пятнами солёного песка, разбросанного на поворотах, подъёмах и спусках. Снег на обочине лежал  невысоким бруствером, а дальше за кюветом тёмной стеной стоял ночной лес, но даже в слабом отблеске света фар угадывались знакомые места, с которыми были связаны воспоминания прошлых охот. Под ровный гул мотора и шум колёс незаметно наступало дремотное состояние, глаза закрывались, сознание действительности отступало до тех пор, пока машину не встряхнёт на  неровностях дороги. От толчков и поворотов пассажиры «лунохода» просыпались, иногда спрашивали что-то и снова погружались в дремоту. Такое состояние длилось полчаса, до тех пор, пока на востоке не заалела заря, и слабый утренний свет не начинал раздвигать границы видимости. Снова все заговорили разом о предстоящей охоте, каждый старался что-то рассмотреть через окна автомобиля, но скорость была слишком велика, чтобы увидеть следы на слабо освещённом снегу. Только когда машина свернула с основной трассы перед деревней Сениха, и водитель намеренно снизил скорость, стало возможным разобраться в отпечатках на снегу. Вскоре мы въехали в зону предполагаемой охоты. Слева на крутом подъёме осталась  деревня с говорящим названием Гора, дальше деревенский погост, а впереди виднелось «наше» Литвиново.
   Небольшая деревня в российском Нечерноземье, такая же, как и тысячи по все стране, которые на лето заселяются дачниками, а в остальное время стоят заброшенные, засыпаемые дождями, листвой и снегом. Литвиново было местом нашей охотничьей стоянки в течение нескольких лет. Деревня стояла на пригорке, откуда открывалась прекрасная картина русской природы: широкие поля и луга, разделённые берёзовыми рощами, с юга горизонт закрывал высокий смешанный лес, а в заболоченных низинах плотной стеной поднимались кустарники вперемешку с осоками и камышом.  Кормовая база для охотничьих зверей и птиц была прекрасная, в условиях небольшой охотничьей нагрузки дичи в угодьях было в достатке.
  Преодолев последний подъём, въезжаем в деревню. Нежилые дома на обоих посадах стоят заброшенные, почерневшие от старости и с провалившимися крышами, слепые их окна  заколочены горбылём; когда-то цветущие усады теперь глухо заросли терновником, а заборы, охранявшие их, повалились и только местами из-под снега торчат их тлеющие остатки. В середине деревни крашеные дома дачников, наполненные радостью и весельем в летние месяцы, сейчас стоят замёрзшие и сиротливые. Только в одном доме топилась печь, из трубы поднимался лёгкий белый дымок, а перед домом были вычищены под лопату не только тропинки, но и целая площадка, куда мы и подъехали на стоянку.
  Из дома навстречу нам вышел невысокий пожилой мужчина — хозяина дома Валентин Михайлович Смирнов. Он прожил всю свою жизнь в Литвиново, на этой земле трудился, растил детей и не пожелал покинуть родной край, когда все его соседи и родня уехали в город за счастливой жизнью. Патриот малой родины — так можно сказать про Валентина Михайловича, но он сам, однозначно, никогда не сказал бы что-то подобное о своей простой судьбе. Это сейчас с высоты прожитых лет я понимаю, что именно такие люди и были оплотом России на протяжении многих веков её существования. Простые деревенские труженики одним своим фактом жизни на этой земле  создавали ту основу государства российского, без которой не было бы могучих империй: Российской, Советской. Деревня всегда была огромным, надёжным и, казалось, бесконечным поставщиком ратной силы, рабочих для развивающейся промышленности, а так же продовольствия, лошадей, налогов  и ещё много чего, что сейчас и не перечесть. Как же жалко и больно теперь видеть наши умирающие русские деревни и её последних обитателей, и что-то, определённо, говорило о том, что никогда не подняться этим многочисленным островкам жизни, стёртым с лица российского Нечерноземья волнами революций и перестроек.
