Григорий Ширман 1898-1956

.




Григорий ШИРМАН (1898-1956) – русский поэт, профессиональный врач.

- По рынку книг на набережной Сены,
- Шумела тишина машиной странной


 ***

По рынку книг на набережной Сены,
Где моет кисть неведомый Сезанн,
Эредиа могучий, как титан,
Сонет слагая, бродит вдохновенный…

Он выбирает старый том толстенный
И роется в пыли времен и стран,
Кровавый Рим он видит сквозь туман
И городов разрушенные стены…

А вечером, когда кругом Париж,
Как зачарованный, и море крыш
В лучах зари, он слово «император»
Рифмует с «ужасом» в сонете том,
Где в пурпуре крылатом триумфатор,
Как облако в закате золотом.


***

Шумела тишина машиной странной…
В созвездии Змеи среди планет
Я мчался в землю ту, которой нет,
С глазами, обнаженными как раны.
Я всё смешал: Заветы и Кораны,
И клинопись молниеносных лет
В эфире черном мчалась мне вослед,
И вспыхивали звездные бураны.

Был хруст передвигающихся льдин,
Титаны низвергались, я один
Летел, ресниц лучистых не потупя.
Сквозь тьму стихий я рвался напролом.
Тысячелетий раздирая струпья,
Мне Хаос пел о пламенном былом.


====================================

Чем нынче потчуешь, веселый бес?
Косматой брагой, черной брагой потчуй.
Над миром блещут розовые очи
И запрещенный путь богинь белес.
Над миром мчится Лев и Геркулес,
Свой лук Стрелец направил в образ Отчий,
И надо мной иной могучий зодчий
И праздное могущество небес.
Пресна земля, а сердце просит соли.
Кто даст, – классическое колесо ли
Судьбы стремительной иль новый том
Сверкнет кристаллом радости колючей?..
Поэзия в разрыве золотом,
В благополучном неблагополучьи.



Хвалите, песни, отдых вожделенный,
Который я в конце концов снискал,
Да тяжелеет бражный мой бокал,
Как череп завоеванной вселенной.
Как лось Герцинский, я не гнул колена,
Я сторожил, как гриф, пустыню скал,
И я в ущельи плакал, как шакал,
Следя за похищением Елены.
Иных времен распластался прилив,
Но, мускулы крутые закалив,
Я разрываю траурную бурю.
Смеюсь на торжестве я похорон,
Строками золотыми каламбурю,
Рукоплескания со всех сторон.


Разбросаны вы, пестрые слова,
Как валуны в тысячелетнем поле,
Народы ваши кости раскололи,
Одела вас белесая трава.
Среди долин земных, средь их раздолий
Как ветер древняя плывет молва,
Что в горных сферах жили вы сперва,
И глетчеры вас вырвали без боли.
И время голубое напролет
Без устали точил вас жаркий лед,
И мягкая вода вас целовала,
Теперь настал моей стихии срок,
Из ваших ребер строю стены строк,
И слышу в них я шум былого вала.



Как долгие мгновенья боли, вы,
Зачатки слов, блуждающие в крови,
Задумчивей глаза и взор суровей
От вашей неродившейся молвы.
Я в тишину зеленую травы
Расту с багряным криком наготове,
Я солнце пью, как исцеленный Товий,
Я пью звезду, как древние волхвы.
Будь трижды свято, грешное творенье,
Тебе дары несу волхвов смиренней,
Еще за мной не тянется толпа,
Но блещет надо мною пламень трубный,
И слышу я пустые черепа,
Веселые и голые как бубны.


Листами черными сухих ночей
Задумчивые годы облетают,
Крикливых звезд испуганную стаю
Ты ловишь с каждым августом звончей.
Над нами киснет млечный наш ручей,
А там другие млечности блистают…
Беда, беда, пространства не хватает
И мало времени и мир ничей.
Поет под пальцем бледная бумага,
Я опьянен прожорливостью мага,
Из древних слов я делаю змею.
И всё за то, что не хочу истлеть я,
И медленно сквозь голову мою
Проходят как туман тысячелетья.


Величьем наливаются слова,
Я слушаю, как тяжелеют строки,
То золотые наступают сроки,
И августом сияет голова
Так сине надо мной, внизу трава
Подстрижена, репейник невысокий
Да русские папирусы – осоки,
Чья грусть зеленая всегда нова.
У нас теперь крепчать начнут закаты,
Восходы будут медленны, покаты,
Гречихой снега зацветут поля,
И белые распустятся метели,
Чтобы, пространство черное сверля,
Как жаворонки звезды к нам летели.


В густую ночь уходят наши дни.
Ты, бытие, жестокая стихия,
Тебе слагаю темные стихи я,
Первичной тьме душа моя сродни.
Средь звездных искр, средь хрусткой их возни
Змеиные узоры парчевые,
На их шелках торжественно почия,
Ты черными крылами, песнь, звени.
Я лазаю по дереву вселенной,
Хочу в твоем гнезде язык священный
Для глиняной земли моей украсть.
Я не боюсь тебя, о гнев господний,
Готовь мне за возвышенную страсть
Косматые колонны преисподней.
 


Земля сыра, пропитан берег влагой,
И любят жир воды овес и рис,
Шуршат хлеба шелками светлых риз
И просят гроз у матери всеблагой.
Зеленой тьмой закутан кипарис,
Он молится волне Архипелага,
А где-нибудь в песках хрипит бродяга,
Он кожаный мешок пустой разгрыз.
Материки кипят, и вержут океаны
Стихии рыжей кипень окаянный,
И плещется полярная звезда,
И мозг поэтов съежен, чтоб ужалить,
И всюду мудро прогрызает наледь
Текучая душа земли – вода.
 

***

Печально здесь на пламенной земле,
Сидят, как будды, дряхлые декхане,
Клокочет плов в прокопченной лохани,
И бледный хлеб тоскует на столе.
Горбится брага в розовом стекле,
То сердца колотящее дыханье.
В пыли закат, трава благоуханней,
И звезды в яшмовой струятся мгле.
Отсель рукой достать до крыши мира,
До тучами обросшего Памира,
Внизу Калькутта, надо мной Ташкент,
Азийская луна лучится хмуро,
И воздухом опаловых легенд
Полна душа на родине Тимура.
 

*** 

От сложного движения земли
Исходит время шумное, земное,
И дни жужжат в студеном тяжком зное
И ночи в звездной верещат пыли.
И годы мчатся слепо в паранойе,
Народы волосатые прошли,
И вновь плывут кривые корабли,
И племя в них шевелится иное.
Навалены столетья как помет
За сытою планетой толстозадой,
Но птицы-песни в нем находят мед
И возятся с холодною отрадой,
И пусть никто тех весен не поймет,
В земное время влиты их рулады.
 


 ***

Хореи быстрые как холодок,
Вы, ямбы темные, вы, анапесты, –
Капризны вы, и сколько вас ни пестуй,
Не обнажите вы глубинных строк.
Как ночи ноября они отверсты
И звездами шумят, их шум жесток,
Падучего сияния поток
Во мгле восток пророчит розоперстый.
Я глупой музе косы расплету,
Прекрасная как папироса флейта
Музыкой дымной облечет мечту,
Огонь мой вспыхнет собственный, не чей-то.
Так в Торичеллиеву пустоту
Летит блестящий стебель Фаренгейта.
 

***

Галдят, галдят газетные листы,
В Бомбее барабанят по обоям
Чума и солнце, вторят им обоим
Цейлона темнолицые порты.
В Венеции старинные мосты
Глядят подолгу в лоно голубое,
Москва блаженствует, и пред убоем
Кричат в Чикаго всех пород скоты.
В Стамбуле сутолока, я, стамбулец,
Люблю свой город с грязью узких улиц,
Иду слагать трагический свой гимн
В мощеный ад, как древние поэты,
Ступаю по намереньям благим,
Напыщенный огнем, но не согретый.
 

***
 
Вы, длинные ресницы кротких дев,
Вы, зоркие друзья долины дальней, –
Вы не ищите слез исповедальни
В снегах вершин, где блещет мой напев.
Над каждой гранью вдоволь прокорпев,
Овалы глыб чтоб сделались овальней,
Я сотворил уют опочивальни,
Где сны рассказывают нараспев.
Я пробую порой вина «Ирони»,
Улыбкой разбавляю мрак вороний,
Наполнивший пространства и века.
Наставницы не слушаются старшей,
Которой имя «Трезвая рука»,
Живые строки, резвые бунтарши.
 

***
 

И даже ты безмолвствуешь, сонет,
Когда мои беспамятствуют строфы.
В косматом ожиданьи катастрофы
Встают пустые призраки планет.
Я каменною шерстью их согрет,
То вздыбливает зданья страх суровый,
И мглу скребут железные покровы,
Джазбандов-городов громоздкий бред.
Земля стучится в бронзовое завтра,
Коротким лбом машинным бьет в закат,
Как била хоботом ихтиозавра
Тысячелетия тому назад,
Когда свирепо корчилась Европа
В студеном ожидании потопа.
 

ВОЛЬТЕР

Тебе претил железный Прометей,
Ты называл чудовищем Эсхила,
Твоя душа земная поносила
Божественные выдумки людей,
И, лаврами венчанный чародей,
Ты в пышной ложе улыбался хило,
Когда толпа восторженно просила,
Публичной ласки для твоих костей,
Век пепла париков и оперетты,
А не трагедии глухих годин,
Из всех веков, быть может, ты один,
Умел смеяться, пышностью согретый,
Когда над серебром твоих седин
Глумились королевские клевреты.
 

***

С холодною душой в плаще крылатом
И мне бродить по чуждым городам
И в строфы собирать улыбки дам
И трепет плеч, горящих смуглым златом.
Но я свободы дикой не продам,
Пошлю привет лачугам и палатам,
Какая б Ева пышно ни цвела там,
Не я для ней послушливый Адам.
Воздушная жена моя, камена,
Ты ветрена как миг, твоя измена,
Быть может, вечной верности милей.
Поэт и ветр, их нет в земных законах,
Поет мой плащ, в крылах его суконных
Я певчий зверь невспаханных полей.
 

