Эльзэ Ласкэр-Шюлер. Стихотворные портреты друзей

Эльзэ Ласкэр-Шюлер. Стихотворные портреты друзей


Рихард Дэмэль

Кровопускание и дифузия крови одновременно:
Донорство — твоему сердцу дар.

Он мрака плантатор,
Тёмным падает его зерно и вопиёт.

Чёрная молния зигзагом
Всегда движет его лицом.

Над ним Луна, увеличенная вдвойне.



Франц Вэрфэль

Он — восхищённый школьник,
Яркие учителя — призраки в его кудрявой голове.

Само его имя так шаловливо
Франц Вэрфэль.

Всегда ему пишу я письма,
На которые с кляксами он отвечает мне.

Но мы его любим все
За его нежное сердце.

В его сердце эхо
Восторженного биенья.

И он кротко складывает губы,
Читая стихотворенья.

Некоторые из них носят пыльный тюрбан.
Он внук своих собственных строк.

Но на его губах всё же
Нарисован соловей.

Мой сад поёт,
Если Франц его покидает.

Его голос струит радость
По любой из дорог.



Карл Фогт

Сий из золота,
Если выходит на сцену —
Та сияет.

Его рука — скипетр,
Когда он режиссуру ведёт.

У траурных пьес Стриндберга
Он снимает короны.

Из сочинений Ибсена
Он выносит чёрными перлами всё.

Лишь сам он может играть короля
Как исполнитель.

Завтра быть ему королём —
В этом радость моя.


Карл Фогт — немецкий актёр.


Георг Тракль

Георг Тракль пал на войне от своей собственной руки.
Таким одиноким то было на свете. Он был мной любим.



Георг Тракль

Его зренье было совсем далеко от него.
Он уже мальчиком был в небе.

Поэтому его слова проступали перед ним
На облаках синих и облаках белых.

Мы с ним спорили о религии,
Но всегда как товарищи по играм,

Мы готовили ртами Бога,
Раз: В начале было слово.

Сердце поэта — крепкая крепость,
Его стихи — певучие тезисы.

Он был на благо Мартином Лютером.

Свою трёхмерную душу нёс в руке,
Когда к святой войне за веру тянулся.

Затем я знала: он был умершим.

Непостижимо: его тень
Находится вечером в моей комнате.


Пауль Цэх

Дед пел о заколдованной селяночке
Из сказок Гримм.

Его внук — стихотворец Пауль Цэх
Пишет свои стихи топором,

Можно их в руки взять,
Так они тверды.

Его строка будет судьбой
И ропчущим народом.

Он даёт чаду через сердце пройти
Мрачным богомольцем.

Но кристаллы глаз бессчётно играют
Бликами утра грядущего мира.



Ханс Хайнрихь фон Твардовски

Фламинго достал себе игрушкой
Ханса Хайнриха из пруда.

Месяц в золотом фраке танцует
С его звёздами зигзаг,
Если Хайнрихь рифмует в шапокляке
В нашей тактике кавардак.

Он сочиняет до Господа Бога рани
Пародии о достойной любви
Что лёгкими облаками и остроумием полнЫ.

Счастливо бьют его сахарные часы побудок:
Его глаза оставляют след голубизны
Высокородных незабудок.

 

Марианнэ фон Вэрэффкин

Марианнэ пишет, с красками России играя:
Со светло-зелёным, розовым, белым,
Её самый глубокий наперсник в играх — кобальт темной сини.

Марианнэ фон Вэрэффкин,
Я называла её уличным высокородным мальчишкой,   
Уже раньше в Российском государстве, по всей округе,
Это звание себе снискала.

Своего отца, приверженца Александра,
Она носила в медальоне на шее.
Марианнэ писала с него портрет ещё восьмилетней:
Мастерицей такой просто с небес пала.

Золотые нивы растут у неё на ландшафтах,
Где народ из крестьян нравится Богу,
И радует Бога его богатые урожаи.
Слышится звон с колоколен на её воскресенья полотнах.

