Имя на поэтической поверке. Наталья Астафьева

  Много в истории российской литературы, достойных имён поэтов, которые незаслуженно забыты, и их имена преданы забвению, но чьё поэтическое творчество, стихи, заслуживают уважения и внимание, любителей отечественной, российской поэзии.

  К таким именам, без сомнения, нужно отнести, замечательную, русскую и польскую поэтессу, переводчика, Наталью Георгиевну Астафьеву (19.09. 1922. Варшава. – 03.12.2016.Москва, Переделкино.)

  Поэзия Натальи Георгиевны носит личный характер, она изображает ситуации и сцены из своей жизни, некоторые из которых являются, своего рода реквиемом по отцу, репрессированного в 1933 году, когда ей было 11-ть лет:


       «Бывало, женщины сойдутся…»

Бывало, женщины сойдутся
в кружок, как боевая рать,
с прихлёбом тянут чай из блюдца
и ну мужчин перебирать.
Ткнут бублик –
              пошёл гулять! –
                мальчонку,
и завертелся разговор:
мол, все мужчины втихомолку
от жён гуляют,
верность – вздор.
Не раз я спорила сердито
с обидой тайной за отца,
за карий взгляд его открытый,
за доброту его лица.
За то, как отдавался делу,
как ласков с нашей мамой был,
как он меня, девчонку смелую,
повсюду брать с собой любил.
Среди завидующих сверстниц
я проходила с ним вдвоём…
Неправда!
    Есть мужская верность –
                в любви,
                в борьбе,
                всегда, во всём!



Светлой памяти своих, отца и матери, у Натальи Георгиевны, есть много замечательных, душевных стихотворений:


       «Пришли. Ночную дачу оцепили…»

Пришли. Ночную дачу оцепили.
И увели. И нет у нас отца.
Наверно, мучили, Наверно, били.
Он оказался стойким до конца.

Нет в деле подписи его рукою.
Не подписал ни одного листка.
Осталась лишь, написанная кровью
записочка в кармане пиджака.

Отец отверг нелепость обвинений
и, внутренним гореньем озарён,
шагнул к окну и выбросился в небо
их бреда обезумивших времён.

На площади плашмя лежало тело
того, чей дух взлетел за облака…
Так вышвырнули царские войска
на мостовую инструмент Шопена…

Проходят годы, крови не смывая,
а только бередя мою беду.
Когда по этой площади иду –
кипит отцовской кровью мостовая.

Когда я говорю с отцовской тенью,
две родины ведут во мне свой спор:
я полька, варшавянка по рожденью,
по крови я москвичка с этих пор.

Но где мне припасть к его надгробью,
погоревать, поплакать по нему.
Осталась лишь, написанная кровью
Записочка в архивах ГПУ.

Что – вся поэзия, все поэтизмы!
Нет более красноречивых слов,
Чем результат двукратной экспертизы,
Удостоверившей, что это кровь.


  Когда, в 1937 году, арестовали мать и сослали в Казахстан, Натальи шёл уже 15 год, об этом трагическом периоде своего детства, впоследствии, поэтесса написала, проникновенное стихотворение:


    «Когда маму забрали под Первое мая…»


Когда маму забрали под Первое мая,
Тут же вскоре сославши в казахские степи,

Мы с братишкой, поехать к ней в ссылку желая,
В детприёмнике жили, как многие дети.

Юрке – десять, мне было почти пятнадцать,
с мамой мы не могли и представить разлуку
и просились к ней,
                и потому так пристрастно
две недели разглядывали нас, как в лупу.

Были там ребятишки от года и старше,
Все такие домашние тёплые крохи,
А по ним убивались, их матери страшно,
Осуждённые женщины, жертвы эпохи.

Мы девчонки, малышек чужих одевали
И кормили из ложечки нежно, как кукол…
Позже матери их отыскали едва ли,
Если вышли из тюрем и стали аукать.

Из детдома, наверно, их брали охотно,
тех фарфоровых, ангельских, сладких детишек…
Под чужими фамилиями бесповоротно
затерялись… Как мать не аукай – не слышат.

Диапазон поэзии Натальи Астафьевой широкий – это и любовная лирика, и природа, и кризис цивилизации и современная история:


     «Ты звени, звени над рожью…»


Ты звени, звени над рожью,
жаворонок полевой,
звонко-звонко
в бездорожье
улетая надо мной.
Звонче-звонче,
чаще-чаще
(чист весь небосклон)
Рассыпай в росе дымящей
Бесконечный звон.
Всё звени…
над рожью сжатой,
вянущей травой,
счастья
маленький глашатай.
колокольчик полевой.

1975 год.

     «Набросилось наглое время…»


Набросилось наглое время
На нашу больную страну.
Не с этими я и не с теми,
Но вместе со всеми тону.

Ни в тех я не вижу, ни в этих
России особую стать.
А те, кому верить бы, - в *нетях.
И нет или их не видать.

1994 год.


 *Нети (старинное и шутливое), давно отсутствует неизвестно, где находится. Пребывать в нетях.

 Пример: «Где мои очки?» - «Пребывают в нетях»

  Наталья Георгиевна Астафьева (19.08.1922. Варшава. – 03.12.2016. Москва. Переделкино), русский и польский поэт, переводчик.
  Родилась в Варшаве, там же прошло её раннее детство.


Родители поляки, первый язык Натальи, до шести лет, был польский.


  Отец и мать Натальи, были идеалисты, людьми преданные своим революционным идеям, бескорыстные, бесстрашные.

 Её отец. Ежи Чешейко-Сохацкий (1892-1933), родился в городе Нежине, Черниговской губернии, в 1910 годах учился в Петербургском университете.


 С 1914 года член, а с 1919 года генеральный секретарь Польской социалистической партии, с 1921 года член подпольной Польской компартии и её ЦК, в 1926-1928 годах депутат сейма от польской компартии, с 1928 по 1930 год,  семья жила эмиграции, в Берлине.


 С 6-ти до 8-ми лет, языком общения, у маленькой Натальи был немецкий язык. С этого периода жизни в Берлине, Наталья запомнила поход с отцом в Берлинский зоопарк, Первомайскую демонстрацию в столице Германии, первые колонны коричневорубашечников со свастикой.


  С 1930 года, отец представитель Польской компартии в Коминтерне, переехал по работе в Москву. В Советском Союзе взял фамилию Братковский, эту фамилию получили также его жена и дочь с сыном.


  В 1931 году, Наталья,  пошла в элитную школу, выучила русский язык, стихи начала писать по-русски, в пятом классе.


  В 1933 году отец был арестован, а через двадцать дней, 4 сентября 1933 года, покончил жизнь самоубийством  на Лубянке.


  Мать с Натальей 11-ти лет, и сыном Юрой, 6-ти лет, сразу переселили, из элитного «Дома на набережной», для советской элиты, на далёкую Усачёвку, в частный сектор, на улице Малые Кочки. Наталье пришлось пойти, в обыкновенную, городскую школу.


  Почти год мать не знала, что отца нет в живых. Матери Натальи, удалось встретиться с прокурором по надзору за органами безопасности Рубеном Катаяном, который сказал ей, что отец на Лубянке, во время допроса погиб, выбросившись из окна, и что он приезжал на место события, по вызову.

В кармане его пиджака нашли записку, написанную, как показала двукратная экспертиза, кровью.


  Посмертно отца реабилитировали в ноябре 1957 года, из дела переписали текст этой записки:


«Я не знал и не состоял, ни в какой контрреволюционной организации»
Никаких протоколов допросов отец не подписал.


  Мать Натальи, Юзефина, урождённая Юревич, родилась в Двинске (ныне Даугавпилс), в 1910-годах училась на Бестужевских курсах в Петербурге-Петрограде, в начале 1930-годов – в аспирантуре Института животноводства, потом работала там же и на Всесоюзной Сельскохозяйственной выставке в период её организации.


