Ах, как они любили!.. часть 4

Часть 4
Письмо четвёртое

Я так давно тебя не видел,
Что стал забывать музыку твоей улыбки…

Здравствуй, Малыш, доброе утро, любимая!
Прости, что не сдержал своё слово — дать тебе отдохнуть от себя: вчера не удержался от цветов и — стал невольным свидетелем маленькой истерики, которую сотворила твоя Ма. Не хочу об этом, но… не понимаю женщин, на которых не действуют цветы. Ну, да пусть их…*
Ещё два слова о суетном.
Об этом, вероятно, знает уже вся область — редактора Исевича теперь нет в нашей газете. Но весьма не многие знают, что коллектив избавился от подонка. Так получилось, что расстались и с его замом Купцовым: сам виноват. Работы, сама понимаешь, прибавилось изрядно. И поэтому ещё молчал столь долго.
~~~~~~~
А ты и обрадовалась? Неужели оставил меня в покое? Значит, всё было трёпом…
шутка, конечно, при том, не удачная — не могла ты, без сомненья, так подумать. Ты ведь уже поверил в меня, то есть, в мою любовь? (Я не говорю, что это обязательно должно было переменить твоё ко мне отношение — отнюдь. Но уж доверием твоим располагать мог? Не правда ли?)
Нет, я не стану говорить, что жестоко — столько дней тебя не видеть (хотя это действительно жестоко), не слышать твоего голоса (хотя мне больше нравится не его звук, а его суть) и даже не чувствовать взаимной неловкости от видимой разницы в возрасте и росте (хотя моя неловкость происходит от твоей, то есть я чувствую, что тебе это неловко, и сам ёжусь от этого ощущения). И вообще, предвижу, что дурацким условностям ещё предстоит «вести свою тему», потому что ты не можешь раскрепоститься, вернее — не смог я вызвать в тебе этой свободы воли, при которой мир суеты съёживается, хиреет и забивается в угол, безраздельно уступая жизненное пространство естественности дыхания, чистой ясности поступков, идущих от движения души высокой, не окутанной липкой паутиной людского суесловия.

Знать, слаб мой факел,
коль не властен
Зажечь твоей любви светильник,
даже малый…
Не жалобой звучит
признанье это -
Иронией самому себе.

...что-то больно грустным получается письмо — так недолго и заскучать.
К чёрту грустное! Чувство неисправимого оптимизма всегда вело меня дальше, без сожаления о прошлом — ведь каждый новый день несёт с собой неизведанное, ради которого стоит жить именно дальше.
Только у такого маленького, зажатого древними традициями и извращениями, народа, как японцы, могла родиться эта грустная истина:»Человек рождается, чтобы умереть». Молодым и могучим славянам это не свойственно. До вселенской усталости нам не дошагать по той простой причине, что мы успеем «в полном здравии» разорвать круг инфернальности и пойдём дальше -к Космическому Братству, как в следующую форму организации материи.
~~~~~
Вот так да! Вчера, не дописав письма, уснул в три ночи. Давно со мной такого не случалось. Интересно: старею или устаю?..

Как же я по тебе истосковался!..

Волшебство наших банальных встреч
Ещё не утрачено.
Ещё не растрачено
И тысячной доли сил.
А на горизонте уже замаячило:
- Сколько б ты меня не просил,
Всё напрасно,
Нищим не подаём!
(Ах, эта тайна — быть вдвоём!..)

Наше прошлое — куцое,
Как хвост огуречный.
Наше будущее — есть ли оно?
И тащится Гобсеком вечным
Тоска, как в немом кино.
Когда только открывают рот,
А сказать-то - нечего.
(Вечером...вечером...вечером...

Останемся мы вдвоём с той,
Что живёт в моём сердце,
Которое не спрашивает права на прописку.
Сядем мы близко-близко,
Чтобы слышать дыхание друг друга
И будем говорить, смеяться, плакать, целоваться,
И будем мы любить друг друга долго-долго -
Пока хватит сил…
Чтобы вместе уснуть
И вместе проснуться.

А впереди у нас будет целая вечность!)

Чувствуется, не правда ли, что третья страница написана днём? - настолько всё в ней плоско, пресно… Нет, не доверяю дневным мыслям, словам, чувствам — слишком они приземлены, пронизаны мелким, которое ночью уходит.
И остаётся, как сейчас (в три ночи), моя любовь.

