Кулака в Сибирь

Всё пережил! Всему свидетель я.
Перед войной, был зарождён, Великой,
Крестьянская была моя семья,
Но согнана с земли партийной силой.
Сгноили многих - говорила мать,
А труженики были... Вся деревня
В слезах была, когда собрались гнать
Как кулаков нас, их словам не внемля.

И мой отец, по роду хлебороб,
Стал кочегар земли Северодвинской,
А тут война, призвали и... на фронт.
Судьбой оторван, словно ниткой тонкой
А мне в ту пору был всего лишь год
на призывной семьёй шли тропкой,
А мать, во снах, увидев его гроб,
Растаяла с пришедшей похоронной.

Я вырос там же, но не хлебороб,
А корни проросли в меня всем сердцем,
Немало наломал по жизни дров,
Но и характер вперемешку с перцем.
Не выпускал из рук карандаша,
На море Белом ползал на карачках,
Жизнь познавал отчаянно, спеша,
Бумагу портил, исчисляя в пачках.

Но школа, вдруг, ворвалась словно вихрь.
И буквы закружились каруселью,
Ворвавшись в удивительнейших мир,
Откупорил кладовую Вселенной.
Библиотека городская, стол,
А голова моя его чуть выше,
Меня не увлекал тогда футбол,
А лучше книгу почитать под крышей.

Берусь весь день до полночи читать,
Волнуют душу до того герои,
Что в школу книги я рискую брать
Читать, не отрываясь на уроке.
А будущее время не спешит,
И никого моя судьба "не чешет".
Два года в третьем, в пятом тоже два,
"Я в этом, Боже, признаюсь, был грешен".

А дальше?.. Мать раскинула умом,
К сестре своей... в дальнейшую дорогу,
Отдали в ФЗУшный, меня, дом,
Одного тогда оставили в итоге.
Оставшись, я, на собственных хлебах,
Судьбу воспринял, собственно, как должно,
В мозгах не промелькнуло: - "Делу - швах"!
И убирать теперь оглобли можно.
Библиотека, Драйзер и Гюго,
А сколько новых мне имён раскрылось,
Зарплата, что копейки - ничего,
А сытная в деревне жизнь забылась.
А труд на коммунизм бесплатным был.
Курить не начинал совсем я, с детства,
Да и спиртное не переносил,
Вода мне, с чёрным хлебом, до зарплаты.
Одна теперь забота: мой досуг
Заполнен должен книгой до отказа,
Бумагой, краской с кистью, карандаш,
И не должно быть этому отказа.
А в жизнь мою девчатам входа нет!
Ведь на бомжовую она похожа,
Шлю им безмолвный, от души привет
Не для любви, похоже, моя рожа.
Кому я нужен - без гроша карман,
И интересы - от девчат подальше.
К молитвам божьим я не наркоман,
И церковь раньше обходил без фальши.
К ней от рожденья как-то не прилип,
Всё от того, что как я понимаю,
В голодный век я сердцем не приник,
К библейскому пустому караваю.

Но шли года, скакало время вслед,
И всё казалось, что не слишком быстро,
Армейское обследование - бред,
И армия на всю мне жизнь зависла.
Так сколько можно в недостаче жить,
В общаге плавать, в облаках табачных?
Сбежать бы лучше к матушке, там быть,
Мне в столь далёких и местах, не злачных,
Да, списывались, с просьбою не ныть,
Быстрей бежать от окруженцев алчных.
Настал момент - назрел нарыв... Побег!
Год пятьдесят восьмой!.. Я на Донбассе!
Любуюсь терриконами, где вверх
Бежит вагончик, будто бы по трассе.
Но не до восхищений! Узнаю.
Что город тонет, в катастрофе шахтной...
Горноспасатели... все сгинули "в бою",
Терялась жизнь на столь работе важной.
Себя отдали восемь горняков!
Они, трудясь, почти под страхом смерти,
Отдали жизнь, для жизни нам с тобой,
Работая там, в пропасти, как черти!
В тот день приезда я был потрясён,
Ни есть, ни пить, от снов страшнейшей дури,
Я видел лично, под народный стон
Гробы несли как в огненном пурпуре.