  Весной 1937 года, мать была арестована и сослана в Казахстан, в Павлодар, где в феврале 1938 года вновь арестована, долго находилась в тюрьме в Павлодаре и была отправлена на 5 лет в лагерь Долинка в Карлаге.


  Из лагеря, мать, вышла в 1946 году, амнистирована в 1953 году, реабилитирована в 1956 году. Отца реабилитировали, посмертно, в 1957 году.


  В Москве, Наталья с родителями и младшим братом Юрой,  до ареста отца, жили, в так называемом, печально, знаменитом «Доме на набережной» - улица Серафимовича №2.


  30 октября в России отмечается День памяти жертв политических репрессий, и мрачные  события в «Доме на набережной», ул. Серафимовича 2, наглядно и убедительно показывают всю жестокость и дикость происходящие в то, сталинское, время, произвола над людьми.


  История этого: « Дома на набережной» - наглядно показывает изломанные судьбы жильцов жилищного комплекса, в котором в годы Большого террора, из более двух тысяч жильцов, было арестовано восемьсот человек и почти 300 расстреляно.


  В истории России ХХ века намешано и жутких трагедий, и великого героизма, и фанатичной веры в светлое будущее, и обмана, и предательства, и страха, и надежды.

И всё это отразилось в невероятном доме, точнее жилищном комплексе, который сам по себе учебник истории «Доме на набережной».

Такое название закрепилось за комплексов домов, для советской элиты, после знаменитого романа писателя Юрия Трифонова «Дом на набережной»-1976 года, напечатанного в журнале «Дружба народов».

До этого здание называли Дом ЦИК и СНК (Совета народных депутатов), и  официально, часто, «Дом правительства».

  После сталинских репрессий, Большого террора 1937-1938 года, под который попало треть жильцов дома, 800 человек, москвичи дали ему звучные прозвища прозвали:

 «Улыбка Сталина», «Ловушка для большевиков», «Домом предварительного заключения».

История создания, печально, известного «Дома на набережной такова»:

1-го марта 1918 года Советское правительство, во главе с Лениным переехало из Петрограда в Москву. Москва стала столицей Советской республики.

После перевода в столицу госаппарат увеличился почти в два раза – до 281 тысячи человек.

  Ответственных работников расселяли в так называемых Домах Советов, которые расположились в бывших гостиницах: «Националь», « Метрополь», «Петергоф», в домах графа Шереметова и князя Куракина, ещё двадцать зданий были заняты в Кремле.

Выход был единственным – строить жильё для членов Правительства, ЦК партии, Общества старых большевиков.

Дом Правительства – жилищный комплекс для высшего руководства курировал Глава правительства Алексей Иванович Рыков.

  Из Италии, выписали известного архитектора Бориса Иофана, уроженца Одессы, которому Сталин доверял.

Долго выбирали место для строительства. И наконец, 24 июня 1927 года комиссия приняла окончательное решение – местом постройки «дома для ответственных работников» - определить на правом берегу Москва-реки, на болоте.

  Под строительство был выделен участок на Берсеневской набережной. По предположению историков, именно здесь в XVI веке располагалась пыточное подворье царского опричника, верного пса Ивана Грозного Малюты Скуратова.

 Это подтверждали и результаты раскопок. Археологи не раз обнаруживали и кандалы, и человеческие черепа.

  Выписывалась техника, механические подъёмники, транспортёры песка, с заграницы. В строительстве были задействованы тысячи строителей, а также уйма заключённых.

  Одна из самых масштабных строек, в стране, началась 1 июня 1928 года.
 Чтобы укрепить болотистую почву, Борис Иофан, любимый архитектор Сталина, спроектировал основание, состоящее из 3-х тысяч железобетонных свай, на которые должна была лечь бетонная «подушка», в метр толщиной.

  В феврале 1930 года, хроническая спешка и прессинг начальства стали причиной пожара в недостроенном доме. Пожар был виден на всю Москву. Бедного начальника пожарной службы Москвы Тужилкина расстреляли. Тужилкин стал первой жертвой «Дома на набережной».

  Архитектор, Борис Иофан, спроектировал не просто жилой дом, а уникальный автономный комплекс, в стиле позднего конструктивизма.

Комплекс включал помимо 505 квартир, по две на каждом этаже, ещё клуб, кинотеатр, библиотеку, амбулаторию, детский сад и ясли, столовую, парикмахерскую, продовольственный магазин и промтоварный, сберкассу, спортивный зал и механическую прачечную.

 5-го декабря 1931 года, когда первые жильцы заселились в дом, был взорван Храм Христа Спасителя, на другом берегу Москва-реки, на этом месте, планировали построить высотный Дворец Советов.

Однако, начиная с этого момента, в Доме на набережной, ул. Серафимовича 2, надолго поселились горе и страх.

 1-я очередь Дома на набережной, включала жилые корпуса 1-7, кинотеатр и универмаг.

  Первые жильцы въехали в просторные квартиры с газом и горячей водой. Квартиры были четырёх и трёхкомнатные, общая площадь по 300 кв. метров и более, с дополнительной комнаткой для домработницы, готовящей обед, и крохотной кухней, незачем тратить время на готовку, еду привозили из кремлёвских столовых, ходили за ней с судочками.

  Комнаты были большие, по 50-60 метров каждая. И всё это в то время, когда простые москвичи ютились по шесть человек в комнате – из расчёта, в среднем, 4 метра на гражданина.

  Впрочем, «Дом на набережной» задумывался как модель светлого коммунистического будущего, в котором вот-вот окажется буквально каждый советский человек.

  Одна из самых престижных нынешних концертных площадок Москвы – сейчас это Театр эстрады,  – изначально задумывался просто как клуб, в котором высокопоставленные жители дома могли проводить культурный досуг.

  И кинотеатр «Ударник», на 1500 мест, тоже был частью его инфраструктуры. Кстати, у кинотеатра раздвигалась крыша, диаметр её был 32 метра, толщина всего 9 сантиметров.

 Изначально там планировалась не только показывать фильмы, но и позволять гостям смотреть на ночное небо.

Но как крыша открывалась всего два раза. В первый раз открывалась в мае и всех собравшихся покусали комары.

  После киносеанса можно было совершить променад прямо во дворе. Там росли синие ели, как на Красной площади, а на воротах дежурила вооружённая охрана.

На территории били фонтаны и, как ни странно, разгуливали пингвины, потому что их привёз известный академик, который здесь жил.

  Когда 5-го декабря 1931 года по соседству взорвали Храм Христа Спасителя, вряд ли кто-то их жильцов-небожителей придал этому большое значение.

  Атмосфера в стране воцарилась жуткая, высшая власть поощряла доносы и клевету на ближних, а народ развращался, пускаясь в этом деле, во все тяжкие.

На эту горестную тему у меня есть, давнее, стихотворение, которое называется:


       «Боль о прошлом»

О человеческой известно подлости,
Её примеров – долгий ряд.
Не желал касаться данной области,
Да справедливость с совестью велят.

Ведь четыре миллиона и с лихвою,
Доносов на соседей и друзей,
Не Сталин их писал перед войною,
А некто из ближайших Вам людей.

И не станем себя ублажать –
Я не стал бы таким негодяем,
Атмосферу тех лет нам не знать,
Да и сами себя вряд ли знаем.


  Дом состоял из восьми корпусов, двадцать пять подъездов, на каждой площадке этажа, по 2-е просторных квартиры. В каждом подъезде был свой консьерж, подобная охрана, в советской России, была только здесь.

 Самые большие квартиры, были расположены смотрящие на реку и Кремль –подъезды № 1 и №12.

