9. Двенадцать писем 1-4 Марина Бондарева

1.Но так бывает  среди  птиц…   
               
Если моя душа и виновата, то только в том, что искренне и по-детски рванулась Вам навстречу, забывая всё, что было, и не думая о том, что будет...
Я желаю Вам доброго времени суток…  Судьбе и Богу было угодно, чтобы Вы встали на моём пути стеной непреодолимой, завораживающей и совершенно дикой. Всё изменилось сразу и вдруг в моей  замерзшей женской душе. Так бывает в смертельные мгновения: чётко, ёмко, без эмоций,  с размаху,   в одну точку: секунда-жизнь.

На такие высоты самоотверженности и чистоты духа  моё сердце если и взмывало, то лишь в далеко забытой юности, когда я с разбегу влетела в замужество, принёсшее мне мгновения ослепительного женского счастья и множество некрасивых рубцов на ещё неопытном  сердце. Я выходила из своей тогдашней беды долго и мучительно, потому что уже не могла летать  и равнодушно несла переломанные крылья, как горб, не ощущая ни его тяжести, ни его уродства.

Я говорила Вам однажды, что почти упала на палубу такого же утлого, как я, судёнышка, даже не для того, чтобы согреться, а чтобы не утонуть совершенно, и не потянуть за собой самое лучшее и дорогое, что ещё заставляло мой инстинкт самосохранения делать хоть что-нибудь.

Я была благодарной.
Я много отдавала.
И мне давалось многое.
Но так бывает среди  птиц:
переломанные крылья срастаются может и неправильно, но достаточно крепко. Оперенье восстанавливается, иногда совершенно меняя цвет. Я больше не могла не летать! 

Мне до невероятной страстности и непоколебимости захотелось неба. Или, быть может, моря, с его  дивной жизнью в непостижимых глубинах, о которой непосвящённый даже не догадывается. Ах, как восхитительно было  взлететь в одну из этих глубин на всей мощи своего обновлённого крыла.

Я не увидела бы Вас.
Не заговорила бы с Вами.
Отбросила, как совершенно ненужное. Насторожилась бы бесконечно. Прислушалась бы к здравому инстинкту самосохранения. Осторожно обошла бы,  как острие  старого заржавленного ножа, случайно оголившегося на осевшей от дождя земле. Но, повторяю,  что-то тогда случилось: неправильно, страшно и непоправимо   волшебно. Так зовут корабли сирены с утёсов. Так сходятся горы. Так падает летняя ночь и засыпает звёздами до самой макушки настолько, что не можно дышать.

И я запела!
Упоительно, сладко,  закрыв глаза на весь остановившийся в изумлении мир.
Не было ни страха, ни осторожности. Неохватная мощь  и сила наполняла даже воздух, где я проходила секундой раньше. Вас затянуло в моё сердце с сокрушительной быстротой. Вы, как и я, ослепли, оглохли и тоже запели! Вместе со мной. Но заимствованный дар не долог. Отражённый свет стекает однажды, уходит в землю и возвращается в небо дождями и радугой. Моё сердце взяло слишком высокую ноту. Недосягаемо высокую. 

На такой частоте поют дельфины. Так непреложно и неотвратимо  стучится роса в каждую седую морщинку   макового лепестка. Именно так идут напролом волки за запахом вечного неистребимого зова. Это – другие уровни бытия.

Когда-нибудь мрачное оцепенение покинет Вас. И неприглядные тени, рождённые на грани ослепительно чистого света и отвратительной влажной тьмы  отпустят и оставят Вас. И семицветье радуги упадёт на выжженное болью место, называемое вечным. И душа неотвратимо захочет любить. Дарить. Быть самозабвенной. Преданной беспредельно. Отдающей бесконечно. И захочется петь. Упоительно. Сладко. Взахлёб. Закрыв глаза  на весь остановившийся в изумлении мир.И тогда Вы
вспомните меня. И подниметесь высоко и безоглядно.И сорвёте своё сердце на взятой на пределе всех человечьих сил ноте. И неохватная мощь любви, которая разрывает сейчас моё сердце,  наполнит воздух, по которому Вы шагнёте босыми ступнями, ещё не привыкнув к тому, что теперь научились летать.