Марианнэ картины — творенья,
Которые дышат в потоке жизни.
Но как в море и как в лесу
В них глубочайшее умиротворение скрыто.

Марианнэ душой и  непривязчивым сердцем
Охотно играет с радостью и страданием вместе.
Точнее её меланхолия видится
В её холстов тонами щебечущих красках.


Саша

Он был красив и умён,
И добр.
И молился ещё как дети:
Милый Боже, сделай кротким меня,
Чтобы попал я на небо.

Он был магнолией в цвету
Светлое яркое пламя.
Как светит солнце,
Мы начинали вокруг него игру.

Его мать горько плачет
По своему «большому неуёмному мальчику»
На девять лет его жизнь остановлена,
Девять лет он сражался со Временем,
С Вечностью

Когда он любил других,
Как себя самого,
Да, переступал через себя он!
Потеряны: Миры, Звёзды,
Зеленеющее Блаженство его Лесов.

И даже на каторге он делился ещё
С братьями своим сердцем,
Любимым Богом, когда сам не имел тепла,
Он еврей, он христианин, и за то
Снова распинаем.

Смирение он отвергал,
Чистым серцем страдал в бурях!
Его свежее дуновение
Напоминает бурный исток...
Всего сонма истоков.

Но даже во мраке
Отрезвлённый темницей
Писал он печной сажей
Серьёзно о жизни.

Горька и нежна
Смерть свет его жизни затушила.
За решёткой по-кошачьи зрачки засветились,
Когда он умер
При колокольном звоне в рани.


Саша — писатель-анархист Йоханнэс Хольцманн (1882-1914),
умерший в тюрьме под Москвой.



Абрахам Штэнцэль

Давно уж годы Библии погребены.
Лишь оба носим мы ещё тоскуя
Вкруг наших синих шляп траура флёр.

По детским играм мой товарищ ХАмид Штэнцэль:
В броженье сердцевину приводил в стволах
Божьих деревьев в Либаноне.

С любимой родины изгнаный бурей
В одной из жёстких стран он размышлял:
Его ли забросает достойнейший язык камнями...

И спотыкается о иврит с тех пор его язык.
А на испорченном в гетто еврейском
Действительно он говорит.

Беспомощны и мощны
Взгляды его уходят вдаль и их мерцанье
Зеленоватоясно видится до девственного дна

Огромных иорданских глаз,
Собой напоминающих
Глаза у патриархов.

Душевный искренний Поэт,
В ком не фальшиво сердце
Достойное любви.

Если в полночь мы
Зимой по улицам
Двумя высокородными животными брели,

Читая монотонно вместе что-то снегу,
Звучало как в пустыне,
Даже если голову склони — везде Сахара....

Каждому ветру он глядел вослед,
С любовью гладил он себя по чёрным волосам,

Поскольку Музою его стихов являлась Кабала,
Неся его в своей руке.



Готтфрид Бэнн

Король Гизэльхээр, кто велик,
Вонзил мне прямо в сердце
Свою сладчайшую из пик.



Георг Гросс

Порой видна пестрота слёз
В его пепельных глазах.

Но ему всегда встречаются труповозы,
Что пугают его стрекоз.

Он суеверен:
Под злой звездой был рождён,

Его почерк дождит,
Его рисунок — буква, что мутна.

Как долго б в реке лежали,
Вздуваются люди у него,

Эти потерянные мистерий с дряблыми мордами
И загнившими душами.

Пять грезящих перевозчиков мёртвых
Его пальцы из серебра,

И хотя нигде нет света в заблудившейся сказке,
Он всё же ребёнок,

Тот герой из кожаного чулка,
Кто на ты с родом индейцев.

В остальном — он ненавидит людей,
Те приносят несчастье ему.

Но Георг Гросс любит свои невзгоды
Как врага, кто брелком повешен на нём.

И его печаль от Диониса,
Чёрное шампанское — его взрыд.

Ни один человек не знает, откуда он взялся,
Я же знаю, где он приземлится.

Он — море, чья в завесах Луна,
Его Бог только светом мёртв.
 