  На 1 ноября 1932 года в домах проживало 2745 человек, 838 мужчин, 1311 женщин и 596 детей.

  Семьи жили в благоустроенных квартирах. В каждой квартире – телефон, кухня с газовой плитой и холодным шкафом, круглосуточная подача горячей воды, паркетный пол, потолки высотой – 3,5 метра, которые ы некоторых квартирах были украшены росписями.-

Пол был выложен дубовым паркетом, потолки украшала художественная роспись, выполненная художниками-реставраторами из Эрмитажа.

Мебель в доме была унифицирована: стулья, столы, буфеты и прочее имели бирки инвентарных номеров, и по описи вплоть, до дубовой крышки унитаза и туалетной бумаги.

  Мебель делали в столярной мастерской, в подвале дома, по эскизам архитектора Бориса Иофана.

  Борис Иофан, изначально планировал весь дом покрыть мраморной крошкой, чтобы он гармонировал с ансамблем московского Кремля. Но денег не хватило, и поэтому он стал таким серым, угрюмым и печальным.

 Новая многоуровневая постройка, достигающая 12 этажей, 25 подъездов, до 1952 года считалась самым высоким зданием Москвы. Наталья  жила с братом Юрой, отцом и матерью, в 5-ом подъезде, на 10-ом этаже.

  Отец, получая абоненты, в Большой театр в правительственную ложу, водил детей смотреть балет «Щелкунчик» и «Красный мак», слушать оперу «Сказка о царе Салтане» и «Кармен».

  Дом вошёл в книгу рекордов Гиннеса по числу знаменитых людей, которые жили в этом доме, по числу улиц и городов, названных в честь этих людей. На Доме находятся десятки мемориальных досок, в честь выдающихся жильцов.

  В Доме на набережной поселились родственники самого Сталина. Лётчик, сын Сталина, Василий жил в доме, ловил рыбу в Москве-реке.

  В Доме на набережной жили выдающиеся военачальники, герои, писатели, академики, деятели партии и правительства, работники Коминтерна.

  Ближайшие соратники В. И. Ленина: О.Б. и П.Н. Лепешинские, А. И. Рыков, Е. Д. Стасова, Г. И. Петровский, К. Д. Радек, председатель Госплана Валерьян Куйбышев, нарком безопасности Всеволод Меркулов.

Выдающиеся военачальники и маршалы Г.К. Жуков, И. Х. Баграмян, И.С. Конев, Р. Я. Малиновский, Н. Г. Кузнецов, И. М. Борзов, М. Н. Тухачевский, Л. П.Берия.

  Пролетарский поэт Демьян Бедный (Ефим Придворов, кинорежиссёр Григорий Александров с женой Любовью Орловой, хореограф Игорь Моисеев, герои, которых знала вся страна: Н.П. Каманин, М.В. Водопьянов, И.П. Мазурук, А.Г. Стаханов.

Учёные: В. П. Глушко, Артём Микоян, В.В. Парин, Е. В. Терле, Н. В. Цицин.
Многих сильных мира того видели в непарадном виде. Например, танцующего в носках и галифе пьяного главу НКВД Николая Ежова.

А приехавшая из деревни мать Никиты Хрущёва, лузгала на лавочке семечки и по деревенской привычке, спрашивала у всех подряд о здоровьечке.

  У фонтана подшофе любил развернуть гармошку знаменитый шахтёр Алексей Стаханов. Донбассовец, нарубивший умопомрачительное количество угля, стал символом невероятных возможностей свободного рабочего класса и был удостоен чести жить напротив Кремля.

Но тосковала шахтёрская душа в непонятном мире «высоких отношений». Власть любила создавать героев. А потом уничтожать.
И героизм, и жизнь, и смерть, и жильё, и мебель – всё было в руках партии.

  В годы правления Сталина,  более 800 жителей Дома на набережной, стали жертвами репрессий, около 300 расстреляно. В некоторых квартирах по 5-6 раз менялись постояльцы.

  Одним из первых был арестован А.И. Мильчаков, занимавший должность начальника Главного управления» Союззолото».

 Одним из пунктов обвинения было то, что он изобрёл особо тонкий метод вредительства путём перевыполнения плана. Полный бред и абсурд судебной системы, налицо.

 Арестовать, посадить, расстрелять могли, за что угодно и кого угодно. В середине 1930-х годов страна узнала, что такое чистки, но обсуждать вслух это новое слово советского лексикона никому не приходило в голову.

  У Дома на набережной были свои уши и глаза. Оказалось, что информаторами были вахтёры и коменданты, которые служили в доме, и числились осведомителями в НКВД.

  У них были ключи от всех квартир, вне зависимости от статуса обитателя, НКВД могло не утруждать себя звонком в дверь.
Чекисты иногда врывались в квартиру через грузовой лифт, который выходил прямо в кухню.

Такой приём использовали, когда арестовывали военных, чтобы застать семью врасплох, а человек не успел покончить с собой.

  Впрочем, были в доме и те, кто сводил счёты с жизнью, почуяв опалу и не дожидаясь, когда за ним придут.
Среди них нарком авиации и старший брат Лазаря Кагановича Михаил, партийный руководитель Константин Пшеницын, руководитель агентства ТАСС Яков Долецкий.

  Чувствуя, что тучи сгущаются над ним, косо посмотрел Сталин, кончил жизнь самоубийством и, член Политбюро ЦК ВКП (б), народный комиссар тяжёлой промышленности Серго (Григорий Константинович) Орджоникидзе, (12.10.1886. – 18.02.1937.).

  Серго Орджоникидзе, из мелкопоместных дворян, известен тем, что поднял промышленность СССР до невидимых высот.

Этот деятель действительно творил историю. При этом, исходя из воспоминаний его близких людей, Серго был жизнерадостным, добрым и смелым человеком, который всегда старался заботиться о других людях.

  В доме жили, как и жертвы, так и палачи. Причём нередко вчерашний палач вскоре сам становился жертвой. Чтобы завладеть вожделенными квадратными метрами, записные стукачи, строчили доносы на жильцов. Занимая их жилплощадь и некоторое время спустя тоже исчезали.

Порой квартиры целого подъезда стояли опечатанными, одни жильцы были расстреляны, другие отправлены в тюрьмы и лагеря, в лучшем случае – выселены на окраины Москвы.

  Обычно расстреливали одного, а  вот семья репрессированного должна была просто отчитаться по описи данного в использование государственного имущества и съехать.

Сдав ключи жены, обычно отправлялись в Алжир, (так называемый Акмолинский концлагерь для жён репрессированных). Детей рассовывали по приютам, меняли им фамилии, а имя репрессированного старательно стирали из всех документов и из памяти других жильцов.

  Жительница дома рассказывала Нина Зверева (Мильчакова) рассказывала:

«Моему мужу,  которому было всего семь лет, когда арестовали его отца, был свидетелем ужасной трагедии, когда скажем, он входит в ванную, а там повесился мальчик, потому что у него арестовали до этого отца, потом мать.

  Он с сестрой остался и бабушкой, но арестовали и бабушку, а детей собирались отправить в детдом. И мальчик повесился».

  В начале войны, 22 июня 1941 года, быстро откинуть врага не удалось, он буквально находился на окраине Москвы.

  На время войны репрессии немного поутихли, а дом и вовсе стоял пустым и заминированным. Всех жильцов эвакуировали из Москвы, на случай, если столицу захватят гитлеровцы. Уже ближе к концу войны жильцы стали возвращаться домой.

  В годы войны на балконах верхних этажей, Дома на набережной, были установлены зенитки. Серая громада на берегу Москва - реки стала символом советской эпохи со всеми её достижениями и кровавыми потерями.

 Но, даже опустев, Дом на набережной, оставлялся одной из мишеней для авиации врага, и в нём отключили свет, газ и воду.