И будет зов.
Песнь дельфинов.
Вскинутая вверх волчья морда с единственным именем, уходящим в глубину Вселенной. Песнь одного для одного в вечном, неистребимом зове...
…Быть может, я ещё смогу Вас услышать…
 
2.Сотни лет тому вперёд

Я вновь не знаю, как обратится к Вам, моё,  ещё не отболевшее, Прошлое.Я не знаю, что могла бы Вам сказать десять лет тому вперёд. Я не решусь предугадать,  что  отвечу Вам завтра, если вы, как всегда, неожиданно, неотвратимо и самоуверенно – встанете в проёме дверей моего притихшего дома. По-хозяйски переступите порог.  Бросите мгновенный, оценивающий взгляд: хороша, ждала, рада, плакала. 

И уже совершенно уверившись в своей крайней, почти болезненной  нужности – дышать нечем, плакать нечем, петь нечем – подставите щёку для поцелуя.
Быть может, что-то меняется на нашем милом земном шаре, четыре года преданно сберегавшим разбитое сердце одной единственной женщины, в одной восхитительной стране, в маленькой уютной квартирке старого провинциального города.

Да, что-то меняется.
Так чувствуешь ногой упругую воду под ярко-зелёной травой. Так осознаёшь запах ещё не пришедшего дождя. Так догоняет аромат отцветшего шиповника. Именно так  наступает время уже случившихся, но ещё не прожитых перемен.

Я люблю Вас. Нет. Я – любила Вас!
И сейчас, качаясь на ладонях уютной Вселенной, я посылаю Вам в дар тепло, восхищение и благодарность.

Я уже вижу уголки Ваших самодовольно дрогнувших губ.  Не нужно. Я вернула себе себя. Я вернулась к себе.  Вы не приняли ни печалей, ни радостей моего вдохновенного безоглядного сердца. Теперь Вы хмурите Ваше красивое лицо. Брови поднимаются над переносицей острием тяжёлого копья. Взгляд каменеет, ожесточается. Лицо для битвы.Для безусловной победы любой ценой. Огонь. Лава.
Пепел.

Я не боюсь. Я никогда не боялась Вас. Я – боялась Вас потерять. Но очарованность рассеялась… Вы удивлены. Озадачены.  Быть может, оскорблены. Вам непривычны мои новые слова, другие жесты, иные поступки. Во всегдашности мужского самолюбования вы забыли – я сама вручила Вам и волю, и право, и себя! Без колебаний.  Без условий. Без скорых выгод и лёгких приобретений. Четыре осени, зимы, весны, лета. Как много времени и времён. Как много неразделённого, непонятого, непринятого, не прожитого вместе…

И всё же (Вы удивитесь, читая эти слова!) – у Вас  живая душа! Трепетная. Чуть наивная.  Окаменевшая от бесконечной засухи добрая земля, покрытая неприглядными трещинами между вздыбленными островками-чашами. Здесь не поможет случайный тяжёлый ливень. Вода отстоится в рваных мелководьях и унесётся ветром. Нужны дни. Долгие дни тёплых рассеянных дождей. Нежных и призрачных. Трепетных, мудрых и терпеливых. И тогда земля обязательно оживёт.