    — Здравствуйте, как доехали? Проходите в дом, отдохните,— пригласил нас хозяин, продвигаясь к каждому из нас по очереди, чтобы пожать руку.
   Мы кивали, здоровались, задавали какие-то простые вопросы. Пугачёв на все вопросы отвечал за хозяина сам, для начала передав Валентину две буханки хлеба, которые купил специально по такому случаю. Для деревенского жителя  самый лучший подарок — хлеб, который хоть на короткое время даёт возможность отложить дальний поход в магазин.
  — Михалыч,— начал Александр,— всё у нас нормально, сейчас рассиживаться некогда, после охоты зайдём, пообщаемся. У старой силосной траншеи след русачка — там и сделаем первый загон.
   — Да, по деревне зайчишка бегает, где-то тут в терновнике и ложится,— продолжал Валентин,— куда не пойди — везде его следы, может даже и не один он тут.
   — Здесь тогда и начнём, сейчас заходим по деревне  и у крайних кустов на выходе в поле встаём на номера, а двое с другого края зайдут и без крика пролезут по огородам. Ну, собираемся, чего время тянуть, пошли,— так Пугачёв отдавал распоряжения. Он всегда первый составлял оперативные планы наших действий, отдавал команды и сам же возлагал на себя исполнение самых трудных задач, чему никто не сопротивлялся — все воспринимали это как должное.
  Охотники пошли на номера, двое в загон, а  я остался со своим гончим ожидать завершения загона у машин. Долго был слышен скрип лыж удаляющихся охотников, для себя я отметил, что заяц уже прослушал движение людей в его сторону и вряд ли пойдёт на номера. Так и вышло, только загонщики вышли за огороды, как увидели далеко в поле улепётывающего русака. Пройдя для очищения совести по садам, наша команда двинулась к месту следующего загона. Гряда кустов, протянувшаяся вдоль заболоченной низины, начиналась от старой силосной траншеи и тянулась вглубь полей, следы зайца-русака уходили в направлении этого естественного укрытия. Когда стрелки выдвинулись на свои позиции, настало и наше время с Рогдаем. Набросив выжлеца на утренний след, я сделал короткую остановку перед началом загона, перевёл дух и осмотрелся вокруг. Знакомая местность в своём снежном наряде представилась мне в совершенно новом обличие, какой-то величественно безмолвной и прекрасной в своём зимнем безмятежном сне. И всё-таки мне пришлось нарушить тишину этого сонного царства, я громко крикнул и двинулся вдоль линии кустов, время от времени продолжая выкрикивать громкие команды выжлецу: «Давай поищи, добудь, ай, ай, буди, буди его»,— гончатники называют это порсканьем. Прошло совсем немного времени, и я услышал голос Рогдая, он принял след согнанного зайца-русака и повёл его в сторону стрелков. Два дуплета прозвучали один за другим сухо и отрывисто, но с разных направлений, видимо, стреляли по двум разным зайцам. В какое-то время выжлец умолк, но через минуту гон возобновился, удаляясь всё дальше от места подъёма, ещё через десять минут Рогдая не стало слышно совсем, до меня доносились только невнятные обрывки слов со стороны стрелявших.