 В Москве стояла очень мощная противовоздушная оборона.

  На верхних этажах дома были противозенитные батареи, обслуживались девушками, и одна из бомб попала прямо на одну из батарей, все молодые зенитчицы погибли.

  После войны, в 1950-м репрессии приобрели совсем уж паранойяльно-истеричный характер, но вместе с тем жильцы постепенно сплачивались. В доме жили писатели, музыканты и артисты.

  Образованные люди, и все они каждый день рисковали жизнью и ждали, за кем следующим придут. Весь дом со дня заселения его, был насквозь оборудован прослушкой.

 По понятным причинам, репрессии создали здесь главное гнездо инакомыслящих диссидентов, ненавидящих правительство.

  Великий вождь умер, а его жертвы начали возвращаться домой, начиная с 1953 года.

  Дети видели осторожность во взглядах родителей и после смерти Сталина и расстрела Берии.

  Историк Анатолий Беляев, живший в то время в доме на набережной, с родителями, вспоминал:

«Уже не было в живых Сталина, а во  взрослых всё ещё жил постоянный страх, это чувствовалось.

  Я помню, как однажды летом 53-го, как раз когда арестовали Лаврентия Берию, пришёл я домой из детского садика и рассказал маме и папе стишок, который услышал от мальчиков, в группе:


«А Берия, а Берия
Потерял доверия,
А товарищ Маленков
Надавал ему пинков.
Не хотел ты жить в Кремле,
Так теперь лежать в земле».


  Мы с мамой и папой были одни в квартире, никто нас не слышал, но родители разом замерли как вкопанные, отец огляделся по сторонам, а мама – надо сказать, очень сильная волевая женщина – очень медленно подошла ко мне, села передо мной на корточки и, тревожно посмотрев на меня, шёпотом спросила:

 - Сынок, кто тебе это сказал?

 - Да в садике все рассказывают! – ответил я.

Тогда мама так же шёпотом попросила никогда и никому так больше не говорить».


 Накопившийся страх порою выливался в агрессию, люди не знали, кому предъявлять счёт за миллионы погубленных жизней, поломанных судеб.

  Это дало основание некоторым нашим публицистам предать анафеме « Дом на набережной», что может быть, даже надо было, вообще снести его с лица земли, что надобно бы взорвать этот мрачный дом, стоящий на берегу Москва - реки.

  Как известно, 30 октября в России отмечается День памяти жертв политических репрессий. А памятной датой послужило событие 30 октября 1974 года, когда политзаключённые Мордовских и Пермских лагерей объявили голодовку, в знак протеста против политических репрессий в СССР.

  С тех пор советские политзаключённые ежегодно отмечают 30 октября как День политзаключённого.

  Официально День памяти жертв политических репрессий впервые был отмечен в 1991 году, с постановлением Верховного Совета РСФСР.

  Трагедия  первой половины 20-го века, коснулась судеб многих граждан страны, попавших в жернова массовых репрессий, арестов, выселений, расстрелов.

Начало репрессий, начиналось, с так называемого в народе «Закона о колосках»:

7 августа 1932 года в Советском Союзе было принято Постановление Центрального исполнительного комитета и Совета Народных комиссаров СССР «Об охране имущества государственных предприятий, колхозов и кооперации и укреплении общественной (социалистической) собственности.

Постановление вышло в историю, в народе, как «Закон о трёх колосках» или «Указ 7-8».

  К 1932 году в стране участились случаи кражи грузов на железнодорожном транспорте, хищения колхозного и кооперативного имущества, причём счёт шёл на десятки миллионов.

  При этом закон рассматривал преступников как обычных воров, то есть не как контрреволюционеров, а потому был слишком мягок.

Именно так Сталин описал сложившуюся в стране экономическую и социальную ситуацию в письмах Лазарю Кагановичу, первый секретарь Московского городского комитета ВКП (б) и Вячеславу Молотову, председатель Совета Народных комиссаров, от 20 и 24 июля 1932 года.

  Вождь отчётливо пояснил, с точки зрения социалистической идеологии: как когда-то капитализм разбил феодализм, создав государство в защиту частной собственности, так и социализм не сможет утвердить новое общество, если не объявит общественную собственность священной и неприкосновенной.

  А потому предлагалось заполнить пробел в законодательстве.
Закон действительно вышел чрезвычайно жёсткий, а исполнители на местах были слишком рьяными.

  Правительство попыталось его смягчить, и 27 марта 1933 года, Президиум Центрального исполнительного комитета СССР потребовал прекратить привлекать к суду тех, кто виновен в мелких и единичных кражах или украл из-нужды или при наличии других смягчающих обстоятельств.

  Но это требование вновь не выполнялось исполнителями на местах. Тогда обеспокоенный генпрокурор СССР Вышинский в декабре 1933 года обратился во все высшие органы власти: ЦК, СНК, ЦИК, требуя пересмотреть дела всех осуждённых по закону от 7-го августа.

  После рассмотрения данного требования, Сталин согласился с доводами генпрокурора.

  В результате из 115 тысяч дел, в 91 тысяч случаев, наказание было признано неправомерным, освобождены, почти 40 тысяч человек, продолжавших на тот момент отбывать заключение.

  За годы Советской власти, массовые репрессии по политическим мотивам были подвергнуты миллионы человек. Временем Большого террора называют 1937-1938 года, на которых, пришёлся пик репрессий.

  В 1937 году приступили к реализации приказа 00447 «Об операции по репрессированию бывших кулаков, уголовников и других антисоветских элементов».

  Так началась борьба с «врагами народа».  Кадровая чистка коснулась партруководителей, хозяйственной, и творческой элиты.

  Судебный процесс в июне 1937 года над Тухачевским, Якиром и другими военачальниками стал сигналом для массовых репрессий среди военных.

  Пострадало свыше 40 тысяч человек, из рядов армии было « вычищенное» 45% командного состава, как политически неблагонадёжных.

 Армия подошла к войне практически обезглавленной. Трагедия ломала судьбы не только репрессированных, гонениям и притеснениям подвергались члены их семей.

«Дочь» или сын врага народа», становились несмываемым клеймом для детей репрессированных.

  Всего за годы «Большого террора» были осуждены 1,3 млн. человек, 682 тысячи из которых расстреляны.

  В большинстве потока репрессированных оказывались простые люди, собиравшие от голода на поле  или оставшуюся после уборки колхозную картошку.

В лагеря попадали и за невыполнения нормы трудодней, нарушения трудовой дисциплины, опоздание на работу.
Чтобы оказаться « врагом народа», иногда достаточно было одного доноса, измышления и клеветы, злого, завистливого человека.

  С особой жестокостью расправлялись и со священнослужащими, репрессировали более 200 тысяч, священников, раввинов, мулл.

  Точное количество подвергнутых репрессиям, по политическим мотивам, до сих пор, не установлено. Только по сохранившимся документам, в период с 1921 по 1953 год, было репрессировано 4млн. 60 тысяч человек, в том числе, 799455 приговорены к расстрелу.

  Возвращаясь к «Дому на набережной» необходимо сказать, что в 1976 году мир узнал имя советского писателя Юрия Валентиновича Трифонова (28.07.1925 – 28.03.1981), который написал роман «Дом на набережной» и это имя стало нарицательным для этого правительственного жилищного комплекса. «Дом на набережной» был опубликован в журнале «Дружба народов».

  В документально-художественном романе «Дом на набережной», Юрий Трифонов описывал быт и нравы жителей правительственного дома, многие из которых, вселившись в комфортабельные квартиры, (в то время почти все москвичи жили в коммуналках без удобств, часто даже без канализации, пользовались деревянным туалетом во дворе), прямо оттуда попадали в сталинские лагеря и были расстреляны.