И будет ярко-зелёная трава. Тысячелетний запах только что ушедшего дождя. И упрямый шиповник  закачает на своих колючих лапах изящные бутоны. И женская рука обязательно протянется сквозь времена и время, чтобы сорвать алый шипный цвет, запутать в своих волосах его дивный запах и выбежать, нет – вылететь! – навстречу единственному из всех, живущих на нашем милом земном шаре, уютно качающемуся на ладонях Вселенной…

…Я не знаю, что я Вам тогда скажу – сотни лет тому вперёд…

3.Птица на дереве

Мне вновь захотелось с Вами поговорить. Я ещё не умею думать о Вас, как о совершенно постороннем. Не сердитесь. Я просто расскажу Вам о птице на дереве.
Где-то там, на грани реального бытия и бессознательной зачарованности, я увидела её – крепкую, округлую – как скорлупа грецкого ореха, с вжатыми в эту коричневую скорлупу крыльями. Дерево тянулось вверх, очень похожее на хрупкий каменный цветок из сказок Бажова. И птица тянула вверх свою наивную, гибкую шею, увенчанную маленькой головкой-бутоном…

Если Вы  дочитали эти строки, значит – настроены выслушать меня.

Здравствуйте, моя Недосказанность!

Я улыбаюсь. Вы не можете повернуться спиной. Отвести резко – как ударом – в сторону мои руки. Молча пройти к порогу.
Медленно-медленно открыть дверь. Долго-долго спускаться вниз по остановившемуся, вопреки всем законам физики,  лестничному пролёту,  совершенно точно зная: я смотрю Вам вслед. Ничего этого Вы не сможете – потому что я никогда не узнаю об этом наверно. Именно поэтому я говорю с Вами  обо всём,  что слышится, плачется, радуется и чувствуется в моём сегодняшнем сердце. И позволяю себе  думать – Вы слушаете меня.

Вот Вы недоверчиво и резко качнули плечами. Потому что я заговорила о любви. Уверяю. Она есть. Разная для разных. В ней радуга жжёт  и пронзает насквозь.
В ней – кипящая ярость солнца, дерзость дождя, недосягаемая близость звезды, шершавое гортанье ворона. В ней всё, что Вы не умели принять от Вселенной и от одной единственной женщины.

Я знаю, моя нетерпеливая Недосказанность! Вы оставили страхи там, где на излёте отнимаются жизни. Где в прерывистых снах ходят по ярко-зелёной траве. Там самые ценные вещи на свете: вода и сон. И всё же – Вы испугались. Да-да, Вы правы. Вы всегда правы. Это суть и сущность Вашей одичавшей недоверчивой души. Так слушайте…

Там, под каменным деревом, лежала собака. С крупным, устало разбросанным на земле телом. Узкой мордой. И невозможно было понять: сторожит она птицу, зовёт, оберегает, или непременно хочет заставить её полететь. Ведь так правильно! И так нужно? Даже теперь, говоря Вам об этом, я чувствую её усталое напряжение, недоверие и беспокойное удивление: птица, похожая на скорлупу грецкого ореха, упрямо не желает взлетать! Это неправильно, непонятно – значит: опасно?! И длится бесконечно и этот не-полёт, и эта усталость…

Вы умница.
Вы давно поняли, что это за собака. Не прерывайте! Я договорю, можно? А впрочем – Вы правы (Вы всегда правы!), я оставлю письмо незавершённым. Но обязательно вложу в конверт. И отправлю Вам. Вы станете читать его, резко и тяжело приподняв плечи своего большого, бесконечно усталого тела. И Вам непереносимо будет не хватать взгляда одной единственной женщины, когда Вы долго-долго и медленно-медленно в очередной раз пойдёте по очередному лестничному, остановившемуся во времени пролёту…

…Послушайте, Вы ещё не ушли? Я скажу, быть может, самое главное – если Вы, конечно же, ещё не ушли…

У птицы есть крылья!
Коричневые крылья,  наполненные силой и отвагой!
И она бесконечно долго и  заведомо безнадежно вжимает их в ореховую скорлупу своего привыкшего к небу тела, потому что не желает  (Вы слышите, не желает!) взлетать. Взлетать – улетать – потерять… И мощь крыла сковывает уже не только её нежелание, но и закон необратимости. Или закон любви. Разной для разных.
Но всегда – для единственной женщины на свете. Или – для единственного мужчины.
Доброго остатка дня Вам, Моя Недосказанность.
…Интересно, а собаки когда-то умели летать?!