Хэдвиг Вангэль

Хэдвиг Вангэль,
Чьё имя на папирусе написано,

Сестра святого Петра,
Сидел кто в правых Назарета.

Вообще, она зовётся
ПЭтра.

В помыслах она кувшин приносит
Господу её,

И обтирает Его ступни
Своими волосами,

И благородство зрит раввина
Через приспущенность сияющих ресниц,

И за жизнь дрожит
Воскресшего Йэзуса Христуса,

Кого она узнала с пылом,
Взирая вдаль из западной страны.


Хэдвиг Вангэль (1875-1961) — немецкая актриса.



Альфрэд Кээр

Якобсон и Якоба гримасы
Дозволяют тут чернила прыскать в массы,
У которых водянистой крови цвет.

Мююзам, не забыть его мне интереса,
Каином его зовётся пресса,
И убить её Якоба нет.

Пфэмфэрт и его «Акционеры»
Втягивают всё меня в свои аферы,
А в нужде поможет ль доктор Кэрр? 

Что сегодня для литературы
Доктор Кэрр, как твёрдые натуры?
Он в хлебах её один лишь сребреник всех эр.



Вэрнэр Крафт

Самый глубокий из формата трубадуров он поёт
Пред облачным окном чуть завуаленного мира.

И всё же  мир его бессмертная Любимая,
Вэрнэр чести мира как любимой Кавалер.

Услышьте же! Мир не потерян —
Когда его так долго воспевает Певец!...

Вот шпора рыцаря вознесена им
К окну его Прекрасной Дамы,
Мира!

Написаны с великой дисциплиной
Звучат, нанизаны строка к строке,

Меланхолично стихотворенья Крафта.
Тоскующе кровоточит строка из сердца.

Но из этой празатопленности кровью
Внезапно всё ж выскальзывают строки.

Восторгом пробуждаются его глаза
В сиянье полдня.

Книга его стихов
Отображенье внутреннего естества людей,

И в ней читаются
И сны, и пробужденья.

И к этому ещё дарован
В блистательных стихах — Орфей.

Чудовещен и мил одновременно
Всеизменяющийся страх.

Так затемняя всё и просветляя,
Творить способен только истинный Поэт,

Кому уже при жизни отрясать по нраву
С тела подземелье,

Дабы ему доверенную душу
Вернуть освободив туда, где свет.

Тысячу раз он очаровывает словом,
Чья честь в строке читателю дана как сладость дынь.



Франц Марк

Франц Марк, Синий Всадник из Рида,
Взошёл на своего боевого коня,
Проскакал через бенедиктцианских сельчан в Нижнюю Баварию,
И вместе с ним его солнечный верный нубиец
Оруженосцем ему.
На своей шее он носил в серебре медальона мой портрет
И камень-оберег от его верной жены.
Через улицы Мюнхена он проносил свою библейскую голову
В светлых рамах небес.
Утешение в успокоенном  миндале глаз,
Сердце в грозе.
За ним и на его стороне много, много солдат. 


Тэодор Дойблер

В расщелине его век
Течёт тёмный гольф.

На своих плечах он проносит луну
Сквозь облака ночи.

Вокруг него люди становятся звёздами
И начинают в произносимое им вслушиваться.

В нём незамутнён первоисток,
Голубой Едем ясно отражая.

Он — Адам и знает имена
Всех существ на свете,

Дав обет верности Духу и животным,
Тоскует по своим сыновьям.

Тажело блестят на нём плоды граната
И поздние шептанья деревьев и кустов,

Также стенания поваленных родов
И дикие жалобы вод.

В нём собрались оборотни и лавины,
Солнце и сладостные завесы многих-многих лоз дикого винограда.

Evviva тебе, Триеста фюрст!



Алиса Трюбнэр

У неё лицо из лунного камня,
Оттого она должна была грезить всегда.

В шёлке её волос с отливом эбенового дерева
Сияли Тысяча-и-одна-ночь.

Её глаза изрекали святость.
Золотой страницей Библии было её сердце.

