Война и мир. гл. 2-4-1, 2-4-2 и 2-4-3

Том 2. Часть 4

2-4-1

Из древних времён сохранились понятья,
Как праздность, безделье, презренье к труду,
Она до сих пор держит всех нас в объятьях,
Она — эта праздность, противна уму.

Она, как проклятье нависла над нами,
Не можем мы жить в ней, не зная труда,
Мы средства для жизни должны добыть сами,
И не дожидаясь природы суда.

Таким состоянием праздности этой
Нашло своё счастье сословье людей,
Кто в мирное время объят сей приметой —
Военные, в армии, в службе своей.

Ростов в полной мере вкусил то блаженство,
Служить продолжая всё в том же полку,
Давно кончилось в нём военное детство,
По чину и должности — был наверху.

Уже он командовал тем эскадроном,
Где раньше Денисов бывал в нём главой,
Он как бы отныне владел неким троном,
Он слыл добрым малым, довольным собой.

Он был уважаем гусарским составом,
С начальством он был на хорошем счету;
Но письма из дома как будто удавом
Давили на душу, кромсая мечту:

Дела по хозяйству там делались хуже,
Пора бы ему возвратиться домой,
Семейный доход, да и твой — уже у;же,
Пора бы, как воину, Митьке дать бой.

Читая все письма, он жил в беспокойстве,
Что может прерваться вся тихая «гладь»,
Дела дома «блещут» в огромном расстройстве,
Ему надо будет их все поднимать.

Вступить в омут жизни с интригами, связью,
С любовью и с обществом просто в войну,
Во всё том болоте так просто увязнуть,
Всё здесь даже хуже, чем месть вся врагу.

Всё было запутано, страшно и трудно,
Он слал домой только холодный ответ,
Начало в которых было; столь уютно:
Как — «Милая матушка, вот вам привет».

Молчал всё, когда он намерен приехать,
Кончая словами «послушный ваш сын»,
Но всё вновь и вновь были в службе помехи,
Мешая начать для отъезда почин.

Из писем узнал о помолвке Наташи,
Ни с кем-нибудь, а с Болконским — врагом,
Но злость не прошла, переполнила чашу
Отчаянья, в их ожидание встречи потом.

«Не мальчик уже, этот князь наш Болконский,
И мог обойти разрешенье отца,
Сестру стало жалко за шаг такой скользкий,
Ей званья жены целый год ждать венца».

Он всё колебался, не взять ему отпуск,
Маневры, учения стали мешать,
Опять на полгода маячил тот пропуск,
Пришлось ему снова и снова всё ждать.

Однако весною десятого года
Тревожное вновь получил он письмо,
В семье разразилась всё та непогода,
Банкротство уже приближалось давно.

Серьёзность письма всколыхнула Ростова,
Добился он отпуска, едет домой,
Однако, к поездке душа не готова,
Ещё много дел у него за собой.

Получит ли Анну за все он маневры,
Ему или ротмистра дан будет чин,
Продать лошадей и дополнить резервы,
И несколько мелких, побочных причин.


На бал не попасть ему к панне Пшаздецкой,
Который гусары должны были дать,
Как в пику уланам — в честь панны Боржовской,
Но он должен ехать, не может он ждать.

Гусары обед дали в честь командира,
Ценой — с головы по пятнадцать рублей,
Плясал трепака, не жалея мундира,
И музыка делала всё веселей.

Его все качали, потом обнимали…
На славу уда;лся весёлый обед;
И в сани так бережно всё уложили,
До станции первой его проводили,
Чтоб с ним не случилось нечаянных бед.
 
С восторгом всегда проходили все встречи,
Всегда это был словно праздник в семье,
Все рады и счастливы, сладкие речи
Слышны отовсюду, в любом уголке.

Всё в доме по-прежнему было обычным,
Коснулось лишь в жителях ряд перемен,
И мать и отец в своём житье привычном,
Лишь чуть постарели с теченьем времён.

А новым одно стало их беспокойство,
И лишь несогласье в семейных делах,
Доведенных графом почти до расстройства,
Грозящим семье понести полный крах.

А Соня — так просто красавицей стала,
Ей шёл для расцвета двадцатый уж год,
Она вся любовью к гусару дышала,
Он был для неё, как питательный плод.

Приятно его поразила Наташа:
Он был удивлён: «Ну, совсем ты не та»!
— Что, я подурнела? — «Напротив — всё краше»!
— Княгиня? — уже вся несётся молва.

— Да, да, я счастли;ва и я им любима!
— А ты, ты-то очень в него влюблена?
— Я многих до этого тоже любила,
Бориса, учителя боготворила,
Но это — не то и не та вся страда!

Мне с ним всё спокойно, совсем не как прежде,
И лучше его не бывает людей…
Я счастлива, братец, живу я в надежде,
Чтоб всё бы свершилось у нас с ним скорей.

Брат диву давался, глядя на сестрицу,
Совсем не похоже, что вся влюблена,
Как можно в разлуке вот с этим смириться,
Что счастье невесты так долго ждала.

Она же — ровна и, как прежде, спокойна,
В предчувствие счастья всегда весела,
И участь жены ожидает достойно,
Как будто заранее это знала;.

Его удивленье рождает сомненье,
Что участь сестрицы уже решена;
Зачем та отсрочка и нет обрученья?
Здесь что-то не так: вся затея — больна!

Он с матерью как-то, в одном разговоре,
Так к слову пришлось, он сей поднял вопрос,
И вновь к удивленью нашёл с нею в споре,
Её в этом деле объял тот же «невроз.»

Графиня ссылалась на письма Андрея,
Где он объясняет свой долгий вояж;
— Болезнь, верно, держит его для леченья,
Здоровье слабо, нужен «длительный пляж».

А впрочем, бог даст, всё закончится славно, —
Так молвила мама, и в наш трудный век,
Он старше и опытен и это всё — главно,
Порядочный, умный Андрей человек.

2-4-2

Уже на третий день приезда,
Гусар не мог стерпеть свой гнев,
Как над семьёй разверзлась бездна,
Пошёл он к Мите словно лев.

Всего потребовал  он «счёты»,
Сам, мало зная, что о них,
Пришедший в страх от всей заботы,
«Бухгалтер» предоставил их.

Недолго длилась вся проверка,
Раздался графа страшный крик,
Одна для Митеньке та мерка,
Чтоб он угрозой весь проник.

— Разбойник, изрублю собаку…
Обворовал ты нас, семью;
За шиворот его, с размаху,
И далее: «сейчас убью»…

С большою ловкостью, коленкой
Удар отвесил он под зад,
И закричал, у рта аж с пенкой:
— Сейчас тебе устрою ад!

Чтоб духу твоего, мерзавец,
Тебя бы не было здесь, Вон!
Слетел с шести ступень, «любимец»,
И слышен был его лишь стон.

На том и кончилась вся помощь,
Гусара-сына для семьи,
Пригретый Митенька, как сволочь,
Себя подал, как друг свиньи.

Узнавшая о том графиня,
О мерах по спасенью дел,
Воздействие на всё предвидя,
Что сын лишь способ сей имел;

В надежде дел всех на поправку,
Спокойней стала за семью,
Как сын вскрыл Митьке «бородавку»,
Как репутацию свою.

И в беспокойстве вся за сына,
Как он всё то перенесёт,
С отцом как сложится картина,
И кто друг друга как поймёт.

А старый граф с улыбкой, робко,
Так начал с сыном разговор:
— Душа моя, горяч ты ловко,
Напрасен был твой приговор.

Ты рассердился, но напрасно,
Он не вписал семьсот рублей,
В другой странице деньги явно
Прописаны в счетах — левей.

Отец, мерзавец твой приказчик,
Я знаю — он мошенник, вор,
Он — явный звания образчик,
Он — просто обществу, как сор.

Ежели вы мне запретите,
Не буду я вести дела,
— Нет, сын, и вы меня простите,
Я стар и жизнь меня сдала.

— Нет, папенька, я всё жалею,
Что сделал неприятно всем,
Я меньше вашего умею,
И оставляю право вам.

С тех пор не занимался делом,
И не желал вникать в дела,
Не понимал всего он в целом,
То не его была страда.

Однажды мать позвала сына,
Есть вексель в тысячу рублей,
У Друбецких была кручина,
Как быть, прошло так много дней?

— Я не люблю их всё семейство,
Хотя мы были и дружны,
Прошло всё, мама, наше детство,
Одно лишь есть помочь им средство,
Поскольку до сих пор  — бедны;

Так вот как! — разорвал бумагу,
Рыдать заставил этим мать:
— Помог семейному я благу,
И меньше будут все страдать.

В дела отныне не вникая,
Он делом страстным занялся,
Себя охотой развлекая,
А с ним — и вся его семья.

2-4-3

Уже ночами и морозы
Сковали мокрую землю;,
И всепогодные прогнозы
Вещали: «Время я люблю»!

Оно как раз и для охоты,
И потеплело с вечеров,
Подняв охотничьи заботы
На разгулявшихся волков.

Когда Ростов в халате утром
Взошёл на мокрое крыльцо,
Собаки, чуя своим нутром
Хозяина и на лицо;

Все бросились ему навстречу,
И ну, лизать со всех сторон,
Бросаясь даже и на плечи,
Предвкушая волчий гон.

А утро — лучше и не скажешь,
Само звало «охоте быть»;
Данило, ловчий: «Что прикажешь,
Мой барин, вижу вашу прыть».

— Да, угадал, ты, мой охотник,
Готовь охоту на волков,
Устроим им мы наш субботник,
Их нынче множество голов.

Узнав о намереньях брата,
Наташа с Петей тоже вдруг,
Они особо были рады,
Замкнуть семейный этот круг.