  Юрий был семилетним мальчишкой, когда семья перебралась жить в Дом на набережной, специально построенный для высшего эшелона власти СССР.

 Литературой Юрий увлёкся в школе, начал писать стихи, выпускал стенгазету.

  Будущий писатель, жил в этом доме с 1931 по 1939 год, так как его отец, Валентин Трифонов, занимал важный пост – Председатель Военной коллегии Верховного суда СССР.

  Отец Юры  - Валентин Трифонов, (1888 – 1938), революционер, донской казак, мать – Евгения Абрамовна Лурье, (1904 – 1975),зоотехник, инженер-экономист и детская писательница, писала под псевдонимом Е. Таюрина.

  Отец издал, в 1936 году книгу под названием «Контуры грядущей войны». В ней он описал предстоящие события, которые произошли через пять лет, а именно Великую Отечественную войну.

  Отца, Валентина Трифонова арестовали 15 марта 1937 года, спустя год приговорили к высшей мере и расстреляли, пришли и за мамой.

  На тот момент Юрию было 12 лет, и арест матери отозвался в его душе настоящей болью. Сразу родились неумелые, но такие пронзительные строки его детского стихотворения.

  Бабушка, в прошлом тоже революционерка, подняла своих прежних знакомых, и добилась, чтобы дочери, матери Юры, смягчили приговор. Мать, благодаря этому получила 8-мь лет лагерей в Карлаге, Казахстан.

  Но из дома на набережной, бабушку, Юру и его сестру Татьяну, сразу выселили, на окраину. Так мальчик Юра, в одночасье лишился родителей, дома, прописки и детства.
А связи у бабушки были большие. В её квартире, Татьяны Александровны Лурье (Словатинской), на Васильевском острове Санкт-Петербурга, до революции останавливался Иосиф Сталин.

  Татьяна Александровна штопала вещи будущего вождя всех народов и, по слухам, имела с ним роман.

  Вначале войны, бабушка, Юрий и сестра Таня были эвакуированы в Ташкент, но до конца войны вернулись в Москву. Юрий устроился на оборонном заводе, вступил в члены ВЛКСМ.

  В 1944 году, Юрий Трифонов поступил на заочное отделение Литературного института, скрыв, что родители репрессированы.

  Вначале Юрий Валентинович связывал себя исключительно с поэзией, а не с прозой. После окончания школы он собирался стать студентом поэтического отделения Литературного института. Однако приёмная комиссия «рифмоплётства начинающего поэта не понравилось, а вот рассказы вызвали массу положительных отзывов.

Так Юрий Трифонов стал студентом отделения прозы, и больше к поэзии не возвращался.

 В качестве дипломной работы, начинающий писатель представил конъюнктурную повесть, под названием «Студенты», в которой прошёлся по «космополитам».

  За эту первую работу, ставшую началом его творческой биографии, Юрий Валентинович Трифонов получил Сталинскую премию. Правда, впоследствии, он стыдился этого произведения, старался нигде не упоминать.

Юрий Валентинович написал за свою, короткую, творческую жизнь 14 повестей и романов.

  Красной нитью всех произведений Юрия Трифонова, идёт нравственный выбор. Это заметно ив самой популярной книге писателя «Дом на набережной, и в исповедальном романе под названием «Время и место», и в повести «Другая жизнь».

 Автор беспощаден к себе, цитаты отражают метание его души, души интеллигента, настоящего русского писателя.

  Ряд произведений писателя, посвящены исторической тематике. В романе «Старик», рассказывается о том, как устанавливали советскую власть на Дону, главным героем повести «Нетерпение», стал Желябов и другие народовольцы.

 В период, когда опубликовали «Нетерпение», Европа ощутила на себе ужас терроризма. Возник повышенный интерес к людям, готовым совершить убийства ради идеи, и произведения Юрия Трифонова нашли своего читателя за рубежом.

  В 1980 –ом, Юрия Трифонова выдвинули на Нобелевскую премию по литературе, на получение высшей литературной награды помешала кончина писателя в 55-ть лет, 28 марта 1981 года.

 На Доме на набережной, в 2003 году установлена мемориальная доска, в честь выдающегося советского писателя, Юрия Валентиновича Трифонова.

После выселения, из дома, мальчиком, перед войной, Юрий Трифонов, больше никогда не переступал порог Дома на набережной, на берегу Москва-реки, будучи уже  даже известным,  советским писателем, в после военное время.

  Юрий Трифонов относится к числу тех советских писателей, из-за которых, сталинисты – ни современные, ни будущие, не смогут переписать историю и приукрасить правду о годах сталинского террора.

Именно, Юрий, маленьким мальчиком, наблюдал за тем, как постепенно сгущались тучи над этим домом, а каждый вечер «воронок» останавливался возле какого-нибудь подъезда.

Наутро уже никто не решался вспомнить имена жильцов квартиры, из которой увели накануне человека.

  Писатель Юрий Трифонов проявил гражданское мужество, честно и открыто написал о событиях из своего детства, в  документально-художественном романе «Дом на набережной».

  Кстати, такое же гражданское мужество, надо сказать, в то советское время, проявил и другой советский писатель, Анатолий Васильевич Кузнецов, (1929 – 1979), который родился и вырос в Киеве, где 12 лет, во время оккупации он стал свидетелем массовых расстрелов 29 сентября 1941 года, в Бабьем Яру.

  Эти впечатления, легли в основу его самого знаменитого романа-документа: «Бабий Яр».
Впервые «Бабий Яр был напечатан в 1966 году, в журнале «Юность», но с купюрами.

  Историю создания романа «Дом на набережной» и биографию автора романа, Юрия Трифонова, я включил в эссе о творчестве русской и польской поэтессы Натальи Георгиевны Астафьевой, так как они в детстве, в одно, и тоже время, проживали в этом печально, знаменитом доме, на берегу Москва - реки, напротив Кремля и храма Христа Спасителя.

 Наталья осенью 1937 года приехала с младшим братом в Павлодар, где в ссылке находилась мать, и окончила там 8-мь классов.

  В феврале 1938 года, мать снова арестовали, долго находилась в тюрьме Павлодара и была отправлена на 5-ть лет в лагерь Долинка, Казахстан. Натальи на то время было 15 лет.

  После повторного ареста матери, Наталья, устроилась работать секретарём в племзаготконтору, города Павлодара. Кормила брата, носила передачи матери в тюрьму: кашу, картошку, хлеб.

  В Павлодаре ей выдали паспорт с ошибочным отчеством «Григорьевна», вместо «Георгиевна», (польскому имени её отца Ежи, соответствует русское Георгий), отчество Григорьевна осталась паспортным, на всю жизнь.

  В 1941 году окончила педагогическое училище в Павлодаре, работала учительницей, вышла замуж за высланного А.И. Романова-Астафьева, жила в районном центре Краснокутск и работала бухгалтером в отделении Госбанка.

  Затем окончила первый курс медицинского института в Алма-Ате. В 1945-1946 учительница начальных классов, в деревне Зенино, Московской области.
Брат, Юра, кончил 10 классов, как детдомовец.

  Летом и осенью 1945 года, приезжая в Москву, Наталья Георгиевна бегала на выступления молодых поэтов-фронтовиков, своих ровесников, вернувшихся с войны: Александра Межирова, Сергея Гудзенко, Виктора Урина, Юлии Друниной и её мужа, также поэта-фронтовика Николая Старшинова.

  Вёл выступления поэтов, поэт-фронтовик  Михаил Луконин.
По вторникам, в подвале Политехнического музея, где собирались молодые поэты, Наталья Астафьева, увидела и услышала там, Александра Вольпина-Есенина и Наума Коржавина (Мандель).