4.Туда, где грезит радуга…

Я вновь пишу письмо.
Забытая радость!
Забытая, опрокинутая переполненной огненной чашей, боль. На лист. На мир, равновесно и непоколебимо принимающий вся и всё.

Я пишу Вам, и моя пропетая и отпетая (так ли уж верно!) зачарованность Вами падает на меня, как когда-то, неотвратимо, но уже чуточку небрежно. Я не тоскую. Там, в предрёберье, горит непоколебимо и радостно мой собственный, дарованный от рождения любому-каждому, неповторимый даже за пределами Вселенной, Грааль – моё сердце.

Будем искренни. Быть может, это самое важное, чему научила нас любовь. И потому я легко и благодарно приветствую Вас. Я не сделала этого раньше. Но Вы даже не заметили. Здравствуйте, мой равновесный, равноправный друг…

Вы не убрали мой портрет со стола. Ваш взгляд тепло и чуточку рассеяно скользит по нему, когда Вы входите в кабинет, усаживаетесь в кресло и смотрите в окно. Вы переняли эту привычку в дни, когда мы вместе смотрели, как весна взрывает зелёной завесой почки деревьев на дальней кромке сада, и беспардонный стриж взрезает крылом горизонт в стае своих сумасбродных и совершенно счастливых сородичей.
 
Вы думаете. Держите в руках это письмо в старомодном, ещё не узком конверте, и думаете. Камин греет Вам плечо. У Вас, как и у меня, стынет левая часть тела (может, левая часть души?), и Вы привычно подставляете руку открытому огню. Вы не сожгли ни одного моего письма. Я знаю это наверное. Они лежат на узком подоконнике, и тонкий аромат сада из никогда не закрываемого окна (как долго Вы к этому привыкали!) оседает на чуточку посветлевших буквах.

Возможно, я прощаюсь. Возможно, Вы прощаетесь тоже. Но пока я иду рядом с Вами, уже не навстречу, а чуточку поодаль, к горизонту, где грезит семицветьем радуга, и моё сердце переполнено благодарностью и нежностью. Этому научила меня любовь.

Я отпустила Вас, но не рассталась с Вами. Вас это ни к чему не обязывает, и ни в чём не неволит. Впрочем, как и меня. Вы ведь тоже просто ушли, но совсем не расстались. Это двуединство вовсе не тревожит. Не жжёт стрелами рваных страстей. Не накрывает горячечной, почти смертельной волной, душу. Не разбивает и не размывает дух, тело, волю. С этим можно жить. Дышать. Мечтать. Думать. Быть милосердным и принимать милосердие.

Скажу больше. Это помогает и оберегает. Так что же тогда любовь? Вы улыбаетесь. Открыто и совсем по-детски. Вы больше не защищаетесь, не спасаетесь, не отгораживаетесь – Вы слушаете меня. Этому научила Вас любовь? Мне тепло рядом с Вами. Всегда и сегодня. Я вижу, наклон Вашей головы стал заметнее, морщинка на переносице разгладилась и сделалась едва заметной, брови привычно, но совершенно без жёсткости, взлетели вверх-ввысь. Вы тоже рядом. И Вам тоже тепло. И у Вас - там, в предрёберье – горит, непоколебимо и радостно, собственный, дарованный от рождения любому-каждому, неповторимый даже за пределами Вселенной, Грааль – Ваше сердце.

Возможно, Вы прощаетесь. Возможно, я прощаюсь тоже. Но сейчас Вы идёте, чуточку впереди (как надёжно идти вслед за Вами!), туда, где грезит семицветьем радуга. И Ваше сердце переполнено благодарностью и нежностью. И почему-то и мне, и Вам кажется, что пройди мы сквозь это кипящее белизной многоцветье (как забавно, белое только выглядит белым!), и расставание и расстояние станут неуместными.

Может, именно этому нас с Вами учит любовь?