Я сошла с ума

     Когда тебе 20 лет, кажется,  что любовь совсем скоро,  вот-вот, как свежий весенний ветер, налетит на тебя и охватит безмерным долгожданным ощущением счастья. Её предвкушением,  предчувствием уже проникнуто всё твоё существо.  Когда тебе 20 лет, и ты - студентка филфака, факультета вечных невест, подчас тебе это только кажется.
    ...Мне было чуть больше двадцати. Стоял сентябрь. Учебный год только начался, и никто из нас ещё не отошёл от летней эйфории. Бабье лето выдалось таким славным: днём яркое-яркое солнце уже не палило и обжигало, а грело и ласкало; вечера же стояли такими нежными, что нестерпимо хотелось счастья.
     Я заканчивала институт. В сентябре - на курсе последняя преддипломная практика по литературе. Мы могли сами выбрать школу, в которой хотели бы вести уроки. Мне было всё равно, где проходить практику, так как я не думала о том,  что школа может привнести в мою личную жизнь какие-нибудь перемены. Буквально указав пальцем в небо, попала в 10 класс самой обычной непрофильной школы на окраине города. Двадцать пять юных сорванцов и красавиц на протяжении почти целой четверти должны стать "моими" детьми. Их классный руководитель и учитель литературы вместе с преподаванием предмета возложила на меня обязанности "второй мамы".
     Сначала я познакомилась с классом заочно, по списку в журнале. Литературу здесь любят, оказывается, далеко не все. Пять-шесть учеников отвечают на пятерки, столько же хорошистов, остальные, наверное, "физики". Но из своего ученического прошлого знаю, что тройки (да даже и двойки) - не всегда свидетельство недалёкого ума и низкого интеллекта ребёнка. Чаще за теми же самыми пятерками скрывается огромное самомнение и желание любой ценой быть лучше всех.
Первая встреча с учениками - это экзамен. От того, как поведёшь себя с самого начала, будет зависеть результат. Волнение здесь - не самый добрый предвестник. Прочь ощущение того, что я - Анька, сейчас надо сыграть в Анну Андреевну. (Вдох...)
     - Здравствуйте. Этот урок, как и все остальные в первой четверти, у вас буду вести я. Меня зовут Анна Андреевна.
     - А сколько Вам лет? - раздаётся с дальних парт.
     - Те, кому интересно это и всё то, что не касается темы сегодняшнего урока, могут подойти ко мне после него. Я отвечу на все интересующие вас вопросы. А пока давайте знакомиться.
     Начинаю перекличку. Не без волнения, так как заочно я уже знакома со всеми. Теперь остаётся лишь опровергнуть или подтвердить первое,интуитивное, впечатление.
     - Алексеева Татьяна (начала год с четвёрок) - девочка с добрым выражением глаз, не без мысли в них. Наверное, мы найдём общий язык.
     - Баранов Александр  (троечник) - такие ребята, как он, часто увлекаются чем-то, далёким от школьной программы. Понадеемся, что это недурное увлечение.
     - Дорофеев Андрей (напротив этой фамилии красуется череда отрицательно-удовлетворительных отметок, завершающаяся давно не исправленной двойкой). Очень интересные глаза: мыслящие, глубокие, а какие красивые: синие-синие, даже бирюзовые.  Что там у него?  Два-два-три, три-два-два... Кажется,  здесь подтверждается моя уверенность в том, что троечники не есть посредственность.
     С теми, кто шёл по списку после Дорофеева, пришлось знакомиться уже в процессе следующих уроков: как я ни старалась, но уже не могла отогнать от себя мысли об этих глазах. Почему у него такие плохие отметки? Как может человек с таким взглядом быть равнодушным? - спрашивала я себя. Мне захотелось решить эту загадку.
     И я стала незаметно наблюдать за ним. Он никогда всерьёз не общался со своими ровесниками - рядом с ним они казались детьми. Он не нуждался ни в чьём обществе- скорее, остальные нуждались в нём. Он был очень дружелюбен,  общителен, но как-то закрыт ото всех. Казалось, он знает нечто большее, чем остальные.
     Их классный руководитель,  Нина Ивановна, как-то в одночасье ушла в свои проблемы. Она часами просиживала в учительской, постоянно с кем-то разговаривая по телефону. Лишь изредка она заглядывала в журнал, чтобы ознакомиться с отметками, которые я заметно завышала. Она и не возражала. Я же ещё во время первой практики взяла за правило не ставить в журнал отрицательных отметок. Мне казалось,  что у ребёнка всегда должен быть шанс исправить пока не существующую двойку. Теперь-то он уж точно выучит правило, выполнит задание и сделает работу, наверное,  даже с большим удовольствием, чем без стимула исправиться. В прошлом году у меня был пятый класс. С ним мой эксперимент проходил вполне удачно. Сейчас же я видела,  что моё стремление завысить оценки - это попытка заставить Дорофеева взять в руки книгу. На уроках я не спрашивала его - мне было трудно произнести его фамилию, я понимала, что просто боюсь этих глаз. Если я буду смотреть в них, то забуду и вопрос, который пару секунд назад задала, и не услышу содержание ответа. Вместе с тем я требовала хороших ответов с других, понимая что так и не увижу результата своих усилий.