О она — звёздочка,
Струившая мерцание.

Герцогиней она наделяла венцом
И самого малодушного гостя.

Но иногда, являлась с запада,
Грозой в свете молний,

Заточённых за зубцами крепости,
В тяжёлых рамах.

Многие её полотна —
Полные пиетета, многоцветные письма,

Такие хранят за стеклом
На стенах.

Но также Стекло и Травы
Писала Алиса Трюбнэр.

Кое-где между этим сидит какая-то шельма
Со старомодной пухлой головой фарфоровой куклы.

Или она писала с полным почтеньем кухарку
Как Frau Lucullus оставленную в глубине кресла,

Превращала изобильные фрукты в розы
На белой камкЕ.

О, она была просто Волшебница.


Алиса Трюбнэр (1875-1916) — немецкая художница.



Пэтэр Баум

Он был правнуком ели,
Под которой господа Эльбэрфэльда вершили суд.

Радовался каждому блестящему слову
И давал празднично эти слова у себя разграблять,

Затем светились оба сапфира
На его фюрстовском лице.

Всегда настаивал он, если я больной лежала :
«Пэтэр Баум должен прийти!»

А придёт — Рождество наступило,
Моё сердце становилось медовым пирогом.

Как могли мы радоваться друг другу!
Обоим всё остальное было всё равно.

И он охранял часто
Мою сладкую дрёму в кресле,

Красные и жёлтые леденцы ел охотно,
Часто целую конфетницу с ними съедал.

Теперь дремлет наш милый Пэтэр
Уже давно в ночах Вечности.

«Если бы я Вас Всех в счастье
Хотя бы на небесах имела...»

Сказала однажды  сыновьям, в это веря,
Его мать.

Теперь Пэтэр вдали
Сохранён небом,

И огромная привязанность к нему, Поэту, нежно
На земле солдатского кладбища, полнясь пиететом, растёт.


Пэтэр Баум (1869-1916) — немецкий романист и поэт.



Хайнрихь Мариа Даврингхаузэн

Как он туда попадёт —
Юный из Трои жрец
На могильнодревлем древососуде.

Две ночные тени спящепьют
В его махагоницветной голове,
Его губы мило целовали богодевочку.

Как он устремлён в складках ввысь —
Всегда благоговейный бархат
Несут его плечи.

Хайнрихь Мариа Даврингхаузэн (1894-1970) — немецкий художник, представитель Магического реализма.



Милли Штэгэр

Милли Штэгэр — укротительница
И львов и пантер, но в камне.

Перед Домом Представлений в Эльбэрфэльде
Стоят её великие создания.

Злых остолопов, серьёзных кукловодов,
Клоунов, веющих кровоточащими душами,

А также источники вод, замолчанных мопсов жён
Загадочно вынуждает Милли гнуться вниз.

Иногда она вырезает Гулливершу
Из спичек:  Адам, а  со спины он — та, его жена.

Затем она смеётся, как яблоко наливаясь,
В её сталесиних глазах сидит хитрец.

Милли Штэгэр — буйволица у силы метания,
Она радуется также у зацветшего ядра косточки с кустов.


Милли Штэгэр (1881-1948) — немецкая ваятельница.



Лео Кэстэнбэрг

Его руки проносят музыку волшебством сквозь тишину комнат.
После этого среди нас сидит та почтенная Луна,
Чьё осанистое золото откинуто к спинке стула,
Примиряя нас с миром.

Если Лео Кэстэнбэрг за роялем,
Он — Святой человек,
Пробуждая Листа от сна окаменения,
Празднуя с Бахом Вознесение.

С Шуманом Лео становится ребёнком,
И мечтателем у сладостного огня Шопена.

Тёмный рояль превращается в орган,
Если Кэстэнбэрг играет свои собственные розы.
Его тяжёлое, эбенового дерева сердце радостно вздымается
И обдаёт нас музыки мягким ливнем.



Вильхэльм Шмидтбонн

Он тот Поэт, кому был завещан
Ключ от Каменного века.