  К Илье Эренбургу, Наталья Георгиевна Астафьева пошла - больше было не к кому – посоветоваться о возможности реабилитации своих родителей.

Вот что рассказывает об этом эпизоде в своей жизни в Подмосковье, Наталья Георгиевна:

«Я пришла к нему в приёмную, где он принимал как депутат. Сказала, что хотела бы поговорить с ним подробнее, и показала ему мои стихи – он заглянул в них и пригласил меня к себе домой.

Когда я пришла, он провёл меня в свою комнату в конце коридора, в комнате позади стола были полки с книгами и стояли стояки с его коллекцией трубок.

Во время разговора он выложил на стол стопку книг Марины Цветаевой, сказал, что любит её ранние стихи и прочёл её стихотворение: «Идёшь, на меня похожий…»

 Мои стихи ему понравились. Тут он сказал, что его любимый поэт Владислав Ходасевич и прочёл его стихотворение:
 

         «Пробка»

Пробка над крепким йодом!
Как ты скоро перетлела.
Так вот и душа незримо
Жжёт и разъедает тело.


Прощаясь, он пригласил приходить к нему. Мои стихи Илья Григорьевич читал приходившему к нему поэтам, среди которых был поэт-фронтовик Евгений Винокуров, автор слов популярной песни «Москвичи»:


(В полях за Вислой сонной
Лежат в земле сырой
Серёжка с Малой Бронной
И Витька с Моховой…)


От Евгения Михайловича Винокурова, и пошла, видно, легенда, что я – ученица Ильи Эренбурга.

Была же я у Эренбурга единственный раз. По поводу реабилитации моих родителей, мне запала в память его фраза:
 

« - У нас не любят ломать копья за правду».

Мою маму, освободили в 1946, амнистировали в 1953, реабилитировали в мае 1956 года.

Отца реабилитировали, посмертно, в ноябре 1957 года»

  В 1951 году, Наталья Георгиевна Астафьева, окончила педагогический институт в Москве, училась в аспирантуре. Публиковать стихи начала с 1944 года. С 1947 года писала, в том числе и верлибры. Дебютировала как поэт в «Литературной газете» в июне 1956 года, её представил читателям поэт Илья Сельвинский.

  С 1958 года, жена поэта Владимира Британишского. Владимир Британишский (1933 – 2013), советский и российский поэт, писатель, переводчик.

  Владимир Британишский,закончил Ленинградский горный институт, в 1956 году, работал в экспедициях как инженер-геофизик, главным образом на Северо востоке России. Член Союза писателей СССР с 1961 года.

  Летом, Наталья Георгиевна, работала с мужем в тундре ,на Полярном Урале. Летом 1959 года жила в городе Салехарде. В марте 1959 года у них родилась дочь Марина.

  В 1959 году вышла первая книга стихов «Девчата», в 1961 вторая книга «Гордость».

  С 1961 года Наталья Георгиевна – член Союза писателей, с 1997 – член Российского ПЕН-центра.

  С 1960 года стихи Натальи Астафьевой в польских переводах публикуются в Польше. В 1969 году вышла книга русских стихов Натальи Георгиевны в переводах польских поэтов.

  С 1963 года писала стихи также на польском языке и переводила польскую поэзию, с 1968эти переводы публиковались.

 В 1975 и 1979 была участницей международных съездов переводчиков польской литературы в Варшаве и Кракове.

 В 1977 и 1982 вышли книги стихов Натальи Астафьевой «В ритме природы» и «Любовь». Книга стихов «Заветы», о судьбах родителей и об эпохе репрессий, была подготовлена к печати в 1962 году и включена в план, но потом отвергнута издательством.

В годы перестройки, книга «Заветы» со значительными дополнениями, смогла появиться в 1989 году.

  Совместно с Владимиром Британишским в 2000 году, Наталья Георгиевна выпускает двухтомную антологию «Польские поэты ХХ века». Наталья Астафьева автор антологии «Польские поэтессы», изданной в 2002 году.

  В 2003 году издали, вдвоём с мужем книгу стихов, где были стихи Натальи Астафьевой и Владимира Британишского, под названием «Двуглас». В 2013 году у Натальи Астафьевой вышла книга избранных произведений, под названием «Сто стихотворений».

  А всего Наталья Георгиевна выпустила 10 книг стихотворений, помимо многочисленных публикаций, в антологиях, журналах, как России, так и Польской Народной Республик.

 Книги стихотворений Натальи Астафьевой, изданные при её жизни следующие: «Девчата»-1959, «Гордость»-1961, «Кумачовый платок»-1965, «В ритме природы»-1977, «Любовь»-1982, «Звветы»-1989, «Изнутри и вопреки»-1994, «Двуглас»-2005, «Сто стихотворений»-2013, «Жизнь и смерть»-2015.

  За свой большой вклад, как в российскую, так и в польскую современную поэзию, Наталья Георгиевна, получила широкое признание, и в Польше, и в России, и была отмечена:

 - Премий журнала «Иностранная литература»-1986, 1989.

 - Польская литературная премия ЗАИ КС-1979.

 - Польского ПЕН-Клуба-1993.

 - Польского общества европейской культуры-1999.

 - Премия журнала «Тигель культуры»-2005, вместе с В. Британишским.

 - Награждена нагрудным знаком «За заслуги перед польской культурой – 1975.

 - Офицерский крест Ордена Заслуги РП – 1999.

 - Диплом Министра иностранных дел РП – 2009.

 - Премия Союза писателей Москвы «Венец» - 2001. Вместе с В. Британишским.

 - Командорский крест Ордена заслуг перед Республикой Польша – 2014.


  Умерла замечательная поэтесса, Наталья Георгиевна Астафьева 3 декабря 2016 года, прожив 94 года.

  Похоронена, Наталья Астафьева на кладбище в Переделкино под Москвой, рядом с мужем Владимиром Британишским, который ушёл из жизни годом раннее.

 В конце повествования о жизненном и творческом пути, замечательной русской и польской поэтессы Натальи Георгиевны Астафьевой, хочется отметить, ХХ век был жестоким к России, обильный на потрясения:

три революции, две мировые войны, гражданская война, и две смены общественно-политического строя – 1917, 1991 год.

Все эти события вынуждало людей, всё выстоять и вытерпеть…

 Читатель, который впервые познакомится со стихами,   русской и польской поэтессы, Натальи Георгиевны Астафьевой увидит, что они пристрастны, и читаются как летопись, жестокого, ХХ столетия, созданные талантливым, неравнодушным человеком.


Из поэтического наследия Натальи Астафьевой.


   «Моё чистое светлое детство…»

Моё чистое светлое детство,
как в ясное утро заря!
Пусти меня погреться!
Примешь ли ты меня?

«Интернационал» играют –
мы с братом отдали честь…
Мне скоро будет одиннадцать,
брату исполнилось шесть.

Мы ничего не знаем,
мы спали крепким сном –
в ту ночь отца забрали…
А маму – в тридцать седьмом.

Моё чистое светлое детство!
Сил нет дальше идти.
Пусть меня погреться,
как нищенку в пути!

1946 год.


     «Детство, как сказку, украдкой…»

Детство, как сказку , украдкой
листаю я по ночам,
с папой играю в лошадки:
хорошо
        у него на плечах!
Шагаем из комнаты в комнату
и «Варшавянку» поём…
Вот и сейчас,
              как вспомню ту
светлую радость вдвоём,
сердце расширится звонко:
снова к отцовским плечам
я бы припала,
              но только
в комнате тихо. Печаль.

1946 год.


       «Ломалось время…»

Ломалось время.
               Тридцать третий год
обрушился. Там Гитлера приход,
а здесь отца трагическая гибель.
Единственно достойный выход – смерть.
Столетия отец мой видел треть,
а двух третей он так и не увидел.