  Когда я выбрался на лыжню и подошёл к своим друзьям, то мне поведали, что из загона выскочили два русака, по обоим стреляли, одного, видимо шумового, добыли и унесли в машину, чтобы не таскать с собой целый день. Второй — гонный русак —  увёл выжлеца в сторону Сенихи, куда и поспешил Саша Пугачёв, велев всем расставляться на номера и ждать возвращения гона. Каждый из нас, руководствуясь опытом прежних охот, двинулся в сторону предполагаемого лаза русака. Мы с отцом сначала поехали по лыжне оставленной Пугачёвым, а позже свернули вдоль болотца, вытянувшегося в низине между двух полей. Болото это чистое в середине, но заросшее по краям ивовыми кустами и ольхой, являлось источником для такого же заросшего осокой и кустами небольшого ручья, петляющего среди полей. В таких местах всегда можно было найти зайца, они использовали кусты и высокую траву для своих лёжек и скрытного перемещения на места жировок и обратно, часто вдоль таких кустов образовывались целые заячьи тропы, на которых охотник порой мог передвигаться без лыж. В тот день старые следы были заметены, да и утренние жировочные малики были заметны только у кустов, где на рыхлом снегу следы были более глубокие, к тому же в закрытых от ветра пространствах не были заметены позёмкой. Отец увлёкся изучением «белой книги», а я продвинулся дальше к тому месту, где ручей пересекал полевую дорогу — явный лаз для зайца-русака — здесь я  остановился и прислушался. Время от времени до меня издалека доносился голос Рогдая, скоро стало понятно, что гон разворачивается в нашу сторону.
  Волнительное ожидание появления русака было недолгим, заяц бежал самым верхом чистого поля, где снега было меньше, и к тому же он был плотнее. Русак далеко оторвался от собаки, чувствуя себя в безопасности, он часто присаживался и слушал, поворачивая голову то в одну, то в другую сторону, после чего продолжал своё движение мимо меня на большом расстоянии. Проводив взглядом зайца-русака до того места, где его уже не было видно, я вспомнил про отца и стал искать его глазами, но его нигде не было. Пошёл назад, вижу, мой родитель внимательно рассматривает что-то в  высоком отдельно стоящем кустарнике на краю болота и делает мне знаки, чтобы я вёл себя тихо. Через какое-то время отец подошёл ко мне и стал шёпотом рассказывать, что под этими кустами лежит заяц-беляк, и мне необходимо зайти с противоположной стороны и покричать, а он сам останется здесь. Я выполнил всё, как было сказано. Тишина, ни выстрела, ни какого-либо движения, я посчитал, что в кустах зайца нет, а отец просто ошибся и я со спокойным сердцем вернулся к нему. Батя отчаянно жестикулировал и шёпотом утверждал, что заяц в кустах. Я разводил руками и всем своим видом показывал, что не понимаю, как так получается. Отец махнул рукой и сам полез вниз к кустам, он попытался забраться прямо в куст, но это у него не получилось, потом насторожился, долго рассматривал что-то внутри куста, поднял ружьё и, надо же, выстрелил. Довольный, что оказался прав, отец громко крикнул, чтобы я забрался в куст и достал беляка. Впоследствии я ещё неоднократно был свидетелем того, как заяц — особенно беляк — «до последнего» может таиться на своей лёжке.
   С трудом пробравшись сквозь плотные сплетения кустарников, я достал беляка. С красным бисером кровинок на белоснежной шубке,  мягкий и тёплый зайчишка лежал на снегу и не вызывал той радости от добычи охотничьего трофея, которую испытываешь после удачного выстрела по гонному зайцу. Отец, конечно, был доволен, что сумел разобраться в такой непростой ситуации. Нести беляка в любом случае пришлось мне. Убрав зайца в рюкзак, мы двинулись в сторону ушедшего гона. Через некоторое время подтянулись все участники охоты, кроме Геннадия Григорьевича, он заранее предупредил, чтобы его не ждали, так как далеко от деревни уходить не будет. Ответив каждому на один и тот же вопрос: «Чего стреляли?»— мы всей компанией двинулись дальше по следу снегохода, идти стало легко, и наша команда прибавила в скорости. Через какое-то время услышали вдалеке голос Рогдая, все остановились, стали прислушиваться. Да, действительно гон и, кажется, он всё ближе и ближе. Не сговариваясь, участники охоты растянулись в длинную цепь вдоль следа снегохода, который выходил на накатанную дорогу. Оказавшись впереди всех и ближе к дороге, я решил выбежать на неё и не прогадал. Только выскочил на дорогу, как сразу остановился — заметил, что из-за поворота выбегает заяц, конечно, прошло некоторое время, прежде чем я понял, что это русак; сердце застрочило в груди, весь остальной мир для меня сейчас не существовал, только бегущий заяц-русак и моё непередаваемое охотничье волнение. Зайчишка бежал не быстро, он уже привык к преследовавшей его собаке, перебегал с одной стороны дороги на другую, присаживался и слушал далёкий голос гончака. Без белого маскировочного комбинезона на такой охоте нельзя надеяться на хороший результат, но в этот раз, даже в белом маскхалате, русак всё же заметил меня, присел и стал пристально рассматривать. Ждать было нельзя, я медленно стал поднимать ружьё, заяц резко прыгнул в сторону. Выстрелы прозвучали сухо и отрывисто, видно было, что русак ранен, он продолжал скакать уже по полю, удаляясь от меня и от линии стрелков. Горькое чувство обиды на самого себя и слезливая жалость неудачи схватили за горло удушающей петлёй.