Поёт этот прекрасный, рыжий, как солнце, человек — Джо Десэн (франзузское написание). Сколько жизни, обаяния в его улыбке!.. Разве что еще Хара столь же обворожителен с улыбкой песни на устах…
Какая короткая песня! Кажется, я только-только успел полюбить его, только-только скепсис недоверия к новому имени сменился симпатией — а он уже ушёл «в заоблачный плёс»…
Как горько терять в самом разгаре жизни настоящих людей: сначала Пикассо, потом Володька Полозаев, потом Высоцкий, Джо, а перед этим — Виктор Хара… И особенно тех, кому доступен всечеловеческий язык, не требующий перевода, заставляющий людей почувствовать себя одной семьёй (потому что так оно должно и быть!), - язык песни.
Когда-нибудь я обязательно напишу о Песне и Певцах, и это будет Гимн Любви к человечеству, которое так прекрасно в будущем, в сегодняшних детях и всех тех, кому силой таланта удалось сломать тесный панцирь тяжёлого временного бремени. И будет в том гимне (обязательно!) слово о Джо Десэне, солнечном человеке** с улыбкой чуть позёрной, но искренней и обаятельной, как его чувство жизни и её простых и пронзительных истин, замешанных на любви.
Как близки мне эти раскрытые, как свободная ладонь, люди — со своей любовью к женщине, к людям, к жизни! И как же порой я им завидую, что из-за недостатка времени не смог овладеть их универсальным языком… Мне осталось только понимание. Хотя и это — не так уж и мало. Но… всё равно: формула поцелуя никогда не заменит сам поцелуй.

Я люблю тебя. Ах, как же я люблю тебя, Малыш! И как бессилен выразить эту любовь. Не знаю песни, не умею петь… Смешно. И горько! От бессилия…
Я люблю тебя! я..люблю...тебя…

( Год одна тысяча девятьсот… Апрель. Двадцать четвёртое.)


комментарий к письму четвёртому:

* Цветы и мама

"...вчера не удержался от цветов и — стал невольным свидетелем маленькой истерики, которую сотворила твоя Ма. Не хочу об этом, но… не понимаю женщин, на которых не действуют цветы. Ну, да пусть их…*

Совершенно не помню ни тех цветов, ни маминых реакций. Скорее всего, у них состоялся разговор, мама взывала к его благоразумию и отказалась передавать букет. Она могла просто выпроводить не званного визитера с цветами, так объяснив, что не разделяет его намерений по отношению к её дочери. Вот и ушёл он обиженный… И — ничего не понявший!
Такой образованный человек был Игорь Петрович, а хороших манер не знал. Если бы он вручил букет (пусть и предназначенный мне) маме, открывшей ему дверь и объяснившей, что дочери нет дома, то шансов на более доброжелательно общение у него было бы значительно больше. И вообще, как мама должна была понимать его визит с цветами?! Почему она непременно должна была, по его убеждению, растаять при виде цветов и выступить в роли передаточного звена? Цветы мама очень любила и ценила, но беспардонное поведение, навязчивость и отсутствие хороших манер не терпела. Чувство собственного достоинства и женская гордость была присуща и моей маме, и мне. Написав фразу: «...не понимаю женщин, на которых не действуют цветы. Ну, да пусть их… .» - Игорь Петрович не прибавил авторитета и симпатии к себе и в моих глазах.
И вообще, это было письмо одиночества и обиды. Вроде и любимой пишет, пытаясь выразить чувство своей любви, а всё так и пронизано беспросветной тоской и горечью духовных потерь, сожалением… Да, занят и работой, и Делом, жизнь полна содержания, а при этом, словно вокруг него одна пустота и он, как слепец, ищет своего поводыря — любовь, как единственное средство быть счастливым...

** Солнечный человек…

«И будет в том гимне (обязательно!) слово о Джо Десэне, солнечном человеке с улыбкой чуть позёрной, но искренней и обаятельной...»

Солнечный — значит, излучающий свет, тепло, улыбчивый и отрытый человек, располагающий к себе, которого любят очень многие люди.
В то время еще не было трактовки этого словосочетания в так понятном для нас сейчас смысле и значении.

(2018 г.)

Отрывок из повести, цикл ПИСЬМА, письмо четвертое, рабочий вариант)
полная версия опубликована на Проза.ру