Завещание Рождественская сказка

- Как там ваши отпрыски? – Пал Палыч взял с места в карьер.

- Мрут заживо! – отвечали ему таким безапелляционным тоном, что сомневаться в сказанном пропадало желание. – Но скорее не «отпрыски», как вы изволили заметить, а «впрыски». Хотя и это не совсем правильно. Точнее – говнюки! Да-да, это худшее, что из меня выходило!.. Проходите, пожалуйста…

Он перевалил через порог запорошенную снегом ель и поправил сбитую на бок бороду. После этого отряхнул валенки, постучав по ним посохом, обёрнутым в блестящую мишуру, и поправил очки атласным рукавом бутафорской шубы.

- Там снег пошёл?.. Мешок с реквизитами не забудьте! – звонко кинули ему напоследок и повернулись к Палычу голой спиной.

Обладательница спины и голоса скрылась за одной из четырёх дверей, ведущих из длинного коридора престижной квартиры в нежилые комнаты, населённые в недавнем прошлом её близкими родственниками. Однако, надеяться на их помощь в подготовке к празднику не стоило. Палыч был предупреждён об этом заранее и аванс на необходимые атрибуты уже потратил. Мало того, он с утра сделал растяжку, планку и перебрал в только ему ведомом порядке все оставшиеся после её сыновей гантели, доведя себя в физическом отношении до нужной кондиции. Оборудовал тяжёлые декорации. Установил световое и звуковое оборудование. И, пока она шуршала у себя в гардеробной по шкафам, заглянул к себе домой, принял душ и поел, нарядился и вернулся уже с ёлочного базара.

Заказчица праздника тоже, по-видимому, не теряла времени даром. Она уже примеряла перед зеркалом черное вечернее платье, расшитое серебристым люрексом, в коридоре на туалетном столике перед ней были разложены связки искрящихся бус, подвесок и дешёвой бижутерии, отливающей стеклянными крашеными боками, столь заманчивыми для вымерших дикарей с затерянных островов Тихого океана.

Скинув рукавицу, он помог ей застегнуть крошечные крючки платья на алебастровой спине, и взглянул на отражение:

- Вы, Адель Ивановна, в этом году сами себя превзошли! – сказал Палыч серьёзно. – Такой молодой вас в гробу ещё никто не видел.

Адель Ивановна чуть повела тонкой бровью на загримированном лице и лишний раз коснулась губ пурпурной помадой. Приподняла перпендикулярно шее подбородок, покрутила им из стороны в сторону и ответила:

- Да будет вам врать, Пал Палыч! Не старайтесь. Ни копейки лишней не дам, будьте уверены… И давайте уже ложиться… Текст-то выучили?

Палыч сделал самоуверенную гримасу, чуть опустив уголки губ под наклеенными усами, и произнёс:

- Обижаете…

В первой комнате, украшенной в стиле Людовика XVI, на дубовых табуретках стоял гроб, обитый красным атласом и увитый изнутри брабантскими кружевами по золотистому шёлку.

Палыч помог Адели подняться в него и лечь, стараясь не нарушить воздушной прелести кружев. Зажёг меноры с обеих сторон гроба. Проверил камеру, висевшую в его подножии. Чуть сместил ёлку, установленную им на треногу в изголовье мнимой покойницы. И дал команду Адели Ивановне притвориться мёртвой.

Поправив жемчужное ожерелье на её груди, Пал Палыч приосанился, разложив пошире бороду на костюме Деда Мороза, включил микрофон и занял положение между ёлкой и гробом, открыв папку с текстом:

- «Завещание», - произнёс он торжественным голосом.  – «Сукины вы мои дети! Где вы шляетесь по миру? Какого лиха вы ищете на этом треклятом Богом свете? Сидели бы дома, заботились бы о матери. Не ждали, когда мать о вас позаботится» … - Пал Палыч прокашлялся и продолжил: - «Тебе, Ираклий, я завещаю свои здоровые почки. Свои-то ты давно надорвал по Дублинским барам да пабам. Пил беспробудно, и не спасали тебя ни твоя вечная музыка, ни твой лохматый талант, ни красивые женщины, ни их беспутные дети… Поживи среди них с моими почками, может, на какое-то время часть меня поддержит твой запущенный образ и это тебя чему-то научит к концу твоей алкогольной карьеры!»

Сделав театральную паузу и взмахнув рукавом перед камерой, чтобы дать возможность Адели Ивановне набрать воздуху, он перевернул страницу в папочке, которую держал в руках:

- «Тебе, Иосиф, я завещаю всю сперму твоего покойного отца, хранящуюся рядом с тобой в клинике «Хадасса» в Израиле в Эйн-Керем и на горе Скопус. Раз я тебя не научила тратить собственное семя по предназначению, а бедный отец Соломон не успел этого сделать, занятый своим бизнесом и любовницами, может, оно выручит тебя для продолжения рода. Найди в своём очередном мужском вертепе горничную-иудейку с соответствующими чертами лица и внедри в неё отцовское семя без насилия над бедной девочкой. Пусть она, как Агарь, продолжит твой сдомский род каким-нибудь Измаилом, а его потомки вломят мандюлей отпрыскам твоего безумного отца, обетованная земля ему гагачьим пухом! Аллилуйя!»