   «Как же так могло получиться, что промазал? Неужели мне сегодня нет охотничьего счастья и удачи в таком простом деле как охота?»— задавал я себе одни и те же вопросы.  Печальные мысли не отпускали меня до тех пор, пока я не увидел, как заяц присел на какое-то время, а после упал на бок и замахал задней лапой. На душе сразу потеплело, как будто хорошее красное вино разлилось по жилам и разом сменило настроение с уныния на радость от удачи. Не сдерживая порыва, я громко закричал: «Дошёл!»— это звучал  восторг  от охотничьей удачи.
    Я оставался на дороге, зная, что путь наш продолжится по ней от деревни Пустошь через старые заброшенные деревни на Литвиново. Появился Рогдай, выжлец заметно устал, но даже на трудных участках чутьё его не подводило, и он продолжал преследовать зайца с голосом, пока его не подвязали. Через какое-то время стали подходить остальные участники охоты, шумно обсуждая детали последних событий.  Когда вся команда выбралась на дорогу, то все сняли лыжи, ружья, рюкзаки, стали доставать термоса с чаем и закуски; одновременно заговорили, перебивая товарищей, каждый пытался вставить своё «лыко в строку», уверенный в том, что именно он лучше всех рассмотрел и понял прежние моменты охоты. Чуть позднее, когда речи поутихли, друзья напились чаю и закурили, разговор зашёл о том, что предпринять дальше. Время оставалось немного — зимний день короткий, а потому было решено: сделать ещё один загон по большому болоту, заросшему камышом и кустами, оно как раз находилось на нашем пути к Литвинову, и на этом завершить охоту.
  Через полчаса мы уже были у места следующего загона. Всю низину, лежащую перед нами, занимало болото абсолютно круглой формы, окружённое полями, расположенными на склонах пологих холмов, обращенных к болоту. Здесь рождался истоком маленький ручеёк, который вытекал из болота по овражку между полями. Из тысяч таких ручейков и рождаются полноводные реки русской равнины, несущие свои воды из нашего края к тёплым южным морям. А ведь эта земля — междуречье Оки и Волги — была источником и для всего великорусского государства. Непосильным трудом русского крестьянства, проживающего на этих землях, строилась российская империя, о чём сейчас мало кто знает и помнит. Бесконечные войны и стройки обеспечивались русской деревней, часто у крестьянина в виде налогов и поборов отбиралось последнее, что обрекало его семью на голодное существование. Бесчисленные потери понесла среднерусская деревня в революциях и войнах двадцатого века. Что осталось после всех этих потрясений? Это сейчас перед нашими глазами — заброшенные деревни, заросшие бурьяном поля и луга; мёртво кругом, только дикие звери и птицы остались здесь, как постоянные жители заброшенных угодий. Смотришь с высоты холма на бескрайние просторы русских полей, и чувство тихой печали от безысходности, происходящей вокруг, наполняет твою душу.