***
 

Обыкновенную земную речь
Я радостный безумием раздую,
Слова наполню воздухом лиризма
И в черное пространство полечу.
С ветрами времени вступлю я в битву,
Их крылья прободит мой быстрый лёт,
И в ребра буду жадно я вбирать
Дыханье звезд как аромат бессмертья.
Тогда почувствую иную плоть,
Иные очи дух раскроет мой,
И в жилах кровь иная застучится,
Вдруг образами память расцветет,
И мысль, развеянную по векам,
Я приведу в эпический порядок.
 

***
 
Они всегда страшилися расплаты
И не были особенно щедры
Для нашей братии любой поры,
От нас до бардов, облаченных в латы.
И дон-жуанский список длинноватый
Достался Пушкину не за дары
Торжественной лирической игры,
А за арапских рук и глаз охваты.
И мы смиренные в ночи времен,
Где на посту какой-нибудь Семен
Орет на солнце голосом петушьим, –
Царей Востока в нас развратный сок,
Мы факел Афродиты не потушим,
Язык огня до холода высок.
 

***

На чашах строф мы взвешиваем слово,
Колышется от тяжести строка,
Мы будим непробудные века,
Мы в бронзу облекаем прах былого.
Вселенной тьма до черноты лилова,
В ней млечные блуждают облака,
Стада миров плывут издалека
В невидимые сети миролова.
Мы гружены лучами всех светил,
Нас пламень вдохновенья охватил,
Мы как циклопы глыбы подымаем,
Мы строим песнь, как строят мавзолей,
И с каждым августом и с каждым маем
Крутое слово злей и тяжелей.
 

***

Студеных звезд сухие ароматы
Летят с твоих вращающихся стран,
Ты диктовал и Сутры и Коран,
И древних схимников сводил с ума ты.
Над нами воет Сириус косматый,
Твой верный Пес в алмазных пятнах ран,
И дух певца сомнением попран
И ужасы его пространством смяты.
Я знаю, твой мороз и пуст и лют,
Поэты непонятные поют
Твои глаза и взгляд неуловимый.
О, дай мне мудрость ясную змеи,
Как звезды мрака, жгучим снегом вымой
Окровавленные слова мои.
 

*** 

О ты, отверженный ненужный боже,
То милость чудотворная твоя,
Что и кощунствую, и плачу я,
И губы предаю высокой дрожи.
И в судорожном этом бездорожьи,
Когда чужие снятся нам края,
К тебе вражду, а не любовь тая,
Тобой горю и стыну я тобой же.
Пасутся звезды. Трепет. Бытие.
Кругом хозяйство млечное твое.
Плывут персты в таинственном потоке.
Мне холодно, и больно, и светло.
Пою. То милостью твоей жестокой
Печали песнь венчала мне чело.
 

*** 

Я пред тобой как древний пленник нем,
Поник я головой и вылил очи
На голубой ковыль прозрачной ночи,
Твой смуглый блеск сравнить чтоб было с чем.
Все думы обнаженные поэм,
Вся вечность, что мгновения короче,
Твои теперь, их резво разворочай,
Без слов я в эту ночь тебя воспем.
Я вспомню Персию времен Эсфири,
Египта вспомню золотую грусть.
Пусть звезды улыбаются в сафире,
Луна пусть бродит в облаках, и пусть
Никто любовь не знает наизусть
Под голою луной в подлунном мире.
 

***

Из тонкой перекладинки одной
Той клетки тесной, сердце где томится,
Ты выстругана, легкая, как птица,
Носительница сладости земной.
Тебя я создал в жаркий час ночной,
Летала в мире синяя зарница, –
Не оттого ли за твоей ресницей
Синеет небо точно край иной.
И сердце пленное не оттого ли,
Как бы предчувствуя конец неволи,
К тебе стремится и стучит живей,
Когда в саду, посыпанном луною,
Печально умолкает соловей,
И ты, любимая, воспета мною.
 

***

Давно, давно витийствует вода,
И берега безмолвствуют понуро,
Утесов непонятная скульптура
Мертво глядит в бегущие года.
И пышно увядают города,
И стрелы рассыпаются Ассура,
И Рим гремит как лютня трубадура,
Пока растет у камня борода.
О, время, твой эфир горяч и дымчат,
Туман миров кругом, но, верю, вымчат
Когда-нибудь и нас ветры твои,
Взнесемся мы за облачные кручи,
И камни будут петь как соловьи,
Как женщины, что слабостью могучи.
 

*** 

Я каюсь, не читал я Калевалы,
Но жаждою познания горя,
Узнал я кое-что из словаря
Про этот финский эпос небывалый.
Я вспомнил вас, могучие обвалы,
Суровые потехи бытия,
То время шелестит, и слышу я
Былых веков умолкнувшие шквалы.
То Сампо, что сковал Ильмаринен
В ущельях голубеющих Похьолы,
Упало в море глыбою тяжелой,
И пена вьюг, белейшая из пен,
Покрыла землю радугой веселой,
Седым сияньем северных камен.
 

***

На самом дне, где сумрачно томясь
Колышутся холодные глубины,
Воркует с кротостию голубиной
Светящаяся рыба Стомиас.
Над ней стихий не молкнет шум и пляс,
Вселенские вращаются турбины,
Она роняет бледные рубины
В крутую тьму качающихся масс.
Певец непревзойденный, не таков ли
И ты, под ужасом небесной кровли
Зазвездный зов услышавший миров
Твоя строка от вечности промозгла,
Суровый взор от кротости суров
И смешан с тишиной твой гордый возглас.
 

***

Моя душа в печальном кипарисе.
Но я могуч и весел как Нимврод,
Я продолжаю знаменитый род,
Что с гневом львиным и с улыбкой лисьей.
Мои глаза тогда еще зажглися,
У финских темно-бронзовых ворот
Когда плясал и пьянствовал народ
На празднестве весенних дионисий.
Я был как олимпиец обнажен
Средь матовых снегов и снежных жен,
Меня венчали миртом зверолова.
Священных птиц ловил я на лету,
И знал я то единственное слово,
Что кости облекало в красоту.
 

МУЗА

Средь бурой мглы, наполнившей альков,
Ты розоватым засияла воском,
Окаменела ты с холодным лоском
Огромных перламутровых белков.
Медлителен и тяжек шаг веков,
А ты на полотне желтеешь плоском,
Внимая временам и отголоскам
Громово проходящих облаков.
Твой свет безжалостный, твой сумрак хмурый
Неумолимо стерегут лемуры,
Начальник их пузатый Вельзевул.
Ты неизменчива, одну и ту же
Тебя я вижу в миг, когда разгул,
И в час, когда затишье вечной стужи.
 

***
 
Я мудрости спокойствия постиг,
Узнал я то, что просто и велико,
Лучом непотухающего лика
Мне очи опалил Архистатиг.
Насытился я пылью старых книг,
И слеп как Ариосто, Анжелика
Моя не блещет словно майолика
И радостно не гнется как тростник.
Мой кабинет – столетий кладовая,
Не раз от скуки щеки разрывая
Хламиду я худую надевал.
Я воспевал законы Хаммураби,
В руке моей был бронзовый кимвал,
Я заглушал им вой и ропот рабий.
 

***

Пернатый ветр Европу сотворил
С когтями львицы, с головой коровьей,
Наполнил жилы красной вьюгой крови
И душу вдунул, мощь орлиных крыл.
И океан тяжелый отступил
На север и на запад и суровей
Завыл, тая в колеблемом покрове
Подземного огня бессонный пыл.
И острова легли кругом как дети
Материка на ледяной планете
У розовых надувшихся сосцов.
И у прибрежий скалы стали тверже,
Цедя звезду, стал неба край пунцов,
В быка преобразился Громовержец.
 

***
 
Ты, брага строф, хмелейшая из браг,
Еще душа тобой не оскудела,
Я верю в то, что выше нет удела,
Чем песней рассекать вселенский мрак.
Я верю в то, что млечный путь овраг,
В нем старый серый снег вселенной белой,
И кажется луна мне каравеллой,
Что грабит облаков архипелаг.
И весело за то, что глаз раздвоен,
Что равнодушный вечер мировой
На день и ночь разрезал сумрак свой,
И в зорях глина розовых промоин,
И скучно оттого, что в поле вой
Ветров, и лишь певец единый воин.
 

***

Я вам напомню, други, о Прокрусте.
Он укорачивал и удлинял
Полубогов, разбойников, менял
И радостных творцов тягучей грусти.
Он губы не кривил при костном хрусте,
Он меру ложа чтил и отдыхал
Под сумраком древесных опахал
В глухом незаселенном захолустьи.
Проклятье Геркулесу, что убил
Его, по предсказанию Сибилл.
Не то бы одинакового роста
Жильцы планеты были уж давно.
И так легко, неумолимо просто
Навеки было б зло усмирено.
 

***

Вы не шумите, бледные ладоши,
На ваших крыльях мне не улететь,
Не любы вам бичующая плеть
И медный стон, быльем времен обросший.
Я знаю вас, туманные святоши,
Не вам, не вам восторженно чуметь,
Когда рыдает медленная медь,
Вам снится смех свирели нехорошей.
Кто чувствует вращение земли,
Не держит тех она, и те в пыли,
В тумане золотом земной дороги.
И грузно свесились их черепа
В зеленый небосклон золоторогий,
И презирает путников толпа.
 

***

Земным огнем без пламени горим,
Без лепестков цветем в садах столетий,
Летим без крыл, зимой грустим о лете,
Упорный ропот наш непримирим.
Таблицы медных зорь, огромный Рим
Проносят вечера в лиловом свете,
И свитки слов как ликторские плети
Отсвечивают лезвием своим.
Земля плывет, я сплю на мертвой кипе
Трех тысяч лет истории племен,
Мне снится мясо сгинувших имен,
Октавиан, провинция – Египет,
Разбойным римским вензелем клеймен
Над глыбой Африки сиявший скипетр.
 

