Ньё Карагпа

1. Попутчик

Беспечной юности пора
давно осталась во «вчера»,
и ей пришла на смену зрелость.
Уже полёты в облака
сменила, скучная слегка,
ума устойчивая целость,
а вместе с ней пришёл и срок
жару тропических дорог
сменить на снег высокогорий.
Пора исканий и трудов,
и сев семян, и сбор плодов
меж удивительных историй –
всё позади теперь; и вот
пошёл тринадцатый уж год
как он покинул дом отцовский,
и, направляемый судьбой,
теперь всю Индию с собой
он увозил в своей в повозке.
Что Индия! Джамбудвипа,
весь этот мир вокруг столпа,
что подпирает свод небесный
лежал у ног его теперь,
и в дивный мир открылась дверь,
непосвящённым неизвестный.
Он стал другим. Таким, как есть
он этот мир умел прочесть,
и потому владыка Мара
утратил власть свою над ним,
и растворилась, словно дым,
им побеждённая Сансара.
Цель не была ещё близка –
он не был Мастером пока, –
но это будет через годы;
и много утечёт воды,
и будут новые труды,
и будут новые походы,
ну а теперь… он шёл домой,
береговой речной каймой
вдоль Ганга шири полноводной,
весь в упоительных мечтах
о снежных пиках и хребтах
страны далёкой и холодной.

Так он зашёл в одно село.
В селе мальчишку принесло:
«Вы дядя Марпа? Вам записка!»
Писал Карагпа, компаньон,
с которым в путь пускался он, –
сейчас он был от Марпы близко.
Он так же путь держал в Тибет,
и посылал ему привет
весьма изысканною речью.
Вином добротным искушал
и в заведенье приглашал
отметить дружескую встречу.
Писал, что встрече будет рад
и предлагал идти назад
вдвоём, как прежде, честь по чести –
мол, из отеческой земли
как вместе мы с тобой ушли,
так и вернёмся тоже вместе!

Что ж, можно вместе и назад.
хоть Ньё спесив и хитроват,
но всё ж какое-то подспорье,
и это, в общем, хорошо.
И Марпа в нужный час пришёл
на постоялое подворье.
Туда и Ньё пришёл вослед.
Но что в теченье стольких лет
в разлуке с Марпой делал Ньё?
Он перенял обычай птичий –
как в небе в поисках добычи
кружит над полем вороньё,
так он же, от дверей к дверям
по храмам и монастырям
слонялся в поисках писаний,
и, меркантилен, горд и чужд
каких-либо духовных нужд,
искал богатства, а не знаний.
Ничьим не став учеником,
он стал в писаньях знатоком,
и, расхитителю подобен
сокровищ царственных гробниц
с бесценных считывал страниц
лишь смысл, что ему удобен.
Лелеял тайную он страсть –
хотел магическую власть
обресть над силами природы,
хотел стихии покорять,
глупцов наивных охмурять,
и через то иметь доходы.
И, очевидно, посему
писанья тайные ему
никто давать не собирался –
в глазах любых учителей
хоть малость выглядеть белей
не смог он, как ни притворялся.
А, как известно испокон
приоткрывать таким, как он
доступность к тантрам и обрядам
и знанья тайные давать –
то равнозначно, что вливать
нектар целебный в чашу с ядом.

