Однажды в августе, под окончание лета

Однажды в августе, под окончание лета,
умчавшись загород от раскалённых дум,
я шёл поляной, полной солнечного света,
и вдруг отчётливо услышал шум —
как царь Давид из Ветхого Завета,
колышущийся дуб под дуновением ветра,
как будто нараспев читал Псалтирь,
сияя и произрастая вширь.
…
И я, не знавший языка растений,
был обнесён лавиной потрясений.
Зажёгся лес и весь загрохотал,
и разум мой во мне заклокотал —
что есть ещё у нас другие люди,
ландшафты, горы, призрачный Урал,
что знать не знали мы об этом чуде,
отыскивая в каменистой груде
себя самих, как редкий минерал.
Что есть движение рек и святотатство кедра
в Свердловске или кряжистой Перми.
О, родина, увидь меня, прими!
Открой свои божественные недра,
и всё собой одной заполони.
Чтоб ум мой, жаждущий восстаний и смятений,
застав события великой толщины,
на свет величественный выбрался из терний
и осознал — теперь мы прощены!
Что руки наших предыдущих поколений
объяли нас зелёным поясом дубрав,
кольцом промышленным, углём непобедимым,
что в девятнадцать лет я был неправ,
когда звенел с трибуны голосом правдивым,
взлохматив волосы и подвернув рукав —
что мы — предатели, которых не простили,
всю жизнь потратили на службу тёмной силе,
что нет ни гор, ни рек, ни сосен, ни лугов,
что человек ещё недавно был в России,
всесильный был, красивый был и был таков.
…
Но, вот, при виде здешних берегов,
я понимаю, сделавшись постарше,
что всё, как прежде на своих местах —
лощины, горы, лес. Как это страшно!
Как непередаваем этот страх —
когда кругом опять зажгутся домны,
и дух людской всей мощью прорастёт —
а станет ли от этого светло мне?
Рассеется ли мрак моих забот?
Что могут минуть — минут сотни лет,
но этот край останется пригрет
лучами переменчивого солнца,
и только мой сутулый силуэт
исчезнет, не сверкнув в туманных соснах,
но если тот, кто их такими создал,
однажды возвратится в Назарет —
мы вновь за ним потянемся вослед,
пусть будем то не мы — звенящий воздух,
пусть будет то не он — пьянящий свет.