Адамом носит он пражука,
Скарабея в перстне.

Вильхэльм Шмидтбонн вещает о Парадизе,
Срывая туман лжи с Древа:
Гордо цветёт Зонтик Познания.

По его лицу всегда струятся
Две сумеречносиние силы потоков.

Он из листвы и коры,
Рассвета и крови кентавра.

Как часто он уже оставлял орлу
Свои творения для утоления жажды.

Его новейшая игра стихом глазеет из одноглазого.



Людвиг Хардт

Земля его родины
Не успокоится ни у каких гор:

Всё дальше, дальше скамейкой
Страна фризов.

Вольно грохочут грозы там
И штормовые нравы.

В маленьком городке Вээнэр
Свешивает из родительского гнезда Людвиг свои перья.

Отсюда однажды осенью с перелётной птичьей стаей
Перелетел он через Эмс.

С тех пор высота полётов птиц
В его незапятнанном низостью сердце.

При его грозном носе
Его губы — благодетельницы в шелках,

Когда они строки
Райнэра Марии Рильке гостеприимно преподносят.

Звон рыцарских шпор
В пропеваемых им балладах Лилиенкрона слышен,

Чайки взлетают в громкой «Эмме»,
Если он угощает нас

(На свой Хардта лад)
Моргэнштэрна «Комической мешаниной».

О, Людвиг Хардт любит  поэтов,
Которых озвучил.

И он в браке со стихами,
В которых, говоря скромно, толк понимает.

Никогда не декламирует он стихи!
Это же плоско. 
 

Людвиг Хардт (1886-1947) — выдающийся немецкий чтец.



Фритц Ледэрэр

Не надо подниматься только на вершины гор,
Чтоб новый снег увидеть,
У Фритца Ледэрэра он на любой картине.

А сам он — Рюбэцаля сын,
Был вытесан из камня с горным клевером.

Нужно тепло одеться
И не забыть обувку на меху,
Когда к нему восходишь в мастерскую

И не хочешь мёрзнуть при осмотре
Его заснеженных ландшафтов
В деревянных рамах.

Каждое творенье Ледэрэра — белый мир!

И глядя на художника издалека,
Поймёшь, что этот может,

Поскольку чистота в им сотворённом
От светлой в нём души.

И он даёт ею сверкать и розоватости от солнца,
И тёмной золотистости луны.

Он пишет и не украшает,
Наносит светоносный белый и не висит на нём,
И на его полотнах нет ничего от моды.

Искусство — мир, что у художника в крови.
Нет сцены для попыток по его созданью.
Искусство, раз от Бога, дегенеративным быть не может.

Свидетельством же подлинности роскоши
Служат чудесно снежные поля
Нашего молодого Рюбэцаля:
Фритца Ледэнэра.



Леопольд Кракауэр

Рисунки Леопольда КракАуэра
Творения.

Часто они цвета песка и гари, ужасая
Как шкура, снятая с горба верблюда.

Мнится: сердце горы в пустыне
В кончине ещё бьётся на картине,

Оно ждёт, как усопшие в могиле Масличной горы,
Своего Воскрешения.

Своей виноградной лозы.
Своего цветения.

Рисовальщик, человек-творец,
Чья душа в сотворённом.

Любовь как Бога к Святым Горам:
Синаю, к камням Моаба и Гильбоа.

Высоты художника вздымаются
С рисунка на листе к Вечности.

В их камнях очертания чаш,
Покой жил, клеток частей тел.

И повсюду беспредельно
Одинокое старцев Безмолвие.

Прастроения, купол над куполом.
И усталый паломник  ищет ворота к Богу.

Эрцсинагоги ангелов,
Которые сбираются в крылатую общину.

В дуновении неброского Творения
Погружённость в него самого рисовальщика.

Гордые саркофаги так же сводами
Сохраняют потерянное изображение Бога.

Потерянное Сокровище человечества.......
Что мы как творения без Божьей движущейся Улыбки?

Промёрзшие холмы и горы.