Но, обуянный слепотой,
тщеславной движимый мечтой,
он возгордился, полагая
что он-то с Марпой не сравним,
что ноша, добытая им
невероятно дорогая;
что он от знаний стал умён,
что он блистал среди имён
авторитетнейших учёных,
и посвящения прошёл
у лучших гуру разных школ,
за эти годы посещённых.
Он полагал, что всё постиг
из кучи им добытых книг,
и, соответственно щедротам,
был вхож едва ли не к богам,
тогда как Марпа по югам
скитался где-то по болотам.
Хмелея, Ньё бессвязный вздор
понёс, пустой затеяв спор
о том, кто истины светильник.
Мои-де руки не пусты…
Ну а чего добился ты? –
спросил нескромный собутыльник.
И Марпа, тоже захмелев,
и безрассудно осмелев,
стал до того неосторожен,
и до того обижен, что
впервые в жизни сделал то
чего он делать был не должен.
Он узелок свой развязал
и Ньё трофеи показал –
великих сиддхов манускрипты.
Мол, обошёл меня ты?  Шиш!
меня таким не удивишь –
поди на это посмотри ты!
И, заголовки книг прочтя,
Ньё вдруг осёкся, как дитя,
поняв, что книги и заметки
что он собрал со всей страны
хотя, по-своему, ценны,
но не настолько уж и редки;
а этот клад – неоценим!
Вот эти тантры перед ним,
простой обмотанные лентой,
что он держал сейчас в руках,
считались канувшей в веках
несуществующей легендой!
И в этот миг внезапно в нём
обида вспыхнула огнём
от осознанья, что приятель
с таким ценнейшим багажом
в Тибете станет богачом,
а он… лишь годы зря потратил.
И Ньё, едва скрывая дрожь,
и понадеявшись на ложь,
как жулик, ушлый и проворный,
порывшись наскоро в строках,
и взвесив книги на руках,
сказал с небрежностью притворной
что эти книжки – лишь балласт,
но если Марпа их продаст,
он хорошо за них заплатит,
иль даст взамен свои тома,
бери любые – здесь их тьма!
Но Марпа лишь отрезал: «Хватит!»
Тогда спросил его фигляр,
нельзя ли каждый экземпляр
списать, – конечно же, не даром?
Но получил и в том отказ –
ведь то, что он желал сейчас
для Ньё являлось лишь товаром,
и всё, добытое с трудом,
он обесценил бы потом.

И Ньё задумался о краже.
Но как из Марпиной поклажи
его сокровища изъять?
Из всех, кто Марпу окружал,
резонно Ньё соображал,
нетрудно вора опознать –
он был единственным учёным,
как тут не быть разоблачённым?
И мысль безумная такая
пришла тогда на ум ему, –
не доставайтесь никому! –
труды на гибель обрекая.


2. Кража

Как многократно счастлив тот,
кто среди множества забот
не знает, что такое зависть!
В ком, от придуманных обид
родившись в сердце, не свербит
ума болезненная завязь!
Кому не нужно вымещать
досаду, чтоб не ощущать
в груди её кислотный привкус,
и притворяться, чтобы друг
в объятьях дружественных рук
не распознал змеиный прикус!
Как нестерпимо холодна
тоска осознанного дна,
и на забвенье обречённость,
и злость на тех, кто лишь одним
существованием своим
другим являет их никчёмность.
И если в сердце этот шип
благоразумие отшиб,
то дружба станет чистым ядом,
отравит всё, и потому 
не пожелаешь никому
иметь такого друга рядом!
 
А Ньё был истинный актёр –
себя в доверье Марпе втёр,
и, говорлив и беспокоен,
он создал план на берегу,
и посвятил в него слугу,
и так был заговор состроен.
Он доказал, что в самый раз
для них сейчас нанять баркас,
на это денег не жалея,
мол, мы идём не налегке
а плыть на лодке по реке
и легче, да и веселее.

Ну что же, если лучше плыть,
то значит, так тому и быть,
и, на вместительном баркасе,
они, с поклажей и мулом,
умелым движимы веслом,
поплыли в город Варанаси.
На судне нанятом гребцы
конечно, были не глупцы,
и, подставлять не смея спины
палящим солнечным лучам
старались плавать по ночам,
день захватив до половины.
И вот, средь ночи, на корме,
Ньё, разбудив слугу во тьме,
послал его к укладке скарба,
и тот копаться в ней полез,
а сам укрылся под навес,
следить как спит беспечный Марпа.
Когда подельник приволок
его заветный узелок,
то, припасённый камень крупный
Ньё в этот узел поместил
и тут же за борт опустил
бесценный груз рукой преступной.

Меж тем баркас во тьме бежал
и быстро город приближал –
вертеп воров, и попрошаек,
и прочих ловких трюкачей.
Чтоб кражу Марпиных вещей
представить делом местных шаек,
Ньё так построил свой расчёт
что Марпу в город завлечёт,
чем даст «ворам» до полусуток.
Но он с подельником спешил,
и грубо кражу совершил,
в вещах оставив промежуток.

Не знал он, что сегодня, здесь
его тщеславие и спесь
так безрассудно обманулись,
причиной сделавшись беды –
все, все заслуги и труды
в один момент перечеркнулись, –
вот так, свалявши дурака,
теперь для всех он на века –
зачинщик мелочной интриги,
и после действия сего
навек запомнит мир его
воришкой, выбросившим книги.
Да что и проку от заслуг –
порою для людей вокруг
одной проделки хватит вздорной,
и будь ты трижды знаменит –
их память лучше сохранит
поступок мелкий и позорный.
 
