Диомид Костюрин

ДИОМИД КОСТЮРИН
(1945 - 1988)

Ходит легкими волнами синий простор,
Я хотел окунутся в него с давних пор.
Только шепчет с прохладной усмешкой вода:
«Ты не будешь матросом уже никогда».
Ну и ладно,
Я буду на небо смотреть,
На рассветную ртуть,
На закатную медь.
«Что ж, смотри, - подмигнула мне злая звезда, -
Ты не будешь пилотом уже никогда».
Ну и пусть.
Я землею рожден для земли.
Улетят самолеты, уйдут корабли –
Я останусь. А поле в ответ: «Ерунда.
Ты не будешь крестьянином уж никогда».
Хорошо!
Начинаю отныне и впредь
Этой болью болеть, этой скорбью скорбеть.
Но ответила сцена: «Не стоит труда.
Ты не будешь актером уже никогда»
Пустяки.
Сяду с удочкой возле пруда.
И забуду о счастье ином навсегда.
«Чушь – промолвило время, -
Ишь быстрый какой!
Ты уже никогда не узнаешь покой».

Ну и все-таки кем я могу еще стать!..
И откликнулось трудное время опять,
Так что стукнулись будто вагоны года:
«Будь собою, собою самим будь всегда…»

***

Я повторяю опять и опять,
Чуть не стуча себя в грудь:
Ружья затем, чтоб осечки давать,
Лодки затем, чтоб тонуть.
Суша затем, чтобы ноги ломать,
Слово, чтоб хвастало зло.
Годы, чтоб их понапрасну терять,
Жизнь, чтобы так не везло.
У невезенья известная прыть,
Не отстает не на пядь.
Я - для того, чтобы все пережить,
Чтобы себя испытать.

***

Костер горит, огонь мерцает.
Закат за речкою потух.
И юнкер Лермонтов читает
«Молитву юнкерскую» вслух.

И юнкера в ответ хохочут,
И кто-то «браво» говорит.
Отбой трубит начало ночи.
И лагерь дремлет, лагерь спит.

А Лермонтову всё не спится,
И слушает он не спеша,
Как время ширится и длится,
Как к небу тянется душа!

Вот он постель свою оставил
И улыбнулся тишине.
И у Мартынова поправил
Подушку, сбитую во сне.

САБЛЯ

Шатаясь по городу после получки,
видать, от большого ума,
Я старую саблю купил на толкучке
без ножен, почти задарма.
И вот в моей комнате сабля нагая
понуро висит на стене,
и видится жизнь ей, конечно, другая,
где места бы не было мне.
Но мне эта жизнь показалась кошмаром -
уж больно она не ясна!
С каким-нибудь пышным и гордым гусаром
Наверно, дружила она.
Буквально ни в чем, знать, не знал он предела,
где надо молчать - не молчал.
Разжалован был и не раз он. За дело!
Но, все же себя отличал!
Любитель вина, кавалер многих спален,
картежник, задира и мот.
Ах, как же он все-таки был аморален!
Представишь... И, зависть берет!