Сравнения в лирике Рубцова. Часть 1

  Птичий и звериный мир наполняет образную систему сравнений в лирике Николая Рубцова. Причём, как раз сами слова «птица» и «зверь» становятся определяющими в сравнениях. Рубцову, вообще, присуще брать общее, коренное из окружающего его мира природы. Никаких дебрей зоологии и дендрологии: от мира птичьего – соловьи, воробьи, вороны, коростели, иволги, кукушки, лебеди, журавли, ласточки,  а от мира животного  – волки, зайцы, медведи, лошади, козы… То есть, берётся самое близкое и заметное русскому человеку, что определяет его систему ценностей в мире сказок, стихотворений, личного опыта, общей истории. Но в системе сравнений в его поэзии чаще всего звучит именно общее: птица и зверь:

– суну морду в полынью и напьюсь, как зверь вечерний;
– спелой клюквой, как добрую птицу, ты с ладони кормила меня;
– у порога я встану, как зверь, захотевший любви и уюта;
– боюсь я, как вольная сильная птица разбить свои крылья;
– мы будем свободны, как птицы;
– строптивый стих, как зверь страшенный, горбатясь, бьётся под рукой;
– капитан, как вожатая птица…

Конечно, встречаются в лирике поэта и экзотические зубры, львы, крокодилы, но всё-таки это единичные примеры:

– ворочаются, словно крокодилы, меж зарослей затопленных гробы;
– припали к рулям, как зубры (шофёры).

Такая система вполне вписывается в поэтику Николая Рубцова: он не стремится удивить. Он обращается к миру, который рядом с нами. Мы с ним срослись настолько, что почти не обращаем внимания: – он в нас изначально: «ивы, река, соловьи», «трава, вода, берёзы», «ветер, ливень, труба, провода»… Это система свободного поэтического дыхания, рождённого  духом русских просторов, русского бытия. Даже слово «система» неуместно в данном случае, потому что нет ничего в рубцовской лирике нарочито построенного, а если и есть, то вряд ли мы отнесём эти примеры к удачам поэта, к тому, что мы определяем как душу его произведений.
  Эмоциональная, настроенческая окраска сравнений «птичьего» и «звериного» также традиционна в целом.  Птица связана с волей, порой бессмертия – детством;  заботой и нежностью, сочувствием; с Родиной, тоской по лесам её и рекам: «Память возвращается, как птица, в то гнездо, в котором родилась», «…словно птица, душа тоскует по лесам!»
  Звериное вещает нам о разрыве с любимой, грозных явлениях природы, о преодолениях, превратностях дорог, об одиночестве… Повторюсь, что мы ведём речь о сравнении – художественно-изобразительном тропе: «Поэт, как зверь, напьётся натощак…», а другой – «ловок и остёр… как зверь в часы охоты».
  «Звериное» связано с трагическими событиями жизни, «птичье» чаще всего с чистым, высоким, детским: «И быстро, как ласточка, мчался я в майском костюме на звуки гармошки, на пенье и смех на лужке». К «птичьему» относится и одно из самых глубоких рубцовских сравнений в стихотворении «Журавли», где пение «прославленных птиц»  сравнивается – дважды! – со «сказанием древних страниц». В стихотворении «Катунь» он снова обращается к близкому образу, говоря о «древней клинописи птиц». Что-то неизбежное, предназначенное свыше слышится в этих, может быть, одних из самых лучших тропов поэта:

Широко по Руси предназначенный срок увяданья
Возвещают они, как сказание древних страниц.
Всё, что есть на душе, до конца выражает рыданье
И высокий полёт этих гордых прославленных птиц.

  Вот это мазок поэтической кисти поэта – широчайший в пространстве и времени! И в беспредельности чувства – «Всё, что есть на душе» и «до конца».