Когда же Марпа поутру
заметил странную дыру
меж вещевой своей укладкой,
он, осмотрев под ней тайник,
и не найдя заветных книг,
терзаемый догадкой гадкой,
к Ньё приступил с вопросом: «Где?»
«Нет в лодке – видимо, в воде, –
ответил Ньё, как ни бывало, –
но книги, может быть, на дне
не по моей, отнюдь, вине –
их стопка, может быть, лежала
у борта, рядом со слугой,
он мог их пнуть во сне ногой».
Так, претворяясь безобидным,
ему внушал лукавый Ньё,
но в этот миг его враньё
уж стало слишком очевидным.
И Марпа, вмиг рассвирепев,
и удержать не в силах гнев,
навис над ним огромной глыбой,
и в воду чуть тогда не сшиб
его для блага склизких рыб,
да ведь откуда в Ганге рыба?

Недолго Марпа был взбешён,
гораздо дольше – сокрушён,
и горько плакал о пропаже.
Как просто было пред вором
лишь не трясти своим добром
и вовсе не было бы кражи!
Меж тем, раскаиваясь, Ньё
стал понимать, что за неё
нет никакого оправданья,
и нету смысла больше лгать;
тогда он начал предлагать
отдать взамен свои писанья.
Но что в них толку? Всё давно
из них в Тибет привезено,
и заменить утрату нечем.
И Марпа, книг не взяв у Ньё,
собрал имущество своё,
сошёл на берег, и далече
решил идти один пешком,
ведь толку в спутнике таком
как в протекающем сосуде.
На Ньё он долго не пенял –
он уж давно не обвинял
людей за то, что это люди.

 
3.Наги
 
Кляня себя за свой провал,
Наропу он тогда призвал,
и, в медитации на гуру,
едва в самадхи погружён,
пред собой увидел он
его знакомую фигуру.
В неописуемом стыде
Наропе о своей беде
поведал он, едва не плача,
и причитал: «Учитель мой!
Сегодня, по пути домой
меня постигла неудача.
Труды, что ты мне доверял
я нынче ночью потерял,
не уберёг я их, растяпа!
Всё, что двенадцать лет копил
я в одночасье утопил
в конце последнего этапа!
Скажи, что делать мне теперь?
Как, после эдаких потерь
мне возвращаться восвояси?
Все драгоценные труды
добычей сделались воды,
всё в Ганге возле Варанаси!»

Когда ж, старательно весьма,
достиг он ясности ума,
то вдруг, услышанный не слухом,
а как бы мысленной волной
вошедший голос, столь родной,
в нём зазвучал: «Не падай духом!
Урок преподанный цени!
Себя же в этом не вини, –
топил-то книги твой приятель.
Ты ни при чём – ну кто же знал
что тот, кому ты доверял
такой завистник и предатель?
Из-за такого пустяка
не плачь, беда невелика –
скажу тебе, что зря старался
он подлость делая сию,
ведь, вроде, голову твою
он утопить не догадался?
А, обладая головой
багаж ты восстановишь свой,
всё для тебя не так уж грустно:
ведь книги, в древние века,
не стали книгами пока,
передавались только устно.
Тех знаний множество томов
хранимы множеством умов,
а ум ничем не обусловлен.
А, значит, всякий пересказ
тобой прочитанный хоть раз
легко быть может восстановлен.
Не плачь, мой добрый ученик,
об утопленье ценных книг,
рукой загубленных бездарной –
в принявшей их речной воде
я знаю точно, есть и те
кто вам за это благодарны.
Знай, ученик мой дорогой –
в реке, тем более, такой
как Ганг, великий и могучий,
всегда есть наги, духи мест,
и всякий к ним попавший текст
бывает нагами изучен.
Отдав им столь бесценный груз
тем заслужил ты их союз,
ведь, после этих оснащений
воде реки повышен ранг –
и без того священный Ганг
намного сделался священней!
Хоть книги сбросил и не ты,
но будет духами воды
тебе оказана услуга.
Я, знаешь, Марпа, с давних пор
имею с ними договор
чтоб выручать в беде друг друга.
А значит, друг мой, не стенай, –
давай, садись и вспоминай,
и излагай всё на бумаге.
А что не вспомнишь – не беда:
места забытые всегда
тебе подскажут наши наги».