     Моя полная тёзка, великая Анна Ахматова, - мой самый любимый поэт. Ещё в школе я заучивала наизусть её ранние стихотворения. Мне всегда хотелось,  чтобы мои близкие люди полюбили её поэзию, и я стала знакомить учеников с её творчеством. Среди ребят появилось несколько моих единомышленников. Они оставались со мной после уроков, мешали проверке письменных работ и болтали со мной о жизни и о любви. Её стихи помогали нам выразить наши чувства яснее. К моему векикому сожалению Дорофеев никогда не оставался с ребятами. Каждый раз после урока он выходил из-за парты и шёл, не отрывая от меня глаз, до самой двери. В это время его провожали несколько пар девичьих глаз, и  вслед за ним устремлялась кучка ребят и девчонок. И когда однажды на реплику Серёжки Смирнова "Поэтом можешь ты не быть, но к Ан-Андревне быть обязан" он ответил: "Я приду к поэту в гости ровно в полдень,  в воскресенье", я была поражена - он знает Ахматову. И уже на улице он, будто нечаянно оглянувшись на окна нашего класса, попрощался со всеми и продолжил путь один.
С этого времени я в полной мере начала чувствовать прелесть всего окружающего. "Я сошла с ума, мой мальчик странный, в среду,  в три часа", - если бы не Ахматова, именно так сказала бы я в своих стихах. Я никогда не любила имя Андрей, но сейчас оно казалось мне самым прекрасным. В школу я бежала,  ожидая новых встреч, из школы возвращалась, полная давно не ведомыми приятными впечатлениями, дома жила предчувствиями...
     В его первом сочинении было десять ошибок. Но если я взяла за правило не ставить отрицательных отметок за устные ответы, то итог контрольной работы я обязана была фиксировать в журнале.
     Таких же "грамотных", как и он, было ещё шесть человек.  Я решила,  что они должны прийти после уроков переписать сочинение. Двойка не была для него неожиданностью, а на известие о том, что завтра после уроков они должны будут переписывать работу, ответил одним из своих лукавых вопрошающих взглядов. Задача двоечников состояла в том, чтобы переписать текст сочинения, исправив ошибки. На это им хватило бы не больше пятнадцати-двадцати минут, но я решила, что мы вместе подробно разберём все ошибки.
     - Дорофеев Андрей, к доске.
     За больше чем неделю практики я ещё ни разу не вызывала его к доске. С удивлением я подумала,  что впервые вижу его так близко от себя. Он был белокур, но с тёмными бровями и ресницами. Совсем не высокий, но с не по годам развитыми плечами и сильными руками, он производил впечатление взрослого человека. Казалось, он не замечает своей красоты. Он посмотрел на меня. Я не смогла выдержать этот взгляд. Заставляю его выписать свои ошибки. Наконец он отвернулся и стал старательно выводить слова. Глядя на него,  я забыла о том, что я - учитель. Он не стеснялся своего незнания, но соглашался с моими замечаниями, исправлял ошибки и каждый раз поднимал на меня свои вопрошающие глаза: "Зачем нам с тобой это нужно?"
 Я забыла, где нахожусь. Мои остальные "двоечники", уже перешедшие с полутона на громкую речь и явно не о русском языке, внезапно напомнили об этом.
- Те, кому не нужны хорошие знания родного языка, могут быть свободны.
  ...Потом я никак не могла вспомнить, когда из семи человек, переписывавших сочинение, в классе остался только один. Он молча продолжал стоять у доски.
 "Благослови же небеса! Ты первый раз одна с любимым!" - и это Ахматова воскликнула раньше меня.
- Кофе будешь?- только после того, как произнесла эти слова, поняла, что обратилась к нему не как к ученику. А ведь до этого мы и не общались никогда.
- Можно чай? - так же непринужденно ответил он.
- Я тоже люблю чай.
- Я никогда ещё не пил чай с учителями.
- Я очень довольна тобой сегодня и рада, что тебе не всё равно, какая отметка по литературе будет стоять в твоём аттестате.
- И за это я заслужил чай?
- Ну и четвёрку за сочинение.
- Спасибо.
     Бегу за водой. Сердце стучит так,  что не слышу своих шагов. В школе уже почти никого нет. Только где-то в фойе моют пол. Тихо, чтобы никто не заметил нашего присутствия, я захожу в класс. Он сидит перед учительским столом и листает одну из моих методичек.