Но этой первой третью красен век,
но это революция, рассвет
Европы, человечества, России.
Эпоха выбивала клином клин.
Пусть говорят, что комом первый блин,
но русский, украинец, армянин,
китаец и поляк, латыш и финн
шли как один и гибли как один
и светлой кровью землю оросили.

Они погибли, смертью смерть поправ,
Отвергнув многовековые распри,
как побратимы кровь свою смешав,
нам завещав свою мечту о братстве.

Их отсветом светлы мы до сих пор,
хоть свет их – свет угасших звёзд,
                посмертный…
Не зря ль погибли? Не напрасны ль жертвы?
Кто виноват? – Не утихает спор.

Ломалось время. Тридцать третий год.
Отец мой, чтоб оставить имя чистым,
Жизнь кончить должен был самоубийством –
Его записку прокурор прочтёт.

Столетия отец мой видел треть
От нас всё дальше это время.
Но мы обречены туда смотреть.
Чтобы осмыслить, Хоть в какой-то мере.


    «Память отрочества – мой семейный ларец…»

Память отрочества – мой семейный ларец,
там не жемчуг – мои затвердевшие слёзы,
там ещё улыбается мёртвый отец
 и по следу скрипят детских санок полозья.

А на саночках скарб скромный мамы моей,
я её провожаю в тюрьму до порога,
прошлый раз уходила она без вещей,
а теперь собрала что могла, хоть немного.

Как сослали – ни тряпки, чтоб вымыть полы,
а не то, что уж сменной обувки-одежки…

И опять всю страну выскребают до крошки,
заметают оставшихся, рожки да ножки,
с неизжитым усердьем опричной метлы.

Не добром будь помянут год тридцать восьмой,
год повторных арестов, год новых этапов,
сбитых с толку службистов, безумьем объятых,
переполненных камер, расстрелов гурьбой.

Вскоре схлынет, нажравшись , безумная чистка,
если б дальше так шло, не хватило б людей…
С кумачовых трибун говорили речисто
и гремели оркестры со всех площадей.

Тех дрейфующих льдин, экспедиций на полюс,
перелётов, рекордов, газетных страниц,
собирательниц хлопка, ударниц свекольных –
не забыть мне вовеки смеющихся лиц.

Наступили большие в стране перемены.
Шла на стройку деревня с тряпичным узлом.
Шла в тюрьму моя мама в том тридцать восьмом –
Не забыть мне тюремные жёлтые стены
И окошечко с маминым бледным лицом.


       «Ещё почти ребёнком…»

Ещё почти ребёнком
ты шла на жертву, мать.
Век обернулся волком,
чтобы живьём сжевать.

Шакалом и гиеной,
чтоб кости обглодать…
Светло и откровенно
ты шла на жертву, мать.


       «Четвёртый следователь»

Четыре следователя вели допрос.
Четверо суток это продолжалось.
Четверо суток матери пришлось
стоять. Но выдержала, продержалась.

И день, и ночь стоять, стоять, стоять, -
в ушах одно и то же: «****ь, *****, *****», -
удары мата, как удар плети.
Шантаж, угрозы, ругань – и опять
всё то же, первый ли, второй ли, третий.

И лишь четвёртый следователь был
обычным человеком. Вот где чудо!
Страх, дисциплина и служебный пыл
 могли убить в нём все людские чувства,
но человеческое существо
в нём уцелело даже в час жестокий,
благодаря сочувствию его
мать выдержала столько суток стойки.

Он, сидя за столом, как бы дремал,
мать отдыхала, он смотрел сквозь пальцы,
а если кто-то подходил к дверям –
кричала мать, он сразу просыпался.

Про их немой взаимный уговор
узнал бы Третий ли, Второй ли, Первый –
Четвёртого бы вывели во двор,
и завтра же его б жрали черви.

Он не был ни героем, ни борцом
за некую великую идею.
Он «слабость» проявил в борьбе с «врагом»»,
в борьбе с несчастной матерью моею.

…Мать выстояла. Всё равно ей срок
 и дали, и в последствии продлили.
А внутренности ей потом подшили,
врач в лагере нашёлся, старичок.

До этого - в тюрьме – была в тифу…
Повыпали и волосы и зубы…
И прозе-то, не только что стиху,
Не описать всей той поры безумной.

Но в памяти у матери моей
остался, через всю тюрьму и лагерь,
Четвёртый Следователь, тот, что ей
в годину муки хоть чуть-чуть ослабил.


       «Вот и кончилось поколение…»

Вот и кончилось поколенье.
Все повымерли. Никого.
Порассыпались, как поленья.
Как черты лица твоего.
Все отмучились. Отошли.
Даже некого звать к ответу.
И эпохи вашей приметы
еле-еле видны вдали.
Ваши фразы высоко-наивные,
и сужденья ваши прямые.
Ваши лица – фото архивные –
вдохновенны, чисты: как святые.
Но осталась вас. Никого.
Никого. Как отец, над землёй
звёзды падают вниз головой.
Ни  одной. Ни одного.

       «Большой Каменный мост. 1933 год»


Россия голодная шла в Москву.
Из памяти не изгладить –
сидели нищие на мосту:
« - копеечку, Христа ради!»

И я, по доброте, не со зла,
наивная, городская
девчонка,
          буквально их поняла,
и впрямь копеечку подала,
проклятье в ответ, получая.
А что такое Россия, народ
и что такое голод,
Узнаю вскоре, уже через год:
жизнь стала мне школой.


     «На работу водили в широкую степь…»

На работу водили в широкую степь
заключённых колонны на раннем рассвете.
Там несчастную маму встречали мы, дети
приносили ей кашу, картошку и хлеб.

Мама стирала в тюрьме заключённым бельё,
работящей была и внимательной к людям.
Вся тюрьма нашу маму выхаживать будет
после страшного тифа, жалея её.

Столько женщин в той камере было – вповалку.
Чтоб одной повернуться, ворочались все.
И параша стояла… Тот смрад и клоаку
Не представить сейчас, ни пригрезить во сне.

А направо повыше под крышей – окно
здешней камеры смертников. Жёны стояли
над стеной день за днём, снизу видя одно:
косо сбитые доски, как веко печали.

А у мамы окно было в левом углу –
наше с братом, одно бесчисленных множеств.
Мать ждала, и лицо прижимала к стеклу,
беспокоясь за нас, за детей, и тревожась.

Становилась я в очередь на передачу
и стояла, как многие в чёрный тот год…
Открывалось оконце железных ворот…
Отдавали подавленно, молча, не плача.


       «Зашёл охранник, молодой казах…»

Зашёл охранник, молодой казах,
будто случайный, с улицы прохожий,
и,  нам о матери порассказав,
сказал, что человек она хороший.
А мы давно не знали, как она.
Не знали ничего: жива ли, нет ли.
Он рассказал нам, что была больна,
но поправляется. С улыбкой светлой
глядел на нас…
              И если говорят
мне что-нибудь дурное о казахах,
я вспоминаю то лицо, тот взгляд
и весь тот край, где я и младший брат
сиротствовали столько лет подряд…
Иртыш и степь, её полынный запах…


       «Холод, голод, нищета…»

Холод, голод, нищета…
Все последние годы
жизнь моя была пуста
и полна невзгоды.

Мыслей нет в голове,
в сердце только злоба,
думаешь лишь о еде,
не подохнуть чтобы.
1944 год.


       «На алма-атинском базаре.1944 год»

Жизнь призывает к ответу грубо
и встряхивает меня, как щенка…
Катится рынком весёлый обрубок –
нет ног и только одна рука.
Перебирает рукой,
и лица
поворачиваются вслед,
а он выпил и матерится,
и ваших нет!..
А я, хоть бедствую и мытарствуя,
Хожу рукастая и ногастая,
и человек без рук и без ног
смеётся
давая мне жизни урок.


