Hard Times and Two Writers

HARD TIMES AND TWO WRITERS                Samuel Krig




Времена нынче крайне лихие, рвутся все к закромам в них бабла.
Это, так сказать, лишних Россия, ложь, убийства, подставы, урла.
Рассказал это всё мне Андрюша, что в Москве пострадал от мудил.
В кабинете я, плотно покушав, вам пишу так, как он говорил:

Я не знаю откуда в них скверна, вижу то, что они здесь творят.
Им бы в вермахте, в том сорок первом, воевать против наших солдат.
То не дурь, не житейские сдвиги, а скорее никчёмность души,
То в помойку выбросят книги, то природу изгадят в глуши.

Жду трамвай на морозе раздетым, обобрали до нитки меня,
Сзади подло ударив кастетом/в серых сумерках зимнего дня.
Доберусь я конечно до дома с болью дикой, полуживым.
Этот город, он хуже дурдома, я в нём рос, но, он стал мне чужим.

Сволоты понатыкано всюду, ну, а здесь это пришлый народ.
Говнари, муdозвоны, паскуды, одним словом - безбашенный сброд.
Минус двадцать, колотится сердце на холодном и сильном ветру,
Как мираж та заветная дверца, у которой стоял поутру.

А, прохожие думают пьяный, и косятся с детьми на меня,
Словно я гой обоссаный драный, им неведома правда моя.
Фитильком тонким тлеет надежда, незнакомые лица вокруг.
Я уже не такой, как был прежде, и теперь часто друг мне не друг.

Показалось трамвай едет в вечность, где не будет вообще ничего.
Как страшна тех минут скоротечность при другом осознании всего.
Вот, и дом, в нём и Пушкин, и Байрон, чай, лекарства, и мой телефон,
Что под №2, где все тайны, без иллюзий прошедших времён.

Я в подъезде не встретил «соседей», что блажат за стальными дверьми,
И следят кто, куда, и как, съездил, чтоб делится той «инфой» с людьми.
На этаж свой поднявшись, вынул дубликат ключа из тайника,
Дверь открыв, подошел к пианино, и почувствовал - тает тоска.

Лучше здесь никому не верить, - так сказал мне один человек.
Боль собой только можно измерить в этот бешеный новый век.
Оглянулся, а, в окнах уж темень, и оранжевый свет фонарей.
Пачка «Marlboro» душу согреет, среди тех, что здесь хуже зверей.

Утро вечера мудренее, - спазмы снимет мне British white pill.
Возле «сталинской» батареи вспомню я то, как раньше здесь жил.
Полежал, и потом на коленях пред иконою тихо сказал:
Видишь, Господи, жив во мне гений, я ничем дар твой не запятнал, -



Вот, такой вам рассказ невесёлый, я детали специально смягчил.
Сам Андрей, хоть стал хмурым и квёлым, всё же, словно провидец, творил.
Не утратив к тем дням интереса, я к нему заезжал иногда.
Он непьющий, там старое кресло, раритеты, тетради труда.

Молодёжь его кличет «старпёром», только он не «старпёр», а герой,
Что столкнулся с гнилой паранойей, что ему преподнёс новый строй.
Век живи - век учись, это верно, в каждой жизни есть мрачные дни.
То, что здесь - непонятно из Берна, там Швейцарии чистой огни.**

3:15, пора закругляться, «минус двадцать пять» вновь за окном.
Я писатель, так, что мне стесняться говорить так, как есть, обо всём.
Лично мне повезло в этой жизни, я Россию увидел иной.**
Что мне те, кто увяз в критицизме и «тусне» под кремлёвской стеной.**
















                5 января 2024  Friday
                03:15
                4 января 2024 Thursday
                19:06
                07:30





Note:  * В данной публикации представлен черновой вариант произведения.
              Повествование основано на реальных событиях.