Богомаз

      
(Жизнь и Смерть)
Посвящается:
Памяти художника-иконописца, Журавлёва Григория Николаевича, родившегося без рук и ног, писавшего картины и иконы кистью, зажатой в зубах. Расписавшего внутренние своды купола храма Святой Троицы, построенного по составленному им проекту в родном селе Утевка, Нижегородской области.

Глухой, глубинно-русской стороной.
Где ночь черна, как слепота с рождения.
Своей, другим не ведомой тропой,
Спешили Жизнь и Смерть без приглашения.

От сотворенья Мира, сквозь века,
Идут они не ведая разлуки.
И рядом с ними - об руку рука,
Предсмертный вздох и родовые муки.

Не помнит вездесущая молва -
Была ль та ночь морозно-молчалива,
Свежа весной, по летнему тепла,
Иль осенью промозгла и дождлива...

Но кончен путь. Посланники судьбы,
Дверей не тронув и оконных ставень,
Застыли посреди курной избы,
Не колыхнув лучин горящих пламень.

В безбрежной мгле таинственной ночи,
Где жизнь дневная, замирая спала.
Крестьянка на лежанке, у печи,
Протяжно и мучительно рожала.

И, кажется, не миновать беды
Нет сил и бесполезны уговоры.
Но вскинулась у роковой черты,
Непрошеных гостей почуяв взоры.

Сорвалась в крик средь пота и крови,
Последние превозмогая муки.
И подхватили плод земной любви,
Заботливые руки повитухи.

Вздохнула Жизнь надеждой и теплом.
Но тут же Смерти пробежал морозец.
В тугой комок укутанный холстом,
Кричал рождённый маленький уродец.

Качнулась Жизнь былинкой, стебельком.
Всего на миг короткий оступилась.
К убитой горем матери с сынком,
Косая тень безжалостно склонилась.

- Ну, что, подруга? Нынче мой черёд,
Вершить обряд, дождавшись мук последних.
Он не жилец. Ни рук тебе, ни ног.
Один лишь рот - обуза и нахлебник.

- Ты не права. С рождения урод,
Свой тяжкий крест по жизни не уронит.
Дай срок. И ты увидишь - этот рот,
Себя и всю родню свою прокормит.

- Прошу тебя - ты этот дом покинь.
Забудь калитку этого подворья.
Молчат твои. Так не мешай моим,
Смеяться в счастье и рыдать от горя.

Не тратя слов на бесполезный спор,
Решила Смерть неспешно удалиться.
Чтоб в этот дом и этот тихий двор,
В урочный час безжалостно явиться...

Скатилась ночь от деревенских крыш,
Запрятавшись в расщелины  и ямы.
И тихим, светлым сном уснул малыш,
Согретый сердцем безутешной мамы.

И в этом сне, небесной чистоты,
Незримы глазу, не слышны для слуха,
Явили ангелов крылатые черты
Отца и Сына и Святого духа.

И внемля им, от сказочных кущей,
Раздался голос в лучезарном свете:
- Мой сын! Пришёл ты в мир земных страстей.
Познай же меру зла и добродетель.

Познай, кто сердцем светел и душой.
Кто алчно скуп, взимая мзду, как плату.
Кто от беды открестится людской,
Во имя вожделенной горсти злата.

Глаза в глаза, не отведя лица,
Познай ты бескорыстие и ревность.
Предательство и трусость подлеца.
И преданности жертвенную верность.

Не будет только жизнь твоя проста,
Перечеркнув все радости увечьем.
Но день придёт, когда твои уста,
Откроют двери к душам человечьим.

Друзей своих,  духовного родства,
Не заключить тебе в объятье тесном.
В минуту скорби или торжества,
Не осенить себя знаменьем крестным.

Не обойти тебе лугов окрест.
Не окунуть свои ладони в реку.
Тебе ниспослан свыше тяжкий крест.
Неси его - отныне и до веку...

Прошли года. И уж который день,
Сменяя ночь, зарёю занимался.
Всё тот же дворик, тот же и плетень,
Но храма купол над селом поднялся.

Там, в тесноте подкупольных вершин,
Предвидя час своей грядущей тризны.
Полуослепший богомаз вершил,
Последний подвиг уходящей жизни.

Под утро, помолясь на образок,
Возлёг под лямки, на настил из тёса.
И грубой кистью, тонкий клал мазок,
Держа в зубах, истёсанных до дёсен.

До темноты в глазах ломило рот.
Вгрызались струпья в спину и затылок.
Но принял храм лазурный небосвод.
И ангелов, воздушно-белокрылых.

И вострубили медью трубы враз.
И колокольный звон окрест спустился.
Но только не увидел богомаз,
Как на него небесный свет пролился.

Миг торжества сошёл с потухших глаз.
И не донёс к отторгнутому слуху,
Из под небес, приветствующих глас,
Отца и Сына и Святого духа...

Поникла Жизнь. И только видел Бог,
Как рядом с ней безмолвно Смерть склонилась.
Когда взлетел под купол смертный вздох
И выпав, по настилу кисть скатилась.

Шагнула Смерть привычно за порог,
Дохнув вокруг могильною прохладой:
- Идём, подруга. Путь у нас далёк.
Других встречать и провожать нам надо.

- К чему тужить, чего он не познал,
Когда до дна испита жизни чаша.
Ты не горюй - его Господь позвал,
Чтоб отдохнул душой он в райских чащах...

Музейный сумрак. Тишина без слов.
У стенда текст - не броский, без уловки.
Что жил такой, Григорий Журавлёв,
Великоросс, с селения Утёвки.

По зову сердца и душевных сил,
Пороков чужд и чужд похвал притворных.
Он божьим даром для людей явил,
Тепло и свет икон нерукотворных.