- Представляешь, в школе уже никого нет.
- Вы любите оставаться после уроков?
- Но ведь иначе мы не сделали бы работу над ошибками.
- А почему Вы захотели стать учителем?
- Не знаю, наверное, не гожусь больше никуда. Говорят, у каждого есть своё призвание. Моё призвание - любить детей, своих учеников.
- А что для Вас любить учеников?
     Я отвернулась от него, но всем телом почувствовала его взгляд.
- Любить детей, Андрей, - мне нужна была самая жёсткая интонация, иначе я наговорила бы глупостей, - это когда всей душой хочешь, чтобы из них выросли хорошие люди. Хотя сейчас ученики не очень-то стремятся быть хорошими людьми. Но ты-то хочешь?
- Не знаю... Вы так любите свой предмет, - добавил он после некоторой паузы, - так хотите, чтобы все его полюбили. Мне кажется, что никто из наших учителей не старается, чтобы предмет полюбили.
- А какой предмет любишь ты?
- Литературу. С первого взгляда.
Так близко сейчас эти отливающие золотом волосы, ягодно-розовые губы, сине-бирюзовые глаза. Почему до сих пор я замечала только глаза...
- Подожди, мы с тобой чай не поставили.
- Давайте я сам.
     Он берёт чайник и, о Боже! я не ожидала, что он возьмёт его в свои руки вместе с моими.
- Простите, мне хотелось дотронуться до Ваших рук.
- Ну что ты, милый, - кто-то сказал моим голосом, - всё хорошо, хорошо.
   ...Это был первый поцелуй в моей жизни.
     Был конец сентября. Бабье лето затянулось в этом году, будто специально дожидаясь того момента, когда его дарами смогу в полной мере насладиться и я. За воротами школы нам встретилась уборщица, но и то, как она посмотрела тогда на нас, не показалось мне странным, ведь здесь мы уже не были учительницей и учеником.
     Через неделю мой мальчик стал моим первым учителем в "грамматике любви".
     То, что я испытывала в эти дни, не было сопоставимо ни с какими доселе пережитыми ощущениями. Его глаза вдохновляли меня уверенностью, энергией. Мои уроки пролетали на одном дыхании, а после мы уединялись в каком-нибудь кабинете, как маленькие закрывали его на стул и целовались.
     Почему-то он не любил рассказывать о себе, но, находясь вот так, просто рядом с ним, я чувствовала, что знаю о нём всё, что он это и есть я: те же ощущения,  мысли, желания, те же мечты и планы: зачем разбрасывать всё это на слова? Стихи Ахматовой он слушал как-то отрешённо и, слушая их, не спускал с меня глаз. Кроме этих глаз я больше ничего не видела или не хотела видеть,  поэтому совсем не скоро заметила, что от прежнего обожания моих учеников не осталось и следа.
     Как-то в перерывах между уроками ко мне подошла Нина Ивановна.
- За что ты поставила четвёрку Карпову? (Карпов был одним из отличников, которому здесь прочили золотую медаль).
- Он не написал на пятёрку.
- Значит, ты одинаково оцениваешь сочинение Дорофеева и сочинение Карпова?
- Дорофеев тоже не написал на пятёрку.
- Девочка, - уже с явной издёвкой  сказала она, - кто же тебя научил так-то оценивать работы, а? Карпов - сильный ученик, и он знает программу лучше других, если не лучше Вас, Анна Андреевна! Отметку ему нужно исправить! - И, уже сделав шаг для того, чтобы отойти от меня, она будто что-то вспомнила и добавила с нескрываемой иронией: - А что Вы вчера вечером делали в школе вместе с Дорофеевым? - и, не дожидаясь ответа, быстрым шагом пошла прочь.
     Только на следующий день я увидела, какими глазами смотрят на меня мои ученики. Это был вражеский лагерь, но лагерь скрытых врагов. Будто обретя зрение, я увидела насмешки в глазах, будто обретя слух, услышала смех в свой адрес. Смеялись надо мной, а я-то думала, что со мной вместе.
     Вскоре закончилась моя практика. В первой четверти у моего синеокого красавца стояла твёрдая четвёрка по литературе, а методист института вместе с Ниной Ивановной оценили мою работу на удовлетворительно, объясняя это моей рассеянностью и неоправданной лояльностью к учащимся.
     Спустя неделю после завершения практики мой "первый учитель" позвонил мне и сказал, что просит паузу в наших взаимоотношениях.
- Я должен всё обдумать. Мне нужно побыть одному. Дай мне паузу, - выдыхал он в трубку.
     Я до сих пор помню крики коротких гудков в телефоне. И до сих пор мне снятся огромные, в человеческое лицо, бирюзовые глаза,  говорящие вслух: "Простите, мне хотелось дотронуться до Ваших рук".