     «Не высланная я была…»

Не высланная я была –
дочь высланной.
Но я-то в ссылке въявь жила,
не мысленно.

Я помню ссыльные места,
где бедствовала.
В те дни, как сытая Москва
вас пестовала.

Нет, я не лагерница, нет –
дочь лагерницы.
А зашибалась столько лет
по безалаберности.

И никаких не жду я льгот.
Что дать мне можете
За каждый прожитый там год
мной прожитый!


       «Несчастен край…»

Несчастен край, в котором может
безумец занимать престол.
Тех, кто умней, смелей, моложе,
упрячет в тюрьмы, уничтожит
и установит произвол.

Несчастный край, где может править
тяжёлый и тупой дебил.
Страну позорить, мир забавить
и тех в тмутаракань отправить,
кого тот прежний не убил.

Несчастен край, в котором воры
Насквозь пронизывают власть.
Они хватать и хапать скоры,
и лишь о том ведутся споры,
кто сколько смог, успел украсть.

Несчастен край, где – стыд и грех! –
Мы терпим над собой их всех.
1989 год.


       «Когда в окно…»

Когда в окно
              с одной надеждой –
                шею
сломать
        или скорей сойти с ума.
Не жизнью дорожили,
                нет, не ею –
не вынесли позорного клейма.
Клеймо-то ведь какое:
                «враг народа»!
Клеймили б просто каторжным клеймом…
Товарищей семнадцатого года,
свои своих –
            в затылок, к стенке лбом.
Свои своих…
            Нелепо и кроваво.
Да было так.
            А ты ещё жива,
страна, многострадальная вдова.
Всё вынесла,
            глумленье и расправу
И громкие
           слова,
                слова,
                слова.

1956 год.


     «Господи, помилуй…»

Господи, помилуй
нас и землю всю.
Людям не под силу
жизнь терпеть свою…

И земля не в силах
нас терпеть людей.
Вся она в могилах,
в трещинах траншей.

До того ей тошно,
что земля блюёт.
Тошно до того, что
всю её трясёт.

Рвут её на части
войны и террор…
Если в твоей власти –
прекрати раздор!
1993 год.

P.S.

  *После того, как 5 декабря 1931 года, был взорван храм Христа Спасителя, построенный в 1883 году, в честь победы над Наполеоном, Отечественной войне 1812 года, по велению императора Александра I, на его месте планировали построить высотный Дворец Советов.

Неосуществлённый проект, строительства, высотного административного здания в Москве для проведения сессий Верховного Совета СССР и массовых демонстраций.

  План архитектора Бориса Иофана предполагал, что высота Дворца Советов, вместе с венчающей его стометровой статуей Владимира Ленина, составит 415 метров.

  Дворец  Советов, должен был стать центром новой советской Москвы. И самым высоким зданием в мире, символизирующим победу социализма.

 Проектирование и начало строительства Дворца Советов, ознаменовало переход к сталинскому ампиру в советской архитектуре.

  Уже архитектор Борис Иофан, выполнил план, сделали фундамент в 1939 году,но военные конфликты, и война с финнами, а затем и Великая Отечественная отодвинули эти намерения.

  В 1941-1942 годах, стальные конструкции Дворца Советов, были демонтированы и использовались во время обороны Москвы, для сооружения мостов.

После войны, на этом фундаменте, создали бассейн «Москва» - самый большой в СССР, открытый и с подогревом, один из крупнейших в мире.

  Строительство бассейна вызвало неоднозначную реакцию московской общественности, расхожим стали ироническое выражение:

«Сперва был храм, потом-хлам, а теперь-срам».

  Бассейн построили в 1958-1960 годах, по проекту архитектора Дмитрия Чечулина, на месте взорванного храма Христа Спасителя и на фундаменте недостроенного Дворца Советов.

  Располагался бассейн, на берегу Москва-реки, по адресу Кропоткинская набережная № 37. Диаметр водной поверхности составлял 130 метров. Площадь 13 тысяч кв.метров.

  Зимний бассейн «Москва», открытый, с подогревом, получился самым большим в мире.

Неисповедимы пути Господни:

  15 сентября 1994 года, бассейн был закрыт, сломан, а на его месте вновь построили храм, по найденным, прежним чертежам.

  31 декабря 1999 года, новый, отстроенный, Храм Христа Спасителя, был открыт для посетителей.

 С 6 на 7 января 2000 года, отслужена в Храме, первое торжественное Рождественская литургия.

**Музей «Дом на набережной» был образован 12 ноября 1989 года, во время перестройки, по инициативе одной из старейших жительниц дома,  Тамары Андреевны Тер-Егиазарян.

Под музей было выделено помещение на первом этаже дома – бывшая квартира начальника охраны подъезда.

  В 1992 году Министерством культуры РСФСР музею было присвоено почётное звание народного музея.

  С середины 1998 года, Постановлением Правительства Москвы, музей был реорганизован в Муниципальный краеведческий музей Управления культуры ЦАО города Москвы.

Директором стал Ольга Романовна Трифонова, (Мирошниченко), 1938 года, писательница, вдова советского писателя Юрия Валентиновича Трифонова, автора романа «Дом на набережной».

Сама Ольга Романовна  Трифонова: написала известные повести: «Единственная», «Миуссы», «Последняя любовь Эйнштейна», «Запятнанная биография».

  Музей «Дом на набережной», в данное время, с 23 января 2023 года, закрыт на реорганизацию. С 1997 года – здание является памятником истории и охраняется государством.

  Печально знаменитый « Дом на набережной» - стал розовым. Причём сделать из унылого и мрачного здания, нечто весёлое решили сами жильцы – им не нравится его серость.

 Розовый цвет, считают они, должен изменить мнение москвичей о доме и его квартирантах.
Стоит отметить, что в московском «Архнадзоре», не очень одобряют такое мнение. И заявляют, что если дом является памятником, цвет мог быть ,только, привычным – серым.

  В апреле 2017 года к «Музею истории Гулага» был присоединён и музей «Дом на набережной, размещённый в печально знаменитом  «Доме на набережной» (Дом правительства), на улице Серафимовича.

  Музей истории Гулага –  в Москве, посвящённый памяти жертв коммунистических репрессий, основанный в 2001 году, учреждён постановлением Правительства Москвы от 31 июля 2001 года, по инициативе писателя, журналиста и публициста, Антона Антонова-Овсеенко, который более тринадцати лет провёл в лагерях Гулага.

  Он был репрессирован вслед за отцом, революционером, военачальником, дипломатом в Испании, Владимиром Антоновым-Овсеенко, (21.03.1883-10. 02. 1938) осуждённым в году, как «враг народа», и приговорённым к высшей мере наказания – расстрелу.

  Первая постоянная экспозиция располагалась в доме на Петровке, с 2015 года музей находится в здании, в 1-м Самотечном переулке. Красный кирпич фасада здания обшили медной проволокой, по задумке архитектора, через несколько лет в результате процесса окисления медь почернеет, что отразит символизм репрессий.

Музей собирает и изучает материалы государственных и семейных архивов, воспоминание участников событий и их личные вещи, предметы, найденные на местах расположения лагерей.

  В музее имеется постоянная экспозиция, которая показывает этапы формирования карательной системы в 1918-1956 годах, и её влияние на судьбы людей.

  Открытие первой экспозиции по новому адресу состоялась в 2015 году. Открытие постоянной экспозиции «ГУЛАГ в судьбах людей и истории страны», состоялась 10 декабря 2018 года, в день 70-летия Всеобщей декларации прав человека.

  Музей является единственным, государственным, учреждением на территории России, целиком посвящённый, жертвам сталинских репрессий.