Ожидание

На протяжении всей жизни ожидания занимают значительную часть из тех событий, которые происходят с нами. Отношение к ожиданию и наше состояние в это время зависит от того, что или кого мы ждём, на что надеемся — хотим обрести или боимся потерять. На охоте очень часто радостные и захватывающие ожидания сменяются на томительные и волнующие, а порой и на тревожные, потому что никто не даст тебе ответа, чем закончится сегодняшняя охота и твои ожидания. Для охотника — владельца гончей собаки — порой становятся обыденными долгие вечера у костра, когда он ждёт своего четвероногого друга, продолжающего преследование зверя даже в ночное время после целого дня охоты. Так было и в тот декабрьский день.
  Гон ушёл на восток, и его звуки, едва слышимые, доносились из дальнего леса за полем, которое раскинулось передо мной белой пустыней. Ровное снежное пространство, с нависшим над ним морозным туманом, казалось бескрайним, только верхушки елей, врезающиеся острыми зубцами в небесный горизонт, говорили о границах этой белой пелены. С другой стороны уходящее вечернее солнце посылало свой свет на остывающую землю, покрытую ровной белой скатертью снега. Едва заметное движение воздуха тихими волнами поднимало и опускало лёгкие занавесы тумана, окрашенные светом вечерней зари в красно-золотистый цвет. Поистине, пейзаж был сказочным.
  После целого дня охотничьей суматохи, когда гон окончательно сошёл со слуха, наступило время затишья. Очарование зимнего вечера — с видом раскинувшейся снежной равнины — наполняло меня душевным спокойствием и теплотой. Сколько раз я стоял на краю этого поля и летом, и осенью, и весной, а вот таким его видел впервые: искристо-белым, с переливающейся дымкой морозного тумана, который струится над заснеженным полем, не опускаясь на него и не поднимаясь вверх. Белые мягкие волны наплывали на меня, обдавая морозным дыханием, а в промежутках холодных объятий я ощущал кожей лица более тёплые струи воздуха уходящего зимнего дня. Постепенно заря краснела, света становилось всё меньше,  туман и верхушки леса окрашивались в багряный цвет. Я стоял, смотрел и слушал, мысли ушли далеко, появилось чувство отрешённости от всего, в том числе и от охоты, которая только что захватывала и увлекала меня, а все переживания на время отступили и забылись. Чудесная картина зимнего вечера, красота и былинность её, как гипнозом приковала меня к созерцанию окружающей природы.  Постепенно приближающаяся ночь гасила яркие краски, виды снежного царства тускнели. Лес мрачнел, становился неприветливым; возвращаться через ночную глухомань мне не очень-то хотелось, но это был самый короткий путь к центральной  дороге.
   Наступил час тревожного ожидания возвращения гончей. Я поднёс к губам охотничий рог, подышал на мундштук, чтобы отогреть его и, стараясь не нарушить гармонию природы, сначала тихо и низко, а затем выше и сильней протрубил вызов. Отзвуки рога эхом стихли далеко за горизонтом, казалось, что они проникли во все — даже самые дальние — уголки окружающего пространства. Вызов повторил несколько раз и ждал, что Рогдай —  так звали гончего выжлеца — сейчас вернётся ко мне; но время шло, собаки всё не было, надежда на её быстрое возвращение таяла с каждой минутой. Когда совсем стемнело, я отправился в обратный путь. Двигаясь в глубину ночного леса, я всем своим существом чувствовал, как всё больше погружаюсь в темноту, растворяясь в ней сам; казалось, что лес становится всё выше и плотнее, закрывая небо с отражающимся от него лунным светом. Стволы старых деревьев, кусты, молодой подрост ельника сливались в одну сплошную стену, закрывая от человеческих глаз тот мир, который так радует нас днём. Только слабо заметная тень лыжни указывала направление движения и говорила о том, что я здесь был, когда полный надежд на успех этим днём пытался перехватить зверя на лазу. Возвращаться ночью через лес, где нет знакомых для тебя дорог и тропинок, можно только своей лыжнёй — это проще и безопасней. Хорошо бы иметь с собой фонарик, но он аккуратно убран дома в ящик стола, хотя постоянное его место должно быть в рюкзаке.
  Петляя по лесу вслед за лыжнёй, я продвигался к дороге, с которой утром набрасывал в полаз гончую. Тонкие ветки больно хлестали по лицу, что вызывало раздражение, к тому же оно усиливалось досадой из-за отсутствия выжлеца. На ходу я постоянно трубил в рог вызов и ждал, что вот сейчас — после очередного сигнала — услышу догоняющего меня Рогдая, но собаки всё не было и не было.
  Лыжня вышла на квартальную просеку, её направление угадывалось по прямому просвету неба среди тёмных верхушек леса. Чтобы сократить расстояние, я свернул с лыжни и двинулся вдоль просеки. Если бы не отсутствие собаки, волнение за которую всё больше росло во мне, то можно было бы считать охотничий день завершённым, хотя до дома и тепла было ещё ой как далеко. Просека вела под уклон. Лыжи скользили по плотному снегу легко, только лежащие ветки кустов изредка ловили их в свои силки, приходилось сбрасывать лыжи и вытаскивать их из-под примёрзших веток.
  Дорога появилась неожиданно быстро. Когда лыжи упёрлись в снежный бруствер на обочине, я, сбросив ружьё и рюкзак, вышел на дорогу и с удовольствием почувствовал её приятную твёрдость. Налегке, держа в одной руке охотничий рог, продвинулся в сторону деревни Хомутово — пусть под углом, но всё же в ту сторону, откуда только что приехал по лыжне из леса. Где-то там — в мрачной темноте — остался Рогдай. Единственное желание, которое было на тот момент, чтобы быстрей вернулся выжлец, ну пусть даже не очень быстро, но чтобы вернулся. Как понять нас гончатников другому охотнику, который никогда не держал гончих собак? С утра просим, чтобы гончая быстрей побудила зверя, после помычки молим, чтобы дольше гоняла, а вечером плачемся за то, чтобы гончая скорей бросила гон и пришла, а в действительности, очень часто всё происходит не совсем так, как нам хочется. С утра гончая может и не поднять зверя, долго распутывая следы, когда заяц после кормёжки пройдёт трудными местами, многократно сдвоит следы, скинется в какой-нибудь непролазный куст с наезженной дороги и там затаится. Долго будет искать такого мудреца гончая. Хозяин устанет ждать подъёма, расслабится, закурит, а в этот момент долгожданный подъём. В одно мгновение преобразится охотник-гончатник — затихнет и всем своим существом устремиться туда, откуда полились чарующие звуки гона, наполняющие радостью душу настоящего гончатника. Наслаждаясь работой своей гончей, будет просить охотник всех лесных богов, чтобы как можно дольше продолжалось это действо.
  Пусть даже не удастся охотнику добыть зайчишку из-под гона — невелика корысть в этом трофее, главное в охоте с гончими — красота работы собак, в которой охотник является только одним из участников охоты самих гончих. Не зря на рубеже19 и 20 века общественные объединения владельцев охотничьих собак назывались клубами любителей правильной охоты. В то время высоко ценились и в обязательном порядке соблюдались все традиции и обычаи русских псовых и ружейных охