Колокола колыбельные нам поют

Маша, не бойся, мы встретимся очень скоро.
Век пролетит и, взрезая скрипучий снег,
Вдруг упадёт на замёрзший, усталый город,
Город детей, обезумевших и калек.

Тихо над ними звенит твой хрустальный голос.
Даже в метель негасимый огонь храня,
Что-то в тебе всё равно за меня боролось,
Что-то в тебе неуклонно ждало меня.

Город вздыхает и тихо ворчит спросонок,
Входит зима, разметав серебро волос.
Спит на руках у тебя наш больной ребёнок -
Полно, отмолим, как исстари повелось.

Маша, прости, я совсем разучился верить,
Письма твои - мой единственный оберег.
Гаснут огни замолчавших навек империй,
На протяжённый, безмерно тяжёлый век.

К нашей нечаянной встрече всегда готовься,
Вдруг не узнаю тебя среди тысяч лиц?
Вдруг ты меня в этой тьме не узнаешь вовсе?
В сумерках зим, пугачёвщины и темниц.

Ранишь легко сквозь пургу мимолетным взглядом
И убежишь в ослепительный снегопад.
Но не забудешь. И как ни стращают адом,
Мы себе сами из памяти строим ад.

Только утратив всех тех, кто безмерно дорог,
Видишь, ожив, как, едва миновав обрыв,
Мчится трамвай в роковой гумилёвский морок,
Нашу дорогу безжалостно раздробив.

Молча взирать бы из окон, да мы не птицы.
Быть человеком... Возможен ли больший труд?
Ты не уступишь меня ни одной царице,
Я не впущу в твою горницу русский бунт.

Год новорожденный робко вздохнул в двенадцать.
Колокола колыбельные нам поют.
Сколько ещё, моя милая, нам скитаться?
Сколько ещё этих гибельных русских смут?