Не мог остановиться, шёл им вслед,
При повороте к кладбищу - плакат,
(У самой шахты той - причины бед)
Слова гремят, как сердцем бьют в набат:
"Вы верной дорогой идёт друзья!
Трудом ударным встретим коммунизм!
Нам отступать никак сейчас нельзя,
Он рядом с нами, украшает жизнь!"
А вдоль дорог, стоят, до кладбища,
С винтовками солдаты у плеча,
Почётный караул, но, кажется,
Чтоб не случилось, что-то, сгоряча.
Работа мне нашлась не за горой,
В ДК, всё той же шахты "Кочегарка".
Она в окошке виделась, свечой,
Копром под облака, но не огарком.
Дурная слава, взрывом, где метан
Косит героев сразу целой лавой
И не один на кладбище курган
Могил там братских, не покрытых славой.
Обвиты цепью в тысячи колец,
Неисчислимы, к солнцу, рвутся розы,
Не иссякает сонм склонённых лиц,
Страдающих по ним, живущих слёзы,
Зарплата-АХ! Не то, что было там...
Где я из тесноты подводных лодок,
Едва живой в общягу приползал,
Но, а в столовую всё меньше ходок.
Теперь же кисть в руке и дыма нет,
Нет грохота рехтовки по железу,
Нет сварки ослепляющей, и свет
Вокруг, как соответствующий лету.

Мне лет, всего-то, восемнадцать... Да...
Вот гложет сердце мысль давно одна, и...
Мне совестно порою и видна
Мне бездна та, что унесла героев.
Спать не могу, ворочаюсь всю ночь,
Как будто я последнего спасаю.
И кисть держать в руках уже невмочь,
И я работу эту покидаю.
Бегом на шахту - плаха, а топор
Как вознесённый он, над всеми нами,
Висит до срока там. И... до сих пор,
Но мы возносим к Богу душу сами.
Своим трудом, оплата по нему,
Со всех, судьбою не сдирая шкуру,
Скажите, строки эти все - к чему!?
Неужто мною сказано всё с дуру!?

Но что-то же ведь было в голове,
Всё может переваривалось с детства,
Терпением не награждают всех,
Но, а душе дают, куда нам деться.
Награда же не прячется в деньгах,
И не передаётся по наследству,
Из жизни в жизнь оно не терпит крах,
Хранится заработанное честно.

Однажды... за ноги под потолок,
И вилка в кулаке перед глазами,
Секунды оставались жизни, - срок
Так короток... Но я же перед вами.
Была перегорожена на две
Большая комната, за ней соседка,
А тут, вдруг обвинение ко мне
Пожалуй, что уже в кончину света.
Тогда пришлось признаться: Взял
Кусочек хлеба, пару ложек супа".
Пришлось соврать!.. Я это понимал,
И вилка подводила меня в ступор.
Но я не брал! Куда себя девать?
Но было нас у матери лишь двое,
Не мог я у соседки своровать,
Когда сестры своей моложе вдвое.
Но случай тот потряс меня вдвойне,
Как мать могла дитя своё подвесить?
Ведь это не солдаты на войне
А нужно трезво всё мозгами взвесить.
Мне лет тогда всего лишь было семь,
При голодухе, да и недоросток,
При порке, я, ремнём, был глух и нем,
Сказали, - было то, почти с напёрсток,
Что вечером я получу сполна,
Я, если не одумаюсь с уроком,
И что вина моя уже видна,
Цветы то, ягодки мне выйдут боком.
Сестра "любимая", ушла в молчок,
Она всегда любимая овечка,
И мне очередной дала щелчок,
И не случилась у неё осечка.
Бывало, уползал живой едва,
А иногда соседи отнимали,
И жизнь во мне лишь теплилась едва,
Как из неё уйти, мозги не знали.
Спустя лишь много лет-под пятьдесят,
Боясь оставить жизнь без покаянья,
Сестра, в слезах, просила, очень, мать,
Простить её, тогда, за не признание.
Меня просила мать простить её,
Она тогда чуть не лишила жизни,
От страха подростковое враньё
Вело меня по жизни в укоризне.