Едва услышав эту весть,
подумал Марпа – где б засесть
чтоб быть в покое за работой?
Он был безмерно вдохновлён,
и удивлён, окрылён
Наропы любящей заботой.
Ещё тому был Марпа рад
что у пространства нет преград, –
не нужно лошади почтовой
когда твой гуру удалён –
лишь позови – и рядом он,
в беде помочь всегда готовый!
И вот, с повозкой и мулом,
с деньгами, скромными числом,
зато с провизией в запасе,
что прежде впрок он закупил,
наш путешественник вступил
в священный город Варанаси.

В ряду индийских городов
сей город выше всех рядов,
поскольку, как гласит молва,
творцом его был сам бог Шива!
Но дальше всё пошло паршиво,
и вот, по воле божества,
над Гангом вырос на просторе
чадящий город-крематорий.
С тех пор в то место у реки
едва живые старики,
и безнадёжные больные,
чьи дни уж точно сочтены,
брели со всех концов страны,
иль привозили их родные.
Их здесь была едва ль не треть, –
чьей целью было умереть,
чтоб после, с каменных уступов,
в гостеприимную для всех,
ту реку, как придёт успех,
переместиться в виде трупов.
Но прежде, в лучшие миры
неугасимые костры
с дымами ввысь несли их души.
И остаётся лишь гадать
придётся ль в будущем страдать,
иль, может быть, там будет лучше
мужьям, что были сожжены, 
чтоб быть подальше от жены
и не видать Сансары больше.
Но жёны часто, до сих пор
за ними прыгают в костёр,
не оставляя их и в мокше.
И вот, от набережной смог
вдыхал весь город, как итог,
но в остальном, сей город старый
на все иные был похож 
ордой воров, купцов, святош,
и прочих узников Сансары. 
Как и везде, страдала здесь
из многих каст людская смесь,
и жизнь размеренно текла
в трущобах, к бедности привычных,
в кварталах, вроде бы приличных,
средь храмов, коим нет числа,
с их тьмой богов многообразных,
меж улочек, кривых и грязных,
и рынков, капищ барыша,
и с бандами святых коров,
меж куч гостиничных дворов,
где всё, чего велит душа
найдётся, чтобы с упоеньем
занять себя упокоеньем.
И вот, найдя один такой,
где есть пристанище потише,
и для мула загон под крышей,
снял Марпа крохотный покой,
вполне себе недорогой,
пусть тесный, лишь бы тихо было.
Но прежде мудро поступил, –
он всё что нужно закупил – 
бумагу, перья и чернила.   

Так день прошёл; ну а потом
он убедился лично в том,
что звал Наропу не напрасно,
и в эту ночь увидел он
необычайно яркий сон –
ему привиделось, так ясно,
как будто в мутной глубине
лежит он на песчаном дне
средь вод коричнево-зелёных,
промеж белеющих костей,
и тел обугленных частей,
в реке священной погребённых.
И, глядя зрением иным,
не человечьим, неземным,
вдали он видит приближенье
существ, похожих на мурен,
и вскоре, будто охмурен,
в их попадает окруженье.
Змееподобных духов вид
кого угодно удивит,
тем более, что те посланцы
святого Ганга тёмных вод,
сплетясь в русалий хоровод,
вдруг закружились в странном танце.
И, пляской их заворожён,
в гипноз волшебный погружён,
он наблюдал, как те созданья,
от хоровода отделясь,
и к уху Марпы наклонясь,
шептали смутные посланья.
И, пробудившись поутру,
тотчас к бумаге и перу
с кровати бросился наш Марпа,
чтоб, не забыв ещё свой сон,
спасти те знания, что он
из Ганга вытащил, как карпа.
Он посвятил весь день труду,
не вспомнив даже про еду,
не в силах сделать остановку,
ведь память так была чиста
как будто списывал с листа, –
писалось словно под диктовку!
И так, по три страницы в час
из книг, прочитанных лишь раз
он вспоминал, дивясь немало –
ведь то, что он не понимал,
иль вовсе не воспринимал,
дословно в памяти всплывало!
Потом, в теченье многих дней,
он, в тесной комнате своей,
в тиши, покое и достатке,
до наступленья темноты
стремглав исписывал листы,
и подшивал листы в тетрадки.
Но лишь едва спускалась ночь,
чтоб темнотою обволочь
усталой Индии равнины,
как Марпа, отойдя ко сну,
тотчас в речную глубину
нырял с гостиничной перины.
И там, во мгле придонных вод
общался с нагами, и вот,
плодом мистических свиданий
стал, точно воспроизведён,
ни запятой не изменён,
текст им утраченных писаний.*