  Пока я предавался грустным размышлениям о судьбе нашего края, мои приятели расставились на свои номера, с моего места были хорошо видны все их передвижения. В соответствии с договорённостью, как только товарищи заняли лазы, я спустил выжлеца и сам, порская, двинулся к болоту. Собака немного отдохнув, весело пошла в полаз и сразу скрылась из виду в плотных зарослях камыша, через которые я даже и не помышлял пролезть, а двинулся вдоль кромки кустов по краю болота. Буквально через пять минут гончая отдала голос и пошла с добором по следу лисы, ещё через пару минут Рогдай гнал полным голосом, злоба к красному зверю звучала в каждой ноте его дикой песни, наполняя моё сердце радостью и гордостью за питомца — беззаветного гонца по любому зверю.
  Выстрелы, как всегда неожиданные, заставили меня поднять взгляд на противоположный берег, там по склону быстро скользил тёмный силуэт лисицы, а выстрелы один за другим продолжали греметь. После четвёртого выстрела лиса упала, но тут же вскочила и, волоча заднюю ногу, уже медленнее продолжила свой бег, удаляясь от стрелка. Последний выстрел прозвучал как-то особенно громко, с протяжным отголоском, лиса упала и больше не поднималась. Охотник и гончая почти одновременно подоспели к добытой только что лисе — это и спасло трофей от клыков Рогдая.
  Прошло минут двадцать или больше, прежде чем я подошёл к нашей компании, в которой живо обсуждались прошедшие события. Все удивлялись — насколько крепка на рану лисица, расстояние, правда, приличное, смерили шагами, оказалось восемьдесят шагов. Александр — он, кстати, и стрелял — выразил свое сомнение в качестве купленных патронов, а вот последний выстрел был сделан патроном, который он заряжал сам. Саша ещё какое-то время рассказывал, как заряжает патроны, какие тонкости нужно соблюсти, чтобы бой соответствовал требованиям той охоты, на которую ты собираешься. Ружья и боеприпасы, как, впрочем, и всё, что связано с охотой,— страсть Пугачёва, об этих вещах он может говорить очень долго, с явным удовольствием объясняя нам то, что в принципе мы и сами знаем, но не всегда используем на деле.
   Когда беседа поутихла, было решено двигаться к Литвинову; идти было не близко, к тому же световой день затухал. Солнце бледно-жёлтым пятном просвечивало сквозь пелену облаков у линии горизонта, заметно опускаясь всё ниже и ниже. Снег к вечеру уже не сверкал яркими звёздными блёстками, а становился матовым и скучным, зелёный еловый лес на краю поля темнел и казался теперь почти чёрным. Добрались мы до стоянки только тогда, когда свет дня полностью погас в вечерних сумерках. В городах в это время облака озаряются снизу светом, идущим из окон домов, от фонарей городских улиц и площадей, отблески городских кварталов видны далеко за горизонтом. А в сельской местности в облачную, как сейчас, погоду ночи тёмные, беспросветные, только в лунные зимние ночи на просторах снежных полей бывает достаточно светло, что даёт возможность рассмотреть очертания знакомых мест и скользящие по белым просторам силуэты людей и зверей.