***

Беспамятствуют медленные строки,
Ты, память роковая как чума,
Веди меня в крутые терема,
Открой оконца их на двор широкий.
У нас теперь зеленая зима,
Зеленый луг веселый и глубокий
Молчит восторженно и на востоке
Сама студеная, луна сама.
Холодной зеленью занесены деревья,
И вечер сам над нашей кровлей древней
Неслышной вьюгой воет, и звезда
Как волчий глаз блуждает близко где-то,
И в медный лед стиха в душе поэта
Словесная слипается вода.
 

***

Гиганты были, великаны жили,
Сверкали одинокие глаза,
И гордый камень гнулся как лоза
От микель-анжеловских сухожилий.
Ползла над миром тучная гроза,
Костры и краски в пестром изобильи,
И средь чумы в Италии любили,
И Рафаэль как первая слеза.
В саду Ньютона яблоко упало,
И выпил Галилей всю мглу подвала,
И закружилась круглая земля,
И взбилось молоко земных материй,
Стал гуще мозг людей и глуше звери,
Что в них живут и топчут их поля.
 

***

По вашей пышности тоскует сердце,
Гостеприимные гетеры, в час,
Когда светило покидает нас,
И в храме тьмы все мы – единоверцы,
О женский смех за шелковою дверцей,
Ты окропил меня в который раз!
Тебе Сократ всю мудрость отдал, Красс –
Нечисленное золото сестерций.
И ты, прозрачная, как Нила тьма,
Гетера императоров, сама
Ты голову немую Птоломея
На плоском блюде к Цезарю несла, –
Я пред тобой стою теперь, немея,
С короною печали вкруг чела.
 

*** 

Зажгись, мой стих, устами Прометея,
В железный холод времени кричи.
Язвительного слова ковачи
Во мне живут, над песней тяготея
Их молоты как руки горячи,
А руки, не коснулся б их кистей я, –
За то, что нет работы их святее,
Они куют железные мечи.
Вы не успеете надеть сандалий,
Вы обнажите розовые дали,
Океаниды, дочери воды,
Я к братьям выйду с мощью безответной,
Один ворчит, распластанный под Этной,
Другой небес поддерживает льды.
 

*** 

История мидян темна и непонятна.
И Ктесия, и Ксенофонт, и Геродот
По-разному изображают сей народ,
И всё, что написали, мало вероятно.
Земля меняла племена, как солнце – пятна.
От Вавилона до Каспийских буйных вод
Чужие табуны паслися круглый год
И возвращалися с добычею попятно.
Был Киаксар могуч сверканием секир,
Был выдан Астиаг придворными, и Кир
Явился с войском в золотую Экбатану.
Смарагдами и колдовством был знаменит
Край магов и парфян. К их вспыхнувшему стану
Непобедимый приближался Набонид.
 

***
……………………………………….Б.

В кругу последнем ада, где Виргилий
Почил, и Дант, покорный ученик,
Испуганно к учителю приник,
Блуждает дух певца, чей прах в могиле.
Шумят рабы, от их певучей гили,
Похожей не на песню, а на крик
Вчерашних схимников, сейчас расстриг,
Ушные раковины наши сгнили.
Лишь тот, кто знал могучий бег миров,
Был холодом прекрасен и суров,
Он в мраке глаз хранил огонь агата,
На дне качались тени всех времен,
На черном дне, что мудростью богато.
Он был поэт, который был умен.
 

***

Мне снится невеселый Маринетти,
Дезинфицирующий грешных нас,
Вздымающихся гордо на Парнас,
Скучающих на розовой планете.
Мы в скорбном сонме грешников столетий,
Мы в сером ужасе пустынных глаз,
Огонь чистилища в последний раз
Нам языками розовыми светит.
Но к вышине карабкаемся мы,
К алмазному сверканью дикой тьмы,
Где ледяные цепи олимпийца.
Неодолимой жаждой миг томит,
И жаждет снегом вечности упиться
Бредущий в золоте пустынь семит.
 

***

На глиняной земле, где тлен и ржа,
Бессмертие блуждает в человеке,
Он к синей выси подымает веки,
Зачерпывает вечности, дрожа.
И глаз полнее нет, и нет ножа
Острей, чем взор врага, врага навеки.
Исав и Яков, сыновья Ревекки,
Глядят друг в друга так у рубежа.
Встает мятеж голодный и жестокий,
Вина и крови пенятся потоки,
Оглушены камены и молчат,
Лишь вихрь надменный бродит средь их статуй,
И стелется от звезд лиловый чад,
И пламень над землей плывет хвостатый.
 

*** 

Как птица в мире человек двуног,
Как птица певчая поэт не стаист,
Как ледяной Сибири черный аист
Он в девственной вселенной одинок.
Планеты темные плетут венок,
В восторге черном луч растет, ломаясь,
И, пышный злак земли, полезный маис,
Как пальма любит ветреный восток.
Покорно пламя нам и средь поверий
Людских про нас сказанье есть, что звери
Внимают как листве дремучей нам,
Нам, юношам, как старцам безбородым,
Мы страшное вещаем племенам,
Мы счастье черное несем народам.
 

***

Вы, мглы и светы, брошенные щедро,
Бредущие по эллипсам орбит,
Мой глаз крылатый вашей тьмой набит,
И песнями я ваши рою недра.
Я слышу шум торжественного кедра,
То древняя вселенная шумит,
И Пифагор встает из пирамид,
И выглянул Платон из октаэдра.
То ветер времени, то свищет он,
И дерзко блещут разума кристаллы
Морозами низвергнутых корон.
И вновь плоска земля, и раб усталый
Согнулся вновь под плетью небывалой,
И в золотом гробу Тутанхамон.
 

*** 

Я трауром не мог тебя обрамить,
Холодный блеск улыбки восковой,
Еще живет со мною пламень твой,
Им светит оплывающая память.
Я не хочу тоску переупрямить,
Еще твой прах не шелестит травой.
У нас зима, по голой мостовой
Бежит сухая шелковая заметь.
И не дано забвенье, боль дана,
Людскую память гасит смерть одна,
И профиль острый лепит смерть из воска.
За то что в мире выцветает шелк,
И сердце женщины легко и плоско,
И счастлив тот, кто счастья не нашел.
 

*** 

Опять, опять я чувствую строку,
Змеи мороз пронзил мои колена,
Не вырваться из розового плена,
Петли студеной не рассечь клинку.
Я радугами ум обволоку,
Я шум планет услышу вожделенный,
То жернова на мельнице вселенной
Размалывают время на тоску.
И прах звезды летит на наши длани,
И в пламенном бреду ночных желаний
Касаемся мы сладостного дна
И вновь всплываем в горестную млечность,
Где каждым атомом повторена
Конечная пространства бесконечность.
 

*** 

Будь, муза, плодородна как Деметра,
Не бойся золотых случайных встреч.
Людская беспорядочная речь,
Тебя я вытяну на дыбе метра.
Чтоб золото для времени сберечь,
Твои я взрою глиняные недра,
Живые строки нагружу я щедро
Крутою кровью позабытых сеч.
За то, что терпким прахом лишь былого
Таинственно живет земное слово
И рвет его от свежих дней и лет.
И если слава не вспоет поэта,
То выкинет на желтый берег Лета
Того, кто был язычник и поэт.
 

***

Мечтания, жемчужные обманы,
Испарины таинственных истом,
Закаты с рыжим тучным животом,
Пожары взбунтовавшейся нирваны.
Блаженных духов мчатся караваны,
И звезды в беспорядке золотом
Рождаются и гаснут, и потом
Опять всё тот же вымысел туманный.
Работают поэты день-деньской,
И каждый болен розовой строкой,
И я средь них трудящийся такой же.
Растягиваю обручи орбит,
Моею желтой человечьей кожей
Задумчивая вечность шелестит.
 

*** 

Ты брагой заливающая раны,
Ты, круглая оплывшая земля, –
Твои мигают пегие поля, –
И шелковые пляшут океаны.
Как лунной челн твой, скрюченный и пьяный,
Без выгнутых ветрил и без руля,
Косматое пространство просверля,
Ты мчишь свои распластанные страны.
И славится магическая рать,
Умеющая землю презирать
И небо ненавидеть словно бесы.
То ненасытные твои сыны,
Бродячие безумцы и повесы,
Могучие поэты старины.
 

*** 

Наглядные пособия гурьбой
Застыли в ледяном стекле витрины.
Линейки, циркули, ларец старинный,
С болезненной как кружево резьбой.
Пейзаж, изображающий прибой,
Венера гипсовая, Энгельс чинный
И кое-кто другой, скелет мужчины,
В кистях держащий глобус голубой.
Он может быть из тех, что наши предки
Кнутом засекли… Покупатель редкий
Заглядывает в этот магазин.
Я выбираю для планеты сбрую.
Скелет не продается, он один
Легко сжимает землю голубую.
 

***

Я вырвусь из твоей могильной глины,
Земная лень, что тяжелей свинца.
С терпением веселым мудреца
Я изучу стиха скелет орлиный.
Историю прочту я Катилины, –
Признав непревзойденность образца,
Быть может, одолею до конца
И Дантовские трудные терцины.
Но падая в ночную синеву,
С Виргилием беседу я прерву,
Когда увижу на столе я Будду.
Уйду я в тишину земли, и без
Раздумия вбирать в себя я буду
Болтливый благовест ночных небес.
 

***

За славой в длинной очереди выстой,
Хоть целый век под ветром стой судьбы,
Ты не услышишь розовой трубы
И девы не дождешься шелковистой.
Трубят, трубят заправские горнисты,
Довольные бряцанием рабы,
Их низкие безрадостные лбы
Не блещут как снега средь мглы волнистой.
Но в час, когда ты будешь неживой,
Запрыгает по крыше гробовой
Земля жестокая как ливень грубый,
И вспыхнет семя, что посеял ты,
И задрожат кощунственные губы
От пламени свирепой красоты.
 

***

В твоей стране немых очарований
Небритых мертвецов встает мятеж,
Их сумасшедший движется кортеж
По безвоздушной каменной нирване.
Сойди в юдоль, стада свои утешь,
Скажи, что нет среди земных названий
Такого звука, что не мрет, не вянет,
Что смерть и жизнь везде одни и те ж.
И там, где пестрым шелком перламутра
Переливаясь, мчится Брамапутра,
Там лотос осыпает лепестки,
И рано сохнут сладостные жены,
И звезды тонут в тьме завороженной
Нешевелящейся ночной реки.
 


***

Ты веешь теплым запахом ванили,
Горбатая страница старины,
Изъеденная ржою желтизны,
Рассказывающая мне о Ниле.
О том, как строили его сыны
Горбы бессмертия на мягком иле, –
Меня чужие песни полонили,
Чужою музыкой персты полны.
Уже четвертое тысячелетье
Кончается на глиняной планете,
И те же бродят в небе облака
И звезды те же, зыбки и стыдливы,
Смеются в темноте неприхотливой,
И та ж свирепая в душе строка.
 

*** 

На пир ночной, на пламенной разгул
Я собирал вас, мытари и маги,
Творящие вино из пресной влаги
Одним движением веселых скул.
Ты их привел, пузатый Вельзевул,
Они ужасны, голодны и наги,
Я руку от исчерченной бумаги
С холодным содроганьем отвернул.
Глаза тягчит постылая усталость,
Назад гляжу печально… Что осталось
От гроз и солнц, чей рокот был пунцов!
На берегах безмолвных тусклой Леты
Изодранные ризы мудрецов,
А в глубине – истлевшие скелеты.
 

*** 


Кочует по народам и морям
Угрюмый ветр, воздушный Каин мира.
Рокочут им урочища Памира
И реки, серебрящие Сиам.
И я им полн, рокочущий я сам,
Кочующий с косматой славой Лира,
Легка моя воркующая лира,
Но тяжек шаг и мускул мой упрям.
Тебя я помню, голубое имя,
Тебя с крылами теплыми твоими,
Европеянка нежная как жир.
Не о твоем ликующем плече ли
Скорбел Рембо, отчаливший в Алжир
С печальными очами Ботичелли?
 

К ХАОСУ

Тебя я видел в дыме темноты,
Твои горели губы черной кровью.
Луна сияла раскаленной бровью,
И язвы звезд зияли точно рты.
И в черный час, когда опять Батый
На запад гнал свою орду воловью,
Ты к моему садился изголовью,
Последним солнцем улыбался ты.
И это ты поешь и пляшешь нынче,
И после Гёте, Тютчева и Нитче
Отныне я твой трепетный поэт,
И, маятником медным колыхаясь,
Веселым ужасом далеких лет
Мне песню вздыбливает слово: хаос.
 

*** 

Вы опочили в памяти земной,
Слова, слова, создавшие предметы.
Еще поныне, в ужас ваш одеты,
Стремительно живут они со мной.
И я не создал песни ни одной
Без радостной стремительности этой.
Но, тихий дух, ты никогда не сетуй,
На долгий холод мы растянем зной.
И в нас вольется тяжесть золотая,
Ночами время вспыхнет, облетая…
Бродите, звезды, в сумрачном соку,
Рука моя ваш трепет не похитит,
И ныне легкую мою строку
Замедлит полновесный мой эпитет.
 

***

И был мне голос в буре и пыли:
Сойди в юдоль, бичуй людские беды,
Одень печалью гордые победы
И тлением добычу опали.
Дай птице песню мудрую как Ведды,
В зрачке зверином растопи угли,
Разумному хозяину земли
Певучий трепет жадно проповедуй.
И я сошел, в плаще земных ветров,
Как облак, нищ, прекрасен и суров, –
Да слепы зрячие, и в пух одеты
Не уши, а разинутые рты,
Не черепа – в оплечьях пустоты
Вопящие гниющие планеты.
 

ОТЧИЗНА ШТОРМОВ

Изрыты берега соленой тьмой,
Кощунствует в песке священном Каспий,
Тайга могучая, могучи распри,
Гримасничает чернозем немой.
А те, что разбежались, вновь домой
Бегут из дальних стран, их сердце – аспид,
Им снится тот, который где-то распят
И бродит в мире с нищенской сумой.
Отчизной штормов стала Русь, добычей
Ветров, а в облаках безмолвье бычье…
Гренландия студеная бледна,
Над Византией солнечная вечность,
И над равниной высохшего дна
Иных морей клокочет бесконечность.
 

***

Гипербореи мы, гипербореи,
За тьмою льдов мы нить времен плетем,
И ни водой и ни сухим путем
Нас не постигнут вскормленники Реи.
Их вянут паруса, косятся реи,
Плащи насквозь истерзаны дождем,
А мы тысячелетия ведем,
Сквозь ямбы и сквозь лютые хореи.
Цефей над нами бродит золотой,
Кассиопея блещет красотой
И медленно глядит на хвост Медвежий.
Под нами пыль и суета земли,
Качаются у бронзовых прибрежий
Лишь груженные бурей корабли.
 

***

Мы древние кривые караваны,
Мы временем земным нагружены,
Не можем позабыть родной страны,
И в чуждый край бредем обетованный.
Мы знойные разбойные сыны,
Лучами стрел у нас полны колчаны.
Главарь наш, дерзкой славою венчанный,
Бренчит на струнах бронзовой зурны.
Будь проклят, столп обманчивый и вражий,
Рассыпчатый как звезды и миражи.
Слабее золота твой желтый щит.
За нами блеск иной, как ужас, тихий,
Могучий как былые Псамметихи,
Так тускло только платина блестит.
 

***

Магическая память, помоги мне,
В зеленое былое увлеки,
Широким шелестом лесной тоски
Расти, земля, в моем студеном гимне.
Метели голубые далеки,
Уж белой сухости не видно зимней,
Веселых дикарей гостеприимней
Коричневого марта ручейки.
Пора бродить по древним переулкам,
Где на заре времен в затишьи гулком
Топтал вот эти камни Тохтамыш.
Не буду петь огонь грядущей сечи,
Я песней всполошу давно прошедший,
Но Пугачева слышавший камыш.
 

***

Раскидистый и низкий небосвод,
Под ним сбирали жатву бранной дани
Десницы божьи, а людские длани
Нежданно уводили жен и скот.
По тощим ребрам этих мертвых вод
Челны скользили с тайнами посланий,
И мгла безлунная была желанней,
Чем обнажающий весь мир восход.
Дубравы, где при грозном Иоанне
Разбойным свистом раздирали рот,
Поля немые в матовом тумане.
Как звезды несосчитанный народ,
Страна, что не живет, а вечно ждет,
Народ, чья жизнь проходит в ожиданьи.
 

ПРЕДОК

Под куполом горячим и нагим
Зеленого раскидистого неба
На берегу шумящего Мареба
Родился абиссинец Ибрагим.
Он был пленен и был судьбой храним,
Не знаю, Петр прозорлив был иль не был,
Но черным он подарком не погребал
И как с приемышем возился с ним.
А он не забывал родной погони,
В ушах стоял последний стон Лагони,
Что брата восьмилетнего звала.
И ревности жестокую науку,
Веселое блаженство ремесла
Он передал задумчивому внуку.
 

*** 

Твой медный месяц для певцов твоих,
Больных огнем твоей дрожащей грусти,
Которой полон каждый пыльный кустик
И каждый стебелек полей сухих.
В каком безмолвии, в пустынях чьих
Раскроет сумрак столько звезд-соустий,
Трепещущих, сосущих всех, кто впустит
В свой тихий дом ночной бродячий стих.
В твоем живу я городе громоздком,
Твой медный месяц светит слабым воском
И тайно тает в медленном хмелю.
Брожу по набережным опустелым,
Шатанье праздное толпы люблю,
А я один с душой своей и телом.
 

***

Когда перегрызутся все собаки,
И землю-мать объемлет тишина,
Взойдет над миром белая луна,
И звезды заблестят в полдневном мраке.
Пустынные поля и буераки
Скелетами усеют племена,
И рухнут как от крепкого вина
Милан и Кельн, Иван и наш Исакий.
Лишь тот, кого манила эта мгла,
Кто в пушки перелил колокола
И шел с оркестром к светопреставленью,
Лишь тот безумец не погибнет сам
И морду благородную оленью
Подымет к равнодушным небесам.
 

***

Был силой богатырской славен Муром,
Дубовою дремучестью лесов,
И громы соловья и слезы сов
Катились по ночам во мраке хмуром.
И в домике Яги дрожал засов,
Она молилась бесам белокурым,
И кошка черным горбилась лемуром,
И мышь дружила с циркулем часов.
И выезжал из муромского леса
Илья, конем на пастбищах Велеса
Колодцы вышиб, в даль глядел и в близь.
Крестясь, он византийский чтил обряд твой,
Рудая Русь, умытая Непрядвой,
Чтоб витязи твои перевелись.
 

*** 

Сохатый зверь кричал и выла рысь,
Почуяв кровь соленую Редеди,
Двенадцатипудовые медведи
Ломали чащу, с лешими дрались.
Языческой луной блистала высь,
Касожские полки – для волчьей снеди,
Победный пир справляли их соседи,
И лебеди с Баяньих струн лились.
Среди племен, что вырастила Припять,
Я не был, мне дано сегодня выпить
Твое, Россия, жесткое вино,
За круговым столом разгулы те же,
И медного ковша сухое дно
Мне кажет блеск улыбки печенежьей.
 

***

По Чуди древней, родине Ильи,
По густо шевелящимся погостам,
По мудрым городам, по их помостам
Кирпичные краснеются кремли.
Извилист известняк, в земной пыли
Веснушчатый гранит, по мягкокостым
По берегам песчаным под норд-остом
Смирившиеся камни полегли.
Они древнее золота и нефти,
При фараоне, может быть, Менефте
Уж их тесали темные рабы.
Они молчат, грядущие скрижали,
Чтоб в красный час восстания судьбы
Их дождь гремел и стены дребезжали.
 

***

Со свистом кланялись Малютам плети,
Горбатые кряхтели топоры,
Колесовали бы до сей поры,
Когда б свинец не полюбили эти.
Купцы преподнесли Елизавете
За грамоту алмазные дары,
Короны колебались от игры
Камней своих, единственных на свете.
Степан и Емельян зажгли восток,
Но был еще не предназначен срок,
И двадцать пятый год повис над мглою.
Лишь год семнадцатый, год красных пург,
Тебя унять пожарною кишкою
И то мечтал лишь глупый Петербург.
 

***

Под кожей розоватой не темно.
Там странный свет и гам неугомонный,
Скребутся мышцы, бегают гормоны,
И в жилах бьется липкое вино.
В костях темней, в груди веретено,
И легкие как улья виснут сонно,
И череп как орех и умудренно
В нем серое ядро разделено.
И древний звук оттуда я исторгну,
Я оглашу пустующую стогну
Покинутой столицы роковой.
Петровские каналы в баркароле
Прошедшего и не услышат вой
Души, чьей плоти дни не побороли.
 

***

Слабей чем снег и платины плотней
Нежданных строк нестойкие металлы,
Они трепещут миг, их гребень алый
На всходах и закатах древних дней.
Нам не забыть, как Рим громили галлы,
Как Русь рыдала, и текли по ней
Стада татар, верблюдов и коней,
И воины с угрюмых льдин Валгаллы.
И проходил волгарь, и скиф, и серб.
Без молота сиял в лазури серп,
Насиловали пленниц на просторе.
И выл огонь по русским городам,
Чтоб черными зажглась цветами там
Культура: шахматы и крематорий.
 

*** 

С крылами деревянными война
До смешанного с пьяной кровью пота,
Освобождают мутного кого-то,
Прокопченного сумерками дна.
Не спят рога, не стынут стремена,
На зверя неизвестного охота,
Карикатурной тенью Дон-Кихота
Великая земля облачена.
Не смуглые овалы Византии,
В углах висят холодные витии
С губами голубыми лебеды,
Но с черепом веселым как колено,
И красен блеск лампадочной звезды,
Качающийся в зеркале вселенной.
 

ЛЕВ ТОЛСТОЙ

Художник, презирающий Шекспира,
Мудрец, юродствующий во Христе,
Застывший в своенравной простоте
Средь звездного ликующего пира.
Русь корчится от красных губ вампира,
Убожество людское на кресте,
И это белокаменные те,
Что кинули Девкалион и Пирра.
Выслушивал Каренина и моль
Ловил юрист, Бетховена бемоль
Убийца слушал, ревностью убитый,
Пил пунш Наполеон в Бородине,
И чурку Петр строгал, а Шакловитый
На дыбе выл с быками наравне.
 

***

Мы правнуки Персея, к Андромеде
Несет крылатый конь безумных нас,
Неугасимый светит нам Парнас
Всем ужасом космических комедий.
Медузы кровь блуждает в нашем бреде,
И каменеют дни от наших глаз,
И зорь тускнеет розовый атлас,
И золото светил мутнее меди.
Мы в жадной памяти как в кладовой
Храним вселенский хлам, и бури вой,
И клочья туч, и мертвый блеск жемчужин.
В пустынный час восстания и бед
Мы вспоминаем всё, и свят, и нужен
Не нужный никому наш звонкий бред.
 

*** 

Разбухла от наследия Кучума
Большая деревянная Москва.
Едва стерпела царствованья два, –
В чухонский мох Петра упала дума.
И обросли гранитом острова,
И парус взвыл, и вспухли ребра трюма, –
Ты русскую Венецию угрюмо
Воспитывала, мутная Нева.
Твои поэты падали от славы,
Твои хищный герб распластанный безглавый
Звездой окровавленной блещет мне.
Опять Московия, но в ковкой дрожи
Мне купола стеклянного дороже
Твой медный конь на каменной волне.
 

***

Согнулись коренастые титаны,
Вцепились пальцами в утес крутой,
И он взлетел над мрачной пустотой,
Зажженный мощью, мощью неустанной.
В планету он расцвел, моря и страны
На нем сверкнули свежей пестротой,
Качнулись тени на планете той
Под тяжестью лучей из тьмы пространной.
И время мировое пролилось,
И треугольными рогами лось
Зеленый сумрак рощ продрал, кровавясь.
И в синях бездн как пурпур стал коралл,
И твердь зажглась, и в плод созрела завязь.
Брат человека в мире умирал.
 

ВАРЯГИ

На башне ночи звездный циферблат
Показывает времена и числа,
Пустых Весов застыло коромысло,
И меркнет ненасытный блеск Плеяд.
Капризные кометы шевелят
Хвостами, вечность скислась и повисла
Как путь для нас, мы гости Гостомысла,
Мы володеть пришли, наш взор крылат.
Мы севера крутая Финикия,
Из дерева чудовища морские
У нас приделаны к носам челнов,
Мы горные торжественные кряжи
Покинули для ваших валунов,
Мы вас оттачиваем по-варяжьи.
 

*** 

Как попугай породы какаду
Пестреет век, свободным нареченный,
И вождь, и литератор, и ученый
Кричат бессмысленно: иду, иду.
И за оградой в голубом чаду,
Бледнея и краснея как пионы,
Блуждают молчаливо чемпионы,
Свой ход обдумывая на ходу.
Я верю в каменную вечность мата,
Земля не будет как сейчас лохмата,
Как мрамор будет лысая земля.
Стрела умрет нетронутой в колчане,
Ни слон, ни конь не рассекут поля,
Вничью сыграют сумрак и молчанье.
 

*** 

Не трав изнеженных оранжерея
Мой ствол вскормила влагой тепловой,
Ямбической качаюсь я листвой,
Отряхивая редкий блеск хорея.
В пространстве лютом головою рея,
Бурана времени я слышу вой,
Мгновенья захлебнулся рот кривой
В тысячелетии гиперборея.
О, хвоя вечности, ты никогда
Не осыпаешься, крепка звезда,
Привинченная к полюсу льдяному.
Лишь хрупкий золотой метеорит
Слетит на радость карлику и гному
И мотыльком в пустынной мгле сгорит.
 

***

Не верю в предсказание погоды,
Что послезавтра будет нам тепло
И весело в небесное стекло
Окунутся крылатые народы.
Нам пел давно пророк длиннобородый,
Что грянет час, исчезнет в мире зло, –
Но не одно столетие прошло,
И вновь текут и нас уносят годы.
А я пою и несказанно рад,
Что в мире увядает виноград.
Как хорошо, что вас, антициклоны,
Не обуздала узкая узда,
Без правил дуете, и непреклонны
Веселые седые холода.


***

Был голос дан и флейтам и валторнам,
И вытянулись бледные смычки,
Высокий человек волной руки
Миры толкал в дыму нерукотворном.
Плясала музыка, огонь над горном,
Ковался меч Моцартовской тоски,
У человека крикнули зрачки,
Он всем оркестром выстрелил в упор нам.
И полный зал дыханье затаил,
И холод звуков, звуков, не могил,
Впивали мы, не люди и не звери.
Немая вечность, свежая как лед,
С глазами ядовитыми Сальери
Свершала в наших душах свой полет.
 

***

Оранжевое солнце без лучей,
В морозе город скрючился алмазном,
Клубится воздух розовым соблазном
И синий снег и крепче и звончей.
Кто город выдумал, приказчик чей
Раскрыл свой переполненный лабаз нам,
Нам утонувшим в ритме непролазном,
Ворочающим гущу рифмачей.
О, мы, кто быстрым светом фейерверка
Ломает метр, кто рифму исковеркал,
Кто с прозой породнился наконец.
И выделяется из прочих граждан
Походкою стремительной гонец,
Которому как истина мираж дан.
 


НЕРОН

Как Илион пылал со всех сторон
Огромный Рим, от пламени пернатый,
Валились равнодушные пенаты,
Бесплатно их переправлял Харон.
В скоте и людях был велик урон,
Красноречиво зарево сената.
В ту ночь я цвел, и с башни Мецената
Я пел себя, лирический Нерон.
Я слово подымал как меч убийца,
Мне было весело глазами впиться,
О, розовая ночь, в плеча твои.
Развратный снился мне Приам и некий
Могучий жрец в объятии змеи,
Я Лакоона пел в тиши Сенеки.
 

К МУЗЕ

Властительная выгнутая вся,
Ты хороша в сонетном кринолине,
Я не стыжусь твоих старинных линий,
Их мрамор не покроет ржа сия.
Она в опавшем октябре, гася
Последние цветы, листва в долине
Железной саранчой лежит и длинен
Тот путь ее, что в вихре начался.
Метель стиха, гуляй по сонным жилам,
Крепчай, мороз, на диво старожилам,
Их медленную память ледени.
Я буду мчаться по замерзшей Лете,
Я буду петь дымящиеся дни
И черные шатры ночных столетий.

 
*** 

И караван горбатый неуклюжий,
И выгнутый как птица быстрый конь,
И женщины, и звезды, – испоконь
Вы наши пленники, у нас в подслужьи.
Зато стихи – белей чем жир белужий,
Красней чем угасающий огонь, –
Поем под храп немокнущих погонь,
Разбрызгивающих моря как лужи.
Не от того ль не солона трава,
Не жалят наши горькие слова,
Отточенные медленно и наспех,
И нет охотников не оттого ль
В пустынных временах, в горючих распрях
На прохладительную нашу боль.
 

***

Обыкновений фрески в Санта Кроче,
Не выцвел желтый Джотто, никогда
Коленопреклоненные года
Петь не устанут красок узорочье.
Кратчайший к наслажденью путь, короче
Не отыскать в веках, ничья звезда
Так не бывала долго молода
В соборах тьмы под карканье сорочье.
Кто любит Леонардо и его
Последовательное торжество,
Не может не любить и флорентийца,
Умевшего в ночи еще полней
Неуловимым светом воплотиться
В движениях и ужасе теней.
 

*** 

И взял он вместо камня и металла
Могучий лед и высек липкий лик,
И радуги восточных майолик
В морозном воздухе скула метала.
И рыхлая губа была не тала,
Всё крепко блещет, раз мороз велик.
Красиво, – кто-то на земле восклик,
И в Тартаре стал тише стон Тантала.
Но в срок пришла веселая весна,
Быстрее воска лед сгорел, десна
Стучала о десну во сне глубоком,
Железом ложный мастер звук облек,
Планета к солнцу повернулась боком,
И летом зимний сон был так далек.
 

ВАЛЬТЕР СКОТТ

И привели к правителю пирата,
Поставили меж бронзовых колонн,
Согнули в унизительный поклон.
Правитель встал, похожий на Пилата.
Дарую выбор я, какая плата
Тебе милей, прекрасный Аполлон, –
Петля и предрассветный небосклон
Иль дочь моя, что бесами объята?
И выбрал первое пират, но вдруг
Морозом охватил его испуг,
Он согласился храбро на второе.
И мог родиться в мире тот, кто горд
Как океан и пьян как сердце Роя.
Узнал я это в замке Абботсфорд.
 


*** 

Изольда светлоглазая нас быстро
Завоевала, оттого беда,
Стихи мы высекаем изо льда
В сырой лаборатории магистра.
Чего там только нет, зурна и систра,
Тараны, что громили города,
И кости, что в далекие года
Бродили от Танаида до Истра.
Доили кобылиц рабы, народ
Был бабьелицый, не носил бород.
Язиги, роксоланы и бастарны
Текли на юг, не ведая помех,
Пьянели кровью эллинов янтарной
И пленницам дарили дикий смех.
 

*** 

В музее ледяном Арктиды синей
Их мускулистый ужас до сих пор
Не опустил свой пурпурный топор
И беззакатно блещет над пустыней.
Внизу в оленьих шкурах люди, свиньи
В Йоркшире хрюкают, их полон двор,
В парижских ресторанах разговор,
Что лучше русской в мире нет ботвиньи.
На белом Шпицбергене где-нибудь
Лежит замерзшей молнией тот путь,
Что вел того, кому надоедало
Блаженствовать века. Над бездной мглы
Скала синела там. Как сын Дедала
Гиперборей бросался с той скалы.
 

*** 

Нетленно то, что ввек неповторимо,
Чей тайный лик навек себя укрыл
Непроницаемою сенью крыл,
Как медью неразграбленного Рима.
Лишь то, что вновь придет, проходит мимо,
Не вздрагивает наш земной настил,
И обнаженных розовых светил
Не рушится на небе пантомима.
О ты, поющий в клетке индивид,
Венком самосожжения повит,
Над ужасом ты властвуешь грядущим,
Прошедшее давно упало ниц,
И настоящим дням, в ночи бредущим,
Глядишь ты в очи солнц из-за страниц.
 

***

На той земле, где погребен Херасков,
Где Чаадаев сном столетним спит,
Построят крематорий вместо плит,
И пламень будет мрачен и неласков.
Запляшут мертвецы, костьми заляскав,
И в нежный прах рассыпятся, навзрыд
Родные всплачут, в урне прах укрыт,
Как по обряду отдаленных басков.
Клумбарий будет улыбаться, цвестъ,
Весна вам принесет святую весть,
Что солнце снова радостно и живо.
А вы, под серым сводом скуки вы,
Увлечены кровавою наживой,
Не воспоете свежей синевы.
 

*** 

Я расправляю правильные перья,
Взмах мощных крыл как взмах меча могущ.
Еще клубится дым болотных гущ,
Распоротая стелется имперья.
Я рею в крепком воздухе безверья.
Ствол сумрака опутал звездный плющ,
И желчный месяц истощен и злющ
Как острый череп северного зверя.
Куда лечу, не знаю даже сам,
Но рад гостеприимным небесам,
Раскрывшим золотистые просторы.
Не птичий, – человечий гам внизу.
Я в нем не утону, я тот, который
Рожден летать и в черную грозу.
 

***

Мы не забудем имя Беатриче,
Мы Данта не устанем, братья, петь.
Стихов опустошающая медь
Рычит в ночах всё яростней и диче.
Восстаньте, строки, в пламенном обличьи.
Тяните звезд растянутую сеть,
Над вами свищет творческая плеть,
И корчится над вами трепет птичий.
Раскапывайте глыбы всех веков,
Египет, Рим, Афины, Киев, Псков,
Постройте новый ад, смолу разлейте.
Ордой огня ворвитесь в мой приют,
На скрипке черной как на белой флейте
Мои сухие пальцы вас вспоют.
 

***

Пусть лампы закоптит печальный крэп,
Пусть эти толпы вытянутся в нити,
В осенний день меня похороните,
Чтоб в гулкой сини плач Шопена креп.
Я под замками гробовых закреп
Не буду знать, что голос мой в зените,
Что каменщик найдет в земном граните
Меня, избороздившего Эреб.
И кто-то мудрый, может быть, и близкий
Попробует строку мою сломать.
Ты вспухнешь над равниною российской,
О ненависть, любви грядущей мать,
А я, быть может, на кольце Сатурна
Умру еще раз или вспыхну бурно.
 

***

Судьба, твой плуг холодный и жестокий
Мне влажные ладони взбороздил,
И в мясе всходят семена светил,
И бродят в жилах солнечные токи.
И это я на тлеющем востоке
Стыдливое горнило раскалил,
В сухих перстах как Иезекиил
Я свиток тьмы сжимаю светлоокий.
Я разворачиваю столп его,
И звезды улыбаются мертво
И с болью гибнут в сини воспаленной,
Лишь нищие деревья вдалеке
Встают в пустыне дня бледно-зеленой
На влажном успокоенном песке.
 

***

Лепечут в мире роща и ручей,
Еще мы слышим слова древний лепет,
Огромный мастер свет из мрака лепит,
Находит смысл в бессмыслице лучей.
Из камня восстает морозный трепет,
Давно заглохший в хаосе ночей,
Убийцы в этот час бьют горячей,
Горят созвездья злей, и ветр свирепей…
Родится стих, встает с ночного дна,
О берег бьет, вздувается волна,
Срывает неприступные запруды.
Соленым Нилом дышит океан,
Меня в подземный мир прошедших стран
Анубис провожает узкогрудый.
 

***

Не я виновен в том, что обезьяны
И, может быть, страшнейшие из них
Когда-то были предками портних,
Оксан, Елен и Полигимньи пьяной.
Ловить зато нам бабочек пустых,
Армянку-душу называть Сусанной,
Ютиться в комнате не осиянной,
Мычать и петь и выть свой смертный стих.
И кто из нас бессмертьем озабочен?..
На звездный путь, на синеву обочин
Аврора пролила мечты мои.
Ей солнцем цвесть дано, а нам до гроба
Внимать лучам, чтоб в дебрях песни оба
Ужа боялись больше, чем змеи.
 

*** 

Найду тебя, забытая дорога,
Извилины мудрейшие твои
Наполнены движением змеи, –
Ее я приручу как мастер строгий.
Когда мы снова выдумаем бога,
А в тучной тьме прольются соловьи,
Родится вновь певец земной любви,
Адама кровь нальет его тревоги.
Ты, темный мир, не видящий меня, –
Горю созвездьем пестрого огня,
И потому прищурился и слеп ты.
Но мне покорен темный голос твой.
Он просит у меня жестокой лепты,
И я протягиваю стих живой.
 

***

Как вскормленных четырнадцать оленей,
Как жертвенных четырнадцать овец,
Прими мой дар, пленительный певец,
Дневной певец полуночных томлений.
От строк твоих мои горят колени,
Мне щеки выкрасил в закат червец…
Ну, право, я скажу, ты молодец, –
Ахматовой порой ты откровенней.
Ах, друг, не будь в обиде на меня,
Не жаль Пегаса, общего коня,
Дай бог, чтоб доскакал он до Бодайбо,
Чтоб знали нас на всей земле, везде,
Где песню жадно строят люди, дай бог!..
Да не изменим дружеской звезде.
 

***

Прохладный друг, скажи, кто купит эти
Изрезанные молниями строк
Страницы?.. Знаю, нужен длинный срок,
Быть может, несколько десятилетий.
Я не хочу купаться в мутной Лете,
Не мне блуждать среди чужих дорог.
О, слава, мной зажги свой громкий рог,
Взмети стихи как пламенные плети.
В хламиду ледяную прах одень,
Тебе, тебе молюсь я каждый день
Молитвою в четырнадцать поклонов.
Когда-нибудь и это надоест.
Но не устану петь и, эпос тронув,
Лирический сниму, быть может, крест.
 

***

Меня давно влекла крутая сила,
Играла словно кровь богатырей,
Храпел мой конь и мчался всё быстрей,
А сердце счастья тихого просило.
И снилось мне спокойствие морей,
Льдяные глыбы зыблющих бескрыло,
У полюсов спускающих ветрила
Фрегатов древних с крестовидных рей.
О, сны, – их светом песню лишь насытить.
Лохматый север, чей туман метелист,
Мою отчизну грустью обволок.
Есенинский простоволосый ситец
Ей больше днесь к лицу, чем легкий шелест
Вуали шелковой, что дал ей Блок.
 

*** 

На липком дне стихии ледяной
В сернистых испареньях углерода
Почиет непробудная природа,
Укрытая подводной тишиной.
Когда-нибудь там вспыхнет ад земной,
Крылатый царь бесовского народа,
Как Люцифер, взлетит, и весь распродан
Пустынный будет бред полуночной.
Лишь мастеру, плывущему над мраком,
Противно дно и черный мед нелаком,
Ему сияет вечный Арарат.
Он пишет ад, но рай на обороте
Святого полотна, он зол и рад,
Как Микель Анжело Буонаротти.
 

***

И я узнал смирение камены,
Я строгий полюбил ее овал,
Я в бронзовые цепи заковал
Ее огонь и трепет неизменный.
И я услышал тяжкий ход вселенной,
И я увидел блеск зазвездных скал,
Наполнен мой сафировый бокал
Вином принадлежащей мне Елены.
Кого благодарить , как не тебя.
Нестриженые строфы теребя,
Не раз мы говорили друг про друга.
Я защищал безумье и хаос,
Ты космос и покой хранил упруго,
Родство стихий в пространстве началось.
 

***

Не слышно шелеста души окрест
И ночь пестра над плоскою пустыней,
Костры Плеяд журчат, их уголь стынет,
Оскалился над нами звездный крест.
Легко плывем с тобой, плывут поныне
Аллаха корабли, поет норд-вест.
Юпитер, для быков твой храм отверст, –
Молитвы, и мычанье, и унынье.
Избиты звуки розовых сердец,
Неслышно солнце мчится, наш отец,
Алмазное сиянье на востоке.
Елены мы рабы, и я и ты,
Волнуют нас пустынные мечты,
Умыт росою звезд наш дар жестокий.
 

***

Наружностью на Шекспира похожий,
Меч Гамлета под бархатом держа,
Походкою влюбленного пажа,
Ты бродишь между членов нашей ложи.
Мы каменщики будущего, строже
И веселей нас нет, и эта ржа,
И золото времен, и сталь ножа,
Нам любо всё, во всем одно и то же.
Пройдут года, рассеется угар,
Услышим вновь мы белый стон гагар
И красный рык, пугающий пустыню.
Закружится над нами зодиак,
И вечности блистающею синью
Нас озарит величественный мрак.
 

***

Известный только самому себе
Веду войну всегда с самим собою.
Алей, закат, я рад зовущей к бою
Немой твоей рыдающей трубе.
Уметь молиться в брошенной избе,
Рукою плыть над гладью голубою,
Калитку петь с умолкшею скобою, –
Вишневый вечер, я иду к тебе.
На что мне славы шум неуловимый
И лавры мертвые, и херувимы,
Когда я слышу самого себя.
О темный берег мой, о камень грубый
Волна стучит, стекло свое дробя,
Улыбкой зыбь мои качает губы.
 

***
 
Шевелится язык твой, не спеша,
Под глыбами глухих деепричастий,
Неведомо тебе иное счастье,
Когда ломает синтаксис душа.
Твоя дремотность лишь и хороша
Из-за своей певучести отчасти.
Не разорвать на розовые части
Крутую синь крылами шалаша.
Их перья в землю врезались глубоко,
Тебе не повернуть сухого бока
И головою небо не продрать,
Не броситься в безумие и хаос,
Не двинуть звезд разнузданную рать,
Над временем текучим колыхаясь.
 

***

Гремучие года нас потрясли,
Европа поднялась на задних лапах.
Оползших стран струился дым и запах,
Разил невыносимый дух земли.
Горели города и корабли,
И люди в картузах и люди в шляпах
Юродствовали от шагов культяпых,
Давивших душу в огненной пыли.
Евангелья железного скрижали
Шумели в каждом вязнувшем кинжале,
Кричала ночь как черная сова,
И вылезли на липкую планету
Наружу те ужасные слова,
Упорно что даются лишь поэту.
 

***

Экватора жестокая скоба
Земную темноту на юг и север
Разрезала в огне святом и в гневе,
Египетские раскалив гроба.
Легко рассыпалась зола царевен,
Едва плывет под тяжестью горба
Верблюд, космата тень его, груба,
Он жажды кость в сухом провозит зеве.
На этого верблюда ты похож,
Тревогой нагруженный ты плывешь,
И ростом кажешься ты многих ниже.
Но лучше жижу Леты выпить, чем
Угрюмо жить, не ведая зачем.
Я оттого пою и песней выжжен.
 

***

Находит каждый то, чего не ищет,
И не находит то, чего искал.
Кричит мой стих голодный как шакал,
Обнюхивая падаль на кладбище.
Луною тонкой щерится оскал,
А вечный голод ветром долгим свищет,
Юрт северных мне снится становище,
Морями позабытый злой Байкал.
И там, быть может, я нашел бы друга,
Наездника веселого как вьюга,
Арканом повалившего быка.
Ему слагал бы дикие стихи я,
Величественно злые как стихия,
Упорные бессмертьем как тоска.
 

*** 

Не первый я ступил на берег сей,
Изрытый изумрудовою влагой,
Куда стремились темные бродяги,
Окованные звуком: Одиссей.
Ловлю строкой не скудных карасей,
А из пород иных воды всеблагой.
Ютися, дух мой, в парусе бумаги,
Хулу как пепел по ветрам рассей.
Огромного я жду теперь улова,
Растет мое и тяжелеет слово
И блещет розоватой чешуей.
Кончаю с болью песню я морскую,
О бурях неиспытанных тоскую,
Вулканы волн уж дышат предо мной.
 

***

Владеть стихом легко и тяжело
И легче нет труда и нет тяжеле.
Меня давно камены ждут, ужели
И нынче как алмаз блеснет стекло.
Река забвенья где-то плещет зло,
Угрюмы берега ее и мели,
Разбитые челны, что не сумели
Очистить ил, песками занесло.
Забыть себя никто из нас не в силе,
А те, что сами души погасили,
Навеки те уносят трепет крыл.
О, черные края, где звезд не видно, –
Вас космос пылью светлой не покрыл,
Умрем и мы, но слава нам завидна.
 

***

Езекиил глядел, как облекались кости
В живые красные крутые телеса,
Горели тушами земные небеса,
Единый бог кричал и корчился от злости.
Но матовая ночь задула чудеса,
И вдруг пророк один остался на помосте
Юдоли сумрачной, шакал рыдал, и трости
Стучали тростника, и падала роса.
О, не таков ли я, пропевший песни эти
Колючим зарослям на берегах столетий!
Олень мой ветреный, летящий как стрела,
Легко тебя узреть, но не легко стрелою
Унять твой легкий взлет над грузною скалою, –
Я выстрелил в тебя из мглистого угла.
 

***

Осталось мало в третьем мне десятке,
Легко растратил двадцать восемь лет,
Едва созрев, я знал уже, что нет
Годам возврата в мировом порядке.
Ушел я в эти песни без оглядки,
Ловить ушел я музыку планет,
Единорог и Псы мерцали мне вослед, –
О, вымысел очей как слово сладкий!
Народов древних темнострастный вой,
Их говор позабытый горловой
Давно я слышу в памяти туманной.
Офир, страна сокровищ и камен,
Века мне возвращаются и страны
Уплывших безвозвратных лет взамен.
 

***

Снега зеленые, земли снега,
Евклазовые сны земной постели,
Растут на смену белым снам метелей,
Горят и будят пегие луга.
Егорий храбрый поборол врага.
Юсуповский дворец на русском теле
Сидит пустым величьем, отблестели
Петровых глаз живые жемчуга.
Авгурам не даны России судьбы,
Сибилла близорука, заглянуть бы
Своей кощунственной строкой туда,
Куда стремились голуби святые,
Обрызнуть кровью звучного труда
Муругий стан последнего Батыя.
 

***

Ничто, ничто стиха не сокрушит,
Конца не будет знать пространство слова,
Лавина времени летит свинцово,
Юлит земля скупая как магнит.
За серой немотой могильных плит
Хаос и суд цветистый Васнецова,
Рокочут реки ужаса святого,
Вулканы дышат, пепел душ валит.
Меня издревле мир теней тревожит,
Его не существует хоть, быть может,
Но мы, поэты, щупаем мечты,
С ума на сердце сходим в час жестокий,
Косматые колонны темноты
Мучительно возносят наши строки.
 

***

Макают перья в голубые вены,
Симфонию кончая бытия,
Или уходят, веки опустя,
Авроры луч кляня благословенный.
Над этой ржою много лет спустя
Умно смеяться будем во вселенной
Величием лучистости нетленной,
О чем тоскует сердце как дитя.
Легко, легко мы по планете бродим,
Окрещены мы варварским отродьем,
Шумят молвой косматые персты.
И эта ржа, покрывшая металлы,
Невинным порошком пустыни алой
У нас не выест белые мечты.
 

***

Пою за то, что не могу не петь,
Единственная песня для поэта
Твоя работа, грузная планета,
Ревущая твоя в пространство медь.
У нас теперь таинственность раздета,
Таинственна как древле только смерть,
Ее просторной столы никому не сметь
Раскрыть стеклянными перстами света.
Себя ищу я в пламенном пути,
Которого никто не мог пройти,
Огромен день, огромна тень верблюда.
Меня качает грубый горб земной,
Уходит солнце, умирает зной,
Я славы жду, как ждут в пустыне чуда.
 

***

Силач-Бова был весел и драчлив,
Его боялись лешие и кони,
Разбойники сидели в тьме вороньей,
Гремучий посвист крепко затаив.
Ему не встретился когтистый гриф,
Южней хозар не ведал он погони,
А то бы греки в мир потусторонний
Легко свезли, Харона подкупив.
Я знаю многих витязей угрюмых,
Кривляющихся в пламенных костюмах,
Но мощь свою хранящих до поры.
Сильней на свете сна нет летаргии,
Комичней нет трагической игры,
Мутнее Леты в мире нет стихии.
 

*** 

Растить стихи теперь немудрено.
И редкой рифмой и строкой огнистой
Стараются блеснуть фельетонисты,
Людских страстей расписывая дно.
А мы как древние, нам всё равно,
Воздушный смех иль хохот каменистый,
Утопят пусть живых нас утописты,
Величие бессмертья нам дано.
Абсурды наши, бурные сумбуры,
Лиловые сраженья, сумрак бурый,
Азийская косматость наших душ, –
Еще живет в миру оружье это,
Воюет им как древле крепкий муж,
Упрямый дух упорного поэта.
 

***

Агатовые радуги бровей
Над ясными зелеными прудами, –
Не только петь хочу я этой даме,
Ей-богу, пресен в мире соловей.
Влюбился ветер в облако ветвей,
Окутал их воздушными руками,
Ручьем листва бежит, блестит мазками,
О смуглый ствол дробясь еще живей.
Не надо царства лунного бояться,
Царь-Месяц с осторожностью паяца
Обходит наших душ пустой дворец.
В нем тени всех веков, косматый холод.
О, жгучий миг, когда я наконец
Йоркширской тушей утолю свой голод.
 

