Пучеглазая правда слепого музыканта

и  снова  бессонница  скребёт  по  стеклу  гранёно,
забулдыгой  влезает  в  глотку,
внутри  растворяется  меланхолия,
и  бабочки  песни  поют  складывая  из  крыльев  ноты,
бродяжничать  начинают  мысли,
то  по  бумаге,
то  по  оспам  прозрачной  кожи  хрусталика,
швыряется  в  нутро  абсент  весело,
а  мысли  становятся  хмурыми…

во  всех  флягах  гремят  басы  пустыми  вмятинами,
смотрят  на  цепную  свору  втреском,
несъедобное  попало  внутрь  музыки,
зажевало  плёнку,
стильно,  слегка  подпорчено  колбасой  харкнуло,
наледь  на  стёклах  стекает  в  воде  укрыться,
на  дне  бит  гремит,  как  снаружи,
на  коленях  лакают  лёд  обмелевшие  лужи,
шаги  мимо  калечат  лёд,  унижают  лужи…

а  там,  где  греть  приходится  время,
сводят  глаза  во  взгляд,
расплёскивают  в  облака  сухую  воду 
по  бессоннице  карабкаясь  маршем,
тухнут  полностью  не  согревшись  сгибом  усталости,
роняют  под  кожу  жилы, 
где  кровь,  как  кошка,  цепляется  против  течений…

а  мне  влезть  в  сословие  тайного  умысла,
грязным  снегом  припорошить  чистую  заводь,
унести  абсент  в  вены,  не  даря  напиться  вампирам,
взлететь  выше  круга  значимости  пыткой  закона,
где  стану  смотреть  правдой  зрячих  даже  общаясь  с  богом…

а  пока  в  микрофон  давится  дно  по  дырам  рек,
не  боюсь  быть  преждевременно  прямоходящим  по  следам  золы,
а  раз  скрутили  руки  назад  лучам  солнца,
у  меня  осталась  Луна,
её  не  ломает  от  всего  человечьего,
где  речь  богато  не  захламлена,
где  бредёт  и  вынашивает  себя  в  зачатии  послед  бессонниц,
ему  от  роду  ноль  лет,
забулдыгой  абсента  влезает  в  глотку,
внутри  растворяется  меланхолия.