  До дома Валентина Михайловича было ещё около двухсот метров, а его собачонка уже услышала наше приближение и отозвалась громким лаем — это было сигналом для хозяина, что  охотники на подходе. Михайлович всегда встречал нас с охоты на улице и каждого приглашал в дом. В этот раз, как никогда, мы были рады такому приглашению — хотелось в тепло, чтобы раздеться, отдохнуть и просушить одежду. Все мои товарищи уже скрылись в тёплой утробе дома, а я ещё был занят устройством на отдых Рогдая. Привязал его в сенях, бросив на пол старый ватник, выжлец, отряхнувшись и покружившись на ватнике, устало и шумно лег. Погладив собаку, я зашёл в дом, когда уже все разделись и расселись по всей кухне. За столом, стоявшим слева у стены, досталось место не всем, двое устроились на принесённых из комнаты стульях,  ещё двое на лежаке у русской печки, на котором, как и на самой печке, горой была набросана одежда. В дальнем углу у плиты хлопотала с кастрюлями, сковородой и чайником невысокая, худенькая старушка — Марья Алексеевна, жена Валентина Михайловича. В дому пахло жареной картошкой с мясом, глазуньей с салом, соленьями и ещё какой-то вкуснятиной, хозяйка явно ждала гостей и хотела всем угодить своим гостеприимством.  Валентин, как понимающий и хлебосольный хозяин, уже давно приготовил самогон и с бутылкой в руках ждал, когда угомониться вся эта компания. Наконец-то разложили закуски, приготовили стаканы, чтобы налить по первой,— наступил тот благодатный час праздника души в обществе добрых людей, которого так не хватает старикам в этом уединенном крае.
  Сидели долго, те, кто не за рулём, хорошо выпили, закусывая, благодарили хозяйку за такой шикарный стол; честно сказать, вряд ли с тех пор мы можем похвастаться, что ели что-то более вкусное и полезное, чем эти простые деревенские — и как сейчас принято говорить — экологически чистые продукты. Под рюмочку да под такую закуску разговоры текли рекой на разные темы: об охоте, крестьянской судьбе, здоровье своём и близких, вспоминали прошлую жизнь и общих знакомых. Странно, но никто ни разу не заговорил о политике, даже мой отец, видимо, сама обстановка настраивала на мирный лад, на мысли только о чём-то хорошем и добром.
    Я сидел на лежаке, прижавшись спиной к тёплой печке, и наслаждался происходящим действием. Чувство душевного тепла и беззаботной лёгкости уносило меня от мыслей о том, что можно встретить за пределами этого дома и круга друзей охотников. Я старался наслаждаться каждой минутой того вечера и запомнить все рассказы моих друзей. Но нет ничего вечного, как нет сейчас и многих моих друзей: нет отца, Геннадия Григорьевича, Валентина Михайловича, Марьи Алексеевны и я уже с трудом вспоминаю те прекрасные встречи, многие подробности ускользают из памяти, только чувство теплоты в моей душе неизменно сохраняется уже многие годы. Как много я готов отдать, чтобы хоть ещё ненадолго вернуться в то благостное время и состояние истинных человеческих отношений. Жаль, что всё хорошее очень быстро кончается.
  Пришло время нам собираться домой. Валентин уговаривал нас посидеть ещё, ведь совсем не поздно и завтра воскресенье, предлагал заночевать и завтра продолжить охоту, но у каждого был повод отказаться от предложения гостеприимного хозяина. Компания стала медленно собираться, все благодарили добрую хозяйку за угощение, забирая свои куртки, шапки, ружья, и выходили из дома. На улице мужики закурили перед дорогой, прощаясь, каждый по очереди жал Валентину руку, старики обнимали его, благодарили за приём, особо благодарили за приготовленный из мёда самогон.
  — Уж больно хорош, Михалыч, твой самогончик, как слеза чистый, дай бог тебе здоровья.
  — И вам не хворать, приезжайте, всегда буду рад.
Для всех невооружённым глазом стало видно, что старик искренне был рад встрече с нами, ему действительно не хватало простого человеческого общения с охотниками, к числу которых он относил и себя самого, хотя ружьё в руки брал редко. Садясь в машины, кричали: «До встречи, пока»,— махали рукой Валентину Михайловичу, мысленно прощались с Литвиновым и уже решали между собой, когда приедем сюда снова.
  Обратная дорога домой проходила в дремотном состоянии под ровный гул мотора. Полностью заснуть не давали только песни из магнитолы и свет фар встречных автомобилей, но ближе к дому возвращалась бодрость, оживлялись разговоры.
  — А всё-таки хорошо сегодня поохотились.
  — Долго будем помнить эту охоту.
  — И «наше» Литвиново.