Ну вот и всё. Пора домой.
Труды обвязаны тесьмой,
и скрыты после завершенья
в поклаже от недобрых глаз.
и Марпа, выполнив наказ,
для нагов сделал подношенье.
Он серебром их одарил,
И горячо благодарил
за столь бесценные услуги
что больше не о чем мечтать… 
да и у них, что почитать
теперь уж будет на досуге.
Ещё зарёкся Марпа впредь
рыдать и без толку скорбеть
о всяких собственных огрехах.
Теперь он знал наверняка –
не стоят слёзы пустяка,
не тонут рукописи в реках!

Однако, в путь давно пора.
И Марпа выехал с утра
домой, в Тибет, к снегам родимым,
покуда путь для лошадей
разлив реки в сезон дождей
не сделал вновь непроходимым.
Успеть бы выбраться весной, 
пока не сжёг в долинах зной
цветов невыгоревших россыпь,
и, от села и до села
тележку Марпы понесла
мула размеренная поступь.
Под скрип колёсный много дней
тянулась медленно под ней
в пыли пяти тысячелетий
земля, праматерь всех земель, –
культур древнейших колыбель,
не знавших ни меча, ни плети.
С тех пор на этих берегах
остались мифы о богах,
о золотом минувшем веке
как о растаявшей мечте
страны, лежащей в нищете,
где ехал Марпа на телеге
в долине Ганга, над водой,
и бесконечной чередой
селенья, храмы и руины
сливались маревом одним,
и расстилались перед ним
бескрайней Азии равнины.

16. 05. 2023 г.




   *Данный рассказ о происшествии, произошедшем с Марпой и его завистливым спутником Ньё Карагпой по пути в Тибет соответствует жизнеописанию Марпы лишь наполовину. Он достоверен в той части, где описано утопление книг Марпы в Ганге, история же восстановления утраченных текстов с помощью речных духов-нагов – это, увы, авторский домысел. Однако не стоит из этого делать вывод, что бесценные рукописи были тогда утрачены навсегда, ведь весьма маловероятно, что Наропа или кто-либо ещё из махасиддхов отдали бы тогда Марпе единственные экземпляры своих книг. Тогда это было только первое из трёх путешествий Марпы в Индию, во время второго и третьего путешествий Марпа снова встречался со своими учителями, и, вполне вероятно, в это время все утраченные тексты могли быть восстановлены. Возможно так же и то, что вернуться в Индию Марпу как раз-таки и побудило стремление восстановить утраченное.  Вместе с тем, описание этого происшествия в источнике не отменяет и вероятность такого вот, мистического, с помощью стихийных духов, способа восстановления утраченных книг.
   Так же присутствуют в поэме и некоторые другие небольшие расхождения с текстом жизнеописания Марпы. Так, из «Жизни Марпы» явствует, что у Ньё был не один, а двое слуг-спутников, причём оба были образованными людьми (пандитами) а не просто прислугой; у Марпы не было мула с повозкой, всю свою поклажу он нёс в руках; из текста не ясно, плыли ли Марпа и Ньё по Гангу вдоль, или же только переправлялись через реку на другой берег; Марпа не реагировал столь эмоционально на поступок Ньё и утрату книг, и даже о чём-то с ним после этого договаривался. Впрочем, свидетельства из «Жизни Марпы», книги, написанной уже в XV веке, не стоит рассматривать как абсолютную истину, ведь они могут разниться с другими источниками.  Так, например, в «Синей летописи» Гой Лоцавы Шоннупэла, написанной в том же XV веке, содержится сообщение о том, что с мастером Майтрипой Марпа впервые встретился только во время своего третьего путешествия в Индию, что в корне расходится с рассказом из жизнеописания Марпы. Какой из двух рассказов считать достоверным, точно не скажет ни один специалист по истории тибетского буддизма. Поэтому это агиографическое повествование оставляет нам некоторый простор для домысла.