***

Гремучую пестрящую парчу
Раскину от Цефея до Калуги
И радуг фиолетовые дуги
Горячей песней птичьей ополчу.
Опять работа будет палачу,
Раскланяются вежливые други,
И в красной прозодежде спец упругий
Юркнет в мои зрачки, задув свечу.
Шумливый век Шаляпина, Моисси
И Ленина, комедий и комиссий,
Расчетливый на золото и кровь, –
Меня посмел ты трауром обрамить,
А я над временем твоим, и вновь
Найдет меня в тебе земная память.
 

***

Нигде словес так не велик улов
И стольких песен нет как в плоти бабьей.
Когда небесные разверзлись хляби,
Омыть чтоб землю от земных грехов,
Ломались руки над толпой голов,
А ноги буйствовали не по-рабьи,
Юродствующий дождь лишь их ослабил,
Ложился мрак, лучи перемолов.
Истерзанная стрелами потопа
Взвывает и теперь еще Европа,
Крикливо натравляя класс на класс.
Иглистый ливень. Как моря, ложбины.
Но я голубками библейских глаз
Умею слушать трепет голубиный.
 

***

Спуститесь в эти сумрачные трюмы
Моих страстей, где бездны шум и гам,
И, может быть, тогда и вы, Угрюмый,
Вернетесь вновь к покинутым брегам
Наполнили меня сегодня думы,
Волнами ходят по былым годам, –
Ужели не поем, а лишь в бреду мы
Пылаем для глупцов и скучных дам.
Бедой стиха, бедой нечеловечьей
Трепещут ледяные наши плечи
В трагичном вихре мчащихся планет.
Хочу я смолкнуть, но кричу лишь тише.
Хотелось написать четверостишье,
А вышло, как вы видите: сонет.
 

***

Вы званы словом итальянским Пилья,
Нетрудно ваше имя рифмовать,
Лирическая муза, наша мать,
Дала мне радость звуков изобилья.
Я никогда не плакал от усилья,
Строкой зачерпывая благодать,
От счастия мне суждено страдать
И велено не складывать мне крылья.
Эфир холодный, темно-голубой
Я согреваю жаркою борьбой,
Летят как искры звезды и планеты.
Нам эта ночь милее дня давно,
И всех времен бессмертные поэты
Поют ее могучее вино.

 
***

И года не прошло еще с тех пор,
Как стал я Ваш субботний завсегдатай.
У Вас народ ученый, бородатый,
Нередко в их толпе мой вянет взор.
Я Ваше имя переврал (позор!),
Даря Вам первый том тяжеловатый
Своих стихов. Теперь стальные латы
На мне, и я лечу во весь опор.
Я слушал, как хвалили через меру,
Не в шутку уподобили Гомеру
Пиита, описавшего блины.
Я слушал, как ругали жесточайше
Откормленной Сафо худые сны,
Но я молчал, склонясь над чайной чашей.
 

***

Угробят нас под горькой синевой,
Под нежными больными небесами,
Или простимся, может быть, мы сами
Навеки с деревянною Москвой.
Мы сниться будем девушкам в Сиаме,
Куда хотели мы уплыть с тобой,
И там над нами в глуби голубой
Заплачет ночь янтарными слезами.
И в Индии, бессмертием горя,
Ликующая лира дикаря
Наполнит наши песни славой громкой.
В твоем, забвенье, сумраке крутом
Мы звездный путь проложим, а потом
На родине отыщут нас потомки.

 
***

Тебя поют на песенных пирах,
Приличные стихи все пишут, право,
Глядишь налево и глядишь направо, –
Поля, как полагается в стихах.
Певал тебя и я, но впопыхах
Забыл, что не дано поэту права
Поэтов порицать, и медлит слава,
И душу леденит веселый страх.
Я как Шекспир, быть может, предприимчив,
Из тьмы звезду на быстром слове вымчав,
Не ведаю ни зависти, ни зла,
В твой звонкий дом вхожу, о слава, тихо, –
К моим губам ты руку поднесла, –
Беззубая, горбатая шутиха!
 

***

Печаль крутая северного края,
Его землистый низкий небосвод,
Тревогу ветер бьет и тучи рвет,
Разбойничья их трогается стая.
У нас тогда пора стоит сырая,
Сады пустеют, умирает год,
Крепчает мрак, густеет хоровод
Осенних звезд, торжественно блистая.
Скорбим тогда о том, что отошло,
Агатом блещет мутное стекло
Разбитых дум и канувших видений.
Единственно бессмертная тоска
Вздыхает грудью полной при паденьи
Укутанного в золото листка.
 

***

Мои слова слабее дум моих,
А задрожали думы очень рано,
Когда не ведал я, что небо – рана,
Сияющая кровью звезд живых.
И пусть нам ледяная скука их
Молитвенна, торжественна, желанна…
Умей заимствовать у Тамерлана:
Не стоит мир властителей своих.
Тимур и Байрон – гении хромые –
Равно точили черепа немые,
Оттапливали серый воск мозгов.
Пока у всех он песнею не вспыхнет,
Окован властью будет мир врагов, –
В уме души лишь замыслов слепых нет.
 

***

Изба России передрогла в дым,
Война прошла чугунными шагами,
А мы по-прежнему поем стихами
Немое поле с куполом седым.
Угрюмым звоном сумрак шевелим,
Гремим строкой всё крепче и упрямей,
Ручьи созвездий будим в сонной яме
Ужасным содроганием своим.
Звените звонче, трепетные строки,
Иные дни, но тот же блеск жестокий
Над нами в недоступной высоте.
Огонь журчит всё тот же шелковистый
В подземной неостывшей темноте,
У нас в душе всё те же злые свисты.
 

***

Гроза прошла над нашими полями,
Единственная в мире, говорят,
Огни зарниц свершали свой обряд,
Ревели облака колоколами.
Громоздкая обедня шла над нами,
И мы краснели от ушей до пят,
Юнел от радуги наш старый сад,
Широкая заря цвела как знамя.
Ее дыханье многих обожгло,
Но мы не променяли на стекло
Горячий блеск морозного алмаза.
Елеем белых звезд с давнишних лет
Ловец словес торжественно помазан
И буйной тьме не смыть их тихий свет.
 

***

Корму подняв над темной синевой,
Окружность смертной описав орбиты,
Неосмотрительной горой пробитый
Ступал на дно «Титаник» роковой.
Тонули миллиардеры под вой
Аккордов похоронных и сюиты,
Написанной на коже Маргариты
Туманной Мефистофельской рукой.
И радио невидимые кони
Неслись во все концы морей… Маркони
Умно смотрел с экрана в темноту.
Юнцом я был, но знал уже терзанья,
Огромную я видел пустоту
Над вечным словом пестрого сказанья.
 

***

Не обозлил меня певец Оксаны,
Как мумия засушенный певец,
Строптивых невтерпеж ему овец,
Привыкшему к блеянию осанны.
Огромный мир, веселый, несказанный,
Чьи скрыты и начало, и конец, –
Я мчу, еще не узнанный гонец,
В угрюмый стан, где соловьи – фазаны.
Жаркое б хорошо сварить из вас,
И то вы тощи, синева у глаз,
Ан в них самих черным-черно, в глазах-то.
Черным-черно при свете даже дня,
Смиренной руганью, хвалою затхлой
Обрадович обрадовал меня.
 

***

Тебя я жажду, светлой и крылатой,
Веселой как сияющий мороз,
Я для тебя ищу лазурных роз,
И строф влачу я блещущие латы.
И на земле, где битвы и закаты,
Где трепет мой величественный рос,
Я с именем твоим ничьих угроз
Не устрашусь и никакой утраты.
Пусть медленна как умиранье ты,
Пусть брошена в пучину высоты,
Как сумрачный собор тысячеглавый, –
По капле жгучей радостно долбя,
Я верую, о каменная слава,
Когда-нибудь я продолблю тебя.
 

***

Жестокий час, гуляет без подпруг
Веселый ветер в поле перекрытом,
Он ржет к беде, он снег дробит копытом…
Приди тоску делить, жестокий друг.
Я как дикарь приветлив и упруг,
С улыбкой на лице простом и сытом,
Пошлем привет блаженным Карменситам,
Вольемся мыслями в их сладкий круг.
Нальем стаканы темным знойным чаем,
Им сердце как вином мы раскачаем,
Мы будем ночи бледной слушать вой,
Любимых строф мы дружно тронем звенья,
Веселый ужас вьюги снеговой
Вселился в нас под видом вдохновенья
 

***

Как слезы со щеки одутловатой,
Слезают звуки с розовой души.
Кричи, поэт, а не слова пиши
Над бледною распластанною ватой.
Что слово? Черный волосок, в тиши
Курчавится им ум, сомненьем смятый.
К тебе иду я, воздух роз и мяты,
Прозрачный мир, чьи ночи хороши.
Изъеденная звездами трепещет
Лазурь пушистая, зарница плещет,
Дробя стихию нежную свою.
Кого мне петь в такую синь густую?
Костлявые, воздетые впустую
Галлюцинации земли пою.
 

***

Порфирой горностаевых страниц
Повисла на плечах земная скука.
На темя ночь напялила без звука
Корону звезд и розовых зарниц.
Народ мой тих как воск и желтолиц,
Его безропотная мощь безрука,
Не выношу короткого я стука
Рабов, упавших предо мною ниц.
Они безмолвствуют в тиши зловещей,
Предметы обиходные и вещи,
Закованные в кости вещества.
Ступаю смело я по их зимовью,
Но зверя чую в мертвой бронзе льва,
Прислушиваюсь к белому безмолвью.
 

*** 

Свои стихи я нынче не читаю,
Пусть медленной молвою пухнет дым,
Пусть стелется нашествием седым,
Серебряной ордою по Алтаю.
Еще слыву я в мире молодым
И с музой как с соседкою болтаю,
Но грянет час, ворвусь я в вашу стаю,
Певцам коров я расскажу про Рим.
Про цезарей жестоких и прекрасных,
Торжественных, как смерть, и сладострастных,
Как жизнь. Тогда и мой настанет срок,
Я выйду к вам властительным собратом,
Как триумфатор, в пурпуре крылатом
И в бронзовой броне морозных строк.
 





.