Едва удержавшись от саркастической улыбки, которую Пал Палыч мог легко спрятать под бородой, он ещё раз взмахнул рукавом и перевернул страницу.

- «Ты, Циля, не плачь, тебе я завещаю свои любимые серьги со смарагдами, на которые ты давно глаз положила, ещё до твоего побега в Бразилию. У тебя всё есть: и муж, и дети, и дом, и достаток. Когда у тебя будут ещё и мои серьги, тебе не о чем будет мечтать в своей жизни, моя девочка. И ты, наконец, вспомнишь о близких, которым ты, Циля, за своё счастье будешь должна до крышки гроба. И вступишь в начало той жизненной поры, в которой нахожусь я, твоя мать. И поймёшь, что отдавать своё, а не чужое, хотя и приятно, но грустно. И когда ты всё раздашь, вспомни об этих серьгах. Вспомни о последнем, что ты получила от матери. И прибереги это до своего смертного часа. Пусть эти смарагды станут для твоих дочерей и правнучек желанным талисманом, без которого жизнь можно выбросить на помойку… Я их сама куда-то сунула и пока не могу найти. Но найду, до смерти обязательно найду, будь уверена, доченька моя ненаглядная.»
 
Взглянув в бесстрастное лицо мнимой покойницы, Пал Палыч едва успел прикрыть её губы от камеры раскрытой папкой и, удостоверившись, что очередной вздох ею сделан, перешёл к последнему листу в списке:

«Тебе, Ваня, достанется самое драгоценное, что есть у твоей бабушки. Это восьмой томик А. П. Чехова, издания А. Ф. Маркса 1903 года с «Палатой №6», начинавшейся в нём со страницы 124. В нём между страницами 135 и 136 заложен высохший листочек акации, Альбиции ленкоранской, который в книжку положила твоя прапрабабушка, Адель Ивановна Первая, страстная поклонница чеховского таланта. Она в 1906 году, после русско-японской войны, где Адель с этим томиком под мышкой отслужила «крестовой сестрой» Евгеньевской общины, посетила Белую Дачу в Ялте и с немого согласия Ольги Леонардовны Книппер-Чеховой сорвала этот лист с посаженного Антоном Павловичем дерева и положила его между страницами 135 и 136 восьмого тома собрания сочинений. Это и послужило, по общепризнанному, началом репрессий в 1937 году… Близится 2024 год. У тебя, Ваня, есть возможность переложить этот листик акации назад на страницу 124, чтобы повторить историю «Палаты №6» в нашей стране или хотя бы поменять в ней врачей с пациентами. Учился ты на Чехова, а не на Маймонида, не забывай! Но никому не говори об этом в Табернасе. Дорожи этой тайной, открывшейся тебе уже в зрелости! А пока спокойно режь и спасай людей, заботясь об их здоровье на примере твоих предков. И дома, и на операции, и в чистом поле Альмерии. Аминь.»

Переведя дыхание, Пал Палыч ногой в валенке выключил сетевой фильтр, к которому были подключены камера и микрофон, и заметил слезу на лице Адели.

Он в тревоге коснулся её плеча. Адель Ивановна повернулась в гробу и закрыла лицо руками в разноцветных перстнях.

- Что с вами? – спросил он, оттянув бороду на резинке. – Вам плохо?

Та махнула на него рукой.

- Выйдите, прошу вас! – пробубнила она сквозь слёзы. – Оставьте меня.

Палыч вышел из комнаты и аккуратно прикрыл за собою дверь. Сел на пуфик в коридоре, стянул с себя шапку, бороду и рукавицы. Посмотрел в зеркало на своё пошедшее красными пятнами лицо. Задумался.

«Опять все съёмки забракует… В прошлом, позапрошлом году снимали: то в реанимации, то, будто она под трамвай попала - так никто из детей и не приехал… Зря стараемся!.. Говорил же ей: отдай мне свой телефон, я буду врать, что померла, они сразу и зашевелятся, родственнички твои заграничные… Нет, мне не отдаёт, сама отвечает. Клянёт их: испугались? Вспомнили? А пока живая была, не могли позвонить?.. Не с того мы начали. Надо другие пути искать…»
 
Минут через пять он осторожно заглянул в комнату с гробом. Адель Ивановна сидела в нём поперёк алых досок, свесив ноги в модных туфлях, и, болтая ногами, пыталась задеть провод гирлянды, висящей на ёлке. Гирлянда и ёлка раскачивались, но не падали. Только огни свечей на менорах тревожно колебались от движения воздуха.

- Пожар устроите, - укоризненно сказал Палыч, войдя в комнату и немедленно сняв Адель Ивановну с гроба на пол. – Продолжать-то будем? У нас ещё три сцены с декорациями, - указал он на соседние комнатные двери.

- Да? – спросила она недоверчиво, с вызовом. – А вы потянете?.. И подвал с бомжами, и прыжок от маньяка из окна, и арест с КПЗ?

- Ну, - засмущался Пал Палыч, глядя на её размытый слезами грим. – Я-то потяну. Мне не в первый раз, я тему знаю. Бомжей и КПЗ можно ещё успеть снять. А вот падение из окна давайте на следующий год перенесём. Вам себя в порядок привести нужно… Да и я бы подкачался до роли сексапильного мачо, живот подтянул. Неудобно перед детьми. Скажут: мама марку не держит, после Соломона какую-то рухлядь себе завела. Я недоверие могу вызвать.
 
Посмотрев на Пал Палыча своими огромными воловьими глазами, Адель Ивановна ни слова не говоря потянула его за рукав на кухню. И всё бы закончилось обычным чаепитием под диетические тосты без варенья и сахара, без коньяка и шоколада, если бы Палыч не уснул здесь же, на табуретке, не дождавшись, когда закипит чайник. Набегавшись за день по морозу и по хозяйству, он прикорнул, опустив голову на руки, а руки - на кухонный подоконник.

Адель Ивановна даже потушила свою недокуренную сигарету и, когда чайник щелкнул и перестал дребезжать, ещё долго смотрела на его поникшую голову с редкими и тонкими седыми космами вокруг ушей и совершенно голую - к темени.  Потом она сняла туфли и босиком, неслышно двигаясь по полу, наполнила чашки и в полном молчании дождалась, когда чай в чашках остынет. А когда и чай остыл, погасила свет и ушла к себе в комнату.

Она просидела в темноте долго. Так долго, что цифры светящихся часов отсчитали половину двенадцатого ночи. За окном медленно растворялся в ночи новогодний снег. Что-то звенело в воздухе, будто он задевал мягкие и нежные струны, подвешенные в пространстве невидимым паукообразным, собравшимся поймать в свои сети зазевавшегося ангела. Адель Ивановна уже готова была улыбнуться ему, забытому, по-детски: доверчиво и понимающе. Но звонок с нарастающим звуком оказался незнакомой слуху Адели трелью телефона, раздававшейся из кухни. Оказалось, звонили не ей, а Палычу.

Разбуженный Пал Палыч пробубнил что-то в ответ звонившему, тихо окликнул в темноте Адель Ивановну и, не получив от неё ответа, стал пробираться к выходу из квартиры.

«И ведь так и уйдёт, не попрощавшись…» - подумала с грустной  усмешкой Адель Ивановна и встала вслед за ним.

Она зажгла свет в прихожей у Палыча за спиной, когда тот уже пытался ногами попасть в лежащие на полу валенки.

- Дети звонили? – тихо спросила она у него.

- Нет. Жена, - ответил он, покряхтывая. – Уснул я, простите. Теперь торопиться надо… Соседи, гости уже пришли… Может, и вы со мной, Адель Ивановна? Правда, у нас всё по-простому… Но всё лучше, чем вам, одной…

- Нет, спасибо… Вы запись-то в чат успели сбросить?

- Да что вы, конечно! Как и в прошлом году… в онлайн… как положено…, да вы им, детям, сами позвоните! Они ответят!

- Как же я им позвоню? Из гроба, что ли?!

- Вот из гроба и позвоните. Тем более ответят… С наступающим, Адель Ивановна!

- С наступающим, Пал Палыч!

***

Дома Пал Палыча встретила молчаливая компания из жены и соседей, сидящих за праздничным столом. Они странно посмотрели на него, неторопливо и смущенно появившегося перед ними в мятом костюме Деда Мороза.

Жена осторожно спросила:

- Ты что это детям и внукам в чат прислал к празднику? Совсем с ума сошёл, дед?.. Что это за гроб с бабкой? Что за «завещание»?

Пал Палыч встал в дверях, опустив руки.

- Так вышло… Ошибся, похоже…

- Ну-ну… - вздохнула жена и кивнула на него притихшим соседям. – Полюбуйтесь! Ему и наливать не надо… Уже хорош!.. Иди-ка к себе в спальню. Проспись. Завтра поговорим…

Палыч развернулся и потопал в свою комнату.

«Оно так и лучше, - подумал он, укрываясь с головой одеялом, чтобы не слышать тревожный набат курантов из телевизора. – Если Адель Ивановна и позвонит детям, они по крайней мере хоть не испугаются… А мои? Мои поймут… Взрослые уже мальчики…»

И он безмятежно уснул. Под запахи хвои и мандаринов, как в далёком детстве, когда впереди на утро чудились кучи подарков под ёлкой, среди которых был белый кораблик, на котором можно было уплыть в дальние страны, где нет ни снега, ни мороза, ни занудных родителей, что заставляют учить никому не нужные уроки, а есть только море и солнце, и та свобода, которая сулит забвение прошлого и новую яркую жизнь.