Сенека, Утешение к матери Гельвии, 7-8

«Давай теперь обратимся от небес к делам людей. Ты увидишь, что целые племена и народы покинули места, где жили прежде. Что означают города греков посреди варварских стран? Откуда среди индийцев и персов македонская речь? В Скифии и окрестных землях, населяемых дикими, неукротимыми племенами, везде по берегам Понта найдёшь ахейские поселения. Ни суровость нескончаемой зимы, ни свирепость населения, характером подобного страшному климату (в оригинале: "similitudinem caeli sui horrentia" – "подобного своему страшному небу"), не отвратили переселенцев от этих мест. В Азии живёт целое скопище афинян; из Милета в разные страны уехало столько жителей, что хватило для заселения семидесяти пяти городов. Вся нижняя часть Италии, омываемая Ионическим морем, была Великой Грецией. Азия считается родиной этрусков, жители Тира поселились в Африке, карфагеняне – в Испании, греки проникли в Галлию, а в Грецию – галлы. Пиренеи не сдержали волны шедших на юг германцев: по нехоженым, неведомым тропам устремлялось человеческое непостоянство (humana levitas). Они тянули за собой детей, и жён, и отягощённых старостью родителей. Изнурённые долгими странствиями, многие остановились где придётся, просто от усталости, не обдумывая выбор места. А иным приходилось копьём и мечом добиваться права селиться в чужой стране. Какие-то племена на пути к неизведанному поглотило море, какие-то осели там, где их поместила крайняя нужда (inopia). Причины покинуть отчизну и искать себе новой у всех были разными. Одних разорение их городов вражеским войском, лишив собственной страны, направило к иноземцам. Других изгнала гражданская смута. Третьих отослали прочь, чтобы разгрузить силы перенаселённой земли и теснившегося на ней народа. Кто-то бежал от заразных болезней (pestilentia), частых землетрясений или долгих неурожаев, делавших жизнь невыносимой, а кого-то подкупило преумноженное молвой плодородие других берегов. Но сколь бы различными ни были основания выехать и бросить свои дома, очевидно одно: ничто не осталось там, где родилось (nihil eodem loco mansisse quo genitum es). Неутомимо роится род людской, и ежедневно меняется что-то в огромном мире: закладывают основания городов, национальности рождаются, нарекаясь новыми именами, тогда как прежние исчезают или сливаются с более сильными. Чем, однако, если не ссылкой народов (publica exilia), можно назвать все эти переселения? Стоит ли далеко ходить за примерами? Нужно ли называть тебе Антенора, основателя Патавии, или Эвандра, расположившего у берега Тибра своё Аркадское царство, или Диомеда и других, победителей и побеждённых, кого Троянская война рассыпала по чужим землям? Да сама Римская империя своим родоначальником считает ссыльного (exulem), бежавшего из покорённой отчизны и увлёкшего с собой немногих выживших. Нужда и страх перед победителями довели его до Италии, заставляя искать пристанище как можно дальше от дома. Наконец, этот наш народ – сколько колоний вывел он в каждую свою провинцию! Повсюду, где победил, римлянин остался жить. Когда предлагали переехать, люди охотно вписывались, и старики, оставив свои алтари, отправлялись за моря вместе с переселенцами. Сэкономлю на иллюстрациях, которых множество. Возьму только то, что перед глазами: остров, где я живу, многажды менял жителей. Скрытые древностью события более отдалённого прошлого придётся пропустить. Известно, что оставившие Фокею греки, которые теперь населяют Массилию, сперва осели здесь. Что прогнало их, непонятно. Мог не понравиться суровый климат (caeli gravita), а мог и вид Италии, превосходившей их могуществом, или же дефицит удобных гаваней. Дикость населения их явно не смущала. Ведь, уехав, они расположились среди народов Галлии, в то время крайне свирепых и совершенно не тронутых цивилизацией. После чего сюда перебрались лигуры, а с другой стороны – испанцы. Последнее явствует из сходства обычаев: здешние жители носят такие же головные уборы и такую же обувь, как кантабрийцы. Сходство некоторых слов также очевидно, хотя в целом их речь отошла от родной из-за общения с греками и лигурами. Затем сюда были выведены две римские колонии: одна – Марием, другая – Суллой. Видишь, сколь часто обновлялось население этой скудной, поросшей терниями ("spinosi" – "тернистый, колючий") скалы! Коротко говоря, ты не найдёшь такой земли, в которой до сих пор обитают её коренные жители. Всё кругом неоднородно и привнесено. Одни постоянно сменяют других, тот желает ненавистного этому, а того согнали с места, с которого он сам ранее выгнал ещё кого-то. Так угодно судьбе: никакое положение вещей не сохраняется неизменным (ita fato placuit, nullius rei eodem semper loco stare fortunam). Перемена места пребывания, если взять её в отдельности от прочих сопряжённых со ссылкой неудобств, излечивается, по мнению Варрона, учёнейшего из римлян, уже тем, что, куда бы мы ни приехали, законы природы (rerum natura), которым люди вынуждены следовать, везде и всюду одинаковы. Тогда как Марк Брут думает, что достаточным лекарством является то, что изгнанникам позволено увезти с собой свои добродетели (virtutes). Допустим, каждый из этих доводов сам по себе недостаточен, чтобы утешить изгнанника. Однако надо признать, что в совокупности они весьма сильны. В самом деле, насколько же мало мы теряем, если две главнейшие вещи – общая всем нам природа и наша личная добродетель (natura communis et propria virtus) – следуют за нами в любое место! По указанию творца вселенной, кто бы он ни был – всемогущий ли великий бог или бестелесный разум, искусный созидатель грандиозных построек, божественный ли дух, равно пронизывающий и напрягающий великое и малое, или вечный рок, нерасторжимая цепь причин и следствий – так вот, по его указанию в распоряжение других может попасть лишь наименее стоящее. Но ценнейшее для человека человеку неподвластно: нельзя ни подарить, ни отнять (quidquid optimum homini est, id extra humanam potentiam iacet: nec dari nec eripi potest). Мир, великолепнее которого естественный закон (rerum natura) ничего не создал, и дух, лучшая часть мира, восторженно созерцающий это великолепие, принадлежат нам вечно и пребудут с нами до тех пор, пока пребудем мы. Так выступим же скорее бестрепетным шагом, бодро и стойко туда, куда направят нас обстоятельства, исколесим все страны: нет на земле изгнания, потому что нет такого места на земле, которое было бы чужим человеку (nullum inveniri exilium intra mundum potest; nihil enim, qnod intra mundum est, alienum homini est). Поднимем взор к небу с любой точки земной поверхности и увидим, что божественное везде отделено от человеческого равным пространством. Следовательно, коль скоро не отвожу глаз своих от зрелища, которое их никогда не пресыщает, коль скоро позволено наблюдать солнце и луну, приникнуть взглядом к планетам, исследуя их восходы и заходы, периоды обращения и причины более быстрого или медленного движения, пока могу смотреть на сверкающие в бесконечном ночном небе звёзды, из которых одни неподвижны, а другие остаются в близких пределах своего кругооборота, какие-то внезапно прорываются, а те ослепляют разлитым огнём, как бы падая или пролетая мимо длинной светящейся дугой, пока я общаюсь с ними и таким образом – насколько это дано человеку – нахожусь среди небожителей, пока мой дух обращён ввысь, к созерцанию родственных ему предметов (cognatarum rerum conspectum), что мне за дело до того, какая земля у меня под ногами?».

Сенека, «Утешение к матери Гельвии», 7-8 (перевод М.М. Позднева).