Коган и закон

Коган всегда соблюдал закон и очень гордился этим. Частенько в шаббат, застав непутёвого Мойше за продажей контрабандных сигарет строго качал головой, грозя ему пальцем: «Ай-я-яй, Мойше нехорошо нарушать закон. Закон написан не нами, не нам его и нарушать, что же это будет, если все вокруг начнут нарушать закон? А ты одним действием нарушаешь сразу  два – работаешь в шаббат и торгуешь контрабандой. Ой-вей! Ты плохо кончишь, Мойше…»
- А скажи ка мне, Коган, -  обычно спрашивал его Мойше. – А разве законы пишутся не людьми? А человек всего лишь человек, человеку свойственно ошибаться. Вот скажем, если какой-то человек издаст античеловечный закон, я что таки должен его соблюдать?
- Конечно, должен! А как же иначе? - возмущался Коган. -  Ведь если человек может издавать законы, значит этот человек самый главный человек в государстве, а если каждый будет решать для себя, какой закон ему соблюдать, а какой нет, так разве это можно будет называть государством? Это ж полный бедлам, ни порядка, ни стабильности… Ох, Мойше, Мойше, человек существо социальное! Государство даёт ему гораздо больше, чем человек даёт государству, а такие как ты, Мойше, только раскачивают лодку, не дают государству окрепнуть, совращают своими антигосударственными идеями молодёжь, вечно всем недовольны, а сами ничего не предлагают и ничего не делают, только контрабандными сигаретами торговать мастера.
- Дураком ты был, Коган, дураком и помрёшь, - привычно отвечал ему Мойше.
А в один совсем не прекрасный день Коган прочитал в газете"Франкфуртер цайтунг" огромный заголовок под названием «Закон о гражданине Рейха», а сразу под ним «Закон об охране германской крови и германской чести»
Внимательно изучив новые законы своего дорогого отечества Коган тяжело вздохнул и подойдя к своей нежно любимой жене Гретхен грустно сказал: «Ну вот, моя милая Гретхен, и пришёл конец нашему браку… Ибо с сегодняшнего дня, согласно пункту 2 закона о защите немецкой крови и немецкой чести половая связь между евреями и государственными подданными немецкой или родственной крови запрещена. А какой же может быть брак без половой связи, милая Гретхен?..
Это противоречит другому закону – закону нашего пророка Моисея. Но, что поделаешь? «Dura lex, sed lex», как говаривал мой покойный отец и дед, и дед моего деда… Да и сам я столько лет втолковывал это своим студентам. Правда из университета мне тоже придётся уйти, потому, как согласно пункту 4.1 комментариев к закону все чиновники-евреи будут уволены до 31 декабря 1935 года. Ну да ничего, может мой брат Хаим или тётя Бася устроят меня в один из своих магазинов, а может её сын Аарон подыщет что-нибудь в своей конторе. Ничего, милая Гретхен, ничего, не волнуйся за меня, я не пропаду.  Что поделаешь - Dura lex, sed lex.»
Спустя пару месяцев в очередной шаббат Коган опять столкнулся с Мойше за его привычным занятием.
- Привет, Коган! Как сам, как Гретхен?
- Мы развелись…
- Знал я, что ты дурак, Коган, но что б такой… Ведь твоя Гретхен любила тебя, ты понимаешь, дурья твоя башка лю-би-ла, правда, я хоть убей не могу понять за что? Подумаешь, закон! Я первым делом знаешь, что сделал с этими законами? Подтёрся ими! А ещё я уезжаю, Коган.   Это больше не моя страна, да и не твоя тоже, хоть ты этого пока и не понял.
 - И куда же? – рассеянно спросил Коган.
- Сначала в Португалию, а там, на пароход и привет Америка. Визу, правда, законным путём получить невозможно, но я, слава богу, не так щепетилен, как ты, а торговля контрабандой дело прибыльное. А ещё знаешь что, все твои законники, как на том берегу океана, так и на этом отъявленные взяточники! Забирай свою Гретхен пока не поздно и айда со мной, потом спасибо скажешь.
 - Да, что ты такое говоришь, Мойше, - Коган аж покраснел. -  Моя семья прибыла в этот город ещё во времена реконкисты, этот город, а  позже и эта благословенная страна дали нам всё. И лично мне она тоже дала всё, я люблю эту страну! Фюреры приходят и уходят, а страна остаётся! Надо только немножко переждать, не высовываться, пересидеть…
 - Соблюдать закон, - передразнил его Мойше.
- Да! Соблюдать закон! Или ты хочешь революцию? А любые революции несут народу только хаос, безработицу, нищету, разрушение всех моральных принципов.
- Ага, а бесноватый диктатор, пришедший к власти всё тоже самое по-твоему принести не может? Да ещё похлеще, чем любая революция? Нет, ты всё-таки одноклеточный, Коган.   
В ночь с 9 на 10 ноября 1938 года, когда корабль с Мойше на борту покидал Лиссабонскую бухту, Когана разбудил звон разбитого стекла.  Он выглянул в окно – по улице бегали какие-то тёмные фигуры и тяжёлыми молотками громили витрины еврейских магазинов, чуть позже запылала синагога, в которой много лет назад Когану делали обрезание и учили почитать закон Моисея, где проводилась его бар-мицва, где каждую субботу молился он сам, а до этого молились его отец и его дед, и отец его деда, и отец отца его деда тоже молились в этой полыхающей в ночь с 9 на 10 ноября синагоге.
Утром 10 ноября ещё затемно, боязливо озираясь по сторонам, Коган поспешил в магазин своего брата, где работал последние три года. Стёкла в магазине были выбиты, тяжёлая, дубовая дверь сломана. В дальнем углу магазина в луже крови лежал Хаим.
Позже Коган часто вспоминал этот ужасный миг, потому что именно в этот миг в его душе вместе с безутешной горечью утраты, негодованием, растерянностью перед абсурдом происходящего, впервые  зародилось сомнение. И это сомнение уже не оставляло его до самого конца. Денно и нощно терзало душу, переворачивая всё его былое представление о мире с ног на голову. Неужто же этот прохиндей Мойше был прав?.. А он уважаемый профессор престижного университета, лауреат всяческих национальных и международных премий жестоко ошибался?
Неужто все его представления о мире, о жизни, о государстве всего лишь демагогический вздор и нет никаких абсолютных истин и ничего не плохо, не хорошо само по себе, а только по обстоятельствам. И, что в определённых обстоятельствах можно, а порой даже нужно нарушать закон… Он вспомнил свою дорогую Гретхен. Недавно он увидел её на Фридрихштрассе под руку с белокурым оберштурмбанфюрером СС, но её глаза, как ему показалось, источали никогда не виданную им прежде, безысходную печаль и что-то ещё, что он так и не смог понять…  А, может быть, это ему только показалось?..
Когда в начале июня 1944 года Когана вместе с тётей Симой, племянником Аароном и ещё с парой сотен таких же бедолаг вели в газовую камеру, он вдруг снова почему-то вспомнил этого охламона Мойше. Интересно, как он там? Небось гуляет себе по мирным улицам Нью-Йорка или Чикаго, а быть может Лос-Анджелеса или Сан-Франциско, сидит на открытых верандах летних кафе, потягивая холодное пиво из запотевших на жаре бокалов. Провожает своим фирменным, похотливым взглядом расфуфыренных американских девиц в лёгких цветастых платьях, проплывающих мимо… И плевать хотел на Фюрера, на Нюрнбергские законы, на «Хрустальную ночь», на войну, бомбёжки, гетто, Треблинку, Майданек и на эту газовую камеру в Аушвице, замаскированную под душевую, где скоро упокоится этот глупый Коган… Но, Коган опять ошибся…
В тот самый миг, когда за Коганом захлопнулась тяжёлая, железная дверь газовой камеры, 6 июня 1944 года рядовой 116-го полка 29-й пехотной дивизии 5-го корпуса 1-й армии США Моисей Обершмуклер короткими перебежками передвигался по пляжу Омаха-бич.
Рывок, перекат, рывок, перекат… От трупа к трупу, от трупа к трупу своих погибших товарищей, под смертоносным градом пуль от своих бывших соотечественников… Вперёд, вперёд, под спасительную защиту крутого утёса, в мёртвую зону, где пулемётчикам до них не дотянуться.
Там в крутых склонах утёса, нависающего над пляжем Омаха-бич, в добротно оборудованных пулемётных гнёздах находились его бывшие соотечественники. С одним из них – Гансом Краузе Моисей когда-то сидел за одной партой и частенько давал списывать домашнее задание, за что толстый Ганс (сын мясника) щедро делился с ним своим ланчем. С другим одноклассником – Отто Майером они впервые в жизни нарезались в баре на Курфюрстендамм, где сняли двух развесёлых девиц и в одну и туже ночь лишились девственности… Но сегодня Ганс Краузе и Отто Майер прицельно били из MG 42 по наступающим частям 116-го полка 29-й пехотной дивизии 5-го корпуса 1-й армии США, а Моисей Обершмуклер короткими перебежками передвигался по пляжу Омаха-бич.
Главное не останавливаться – рывок, перекат, рывок, перекат, от трупа к трупу, от трупа к трупу… На войне есть только один закон – или ты его, или он тебя. И этот закон не нарушить, не обойти, не подкупить ни следователя, ни судью, ни прокурора, потому как написан он не людьми, а самой матерью-природой. И ничего с этим поделать нельзя: «Dura lex, sed lex», - как любил говаривать этот бедолага Коган. Эх, Коган, Коган, дурья твоя башка, но сегодня ты оказался прав… Сегодня ты прав, Коган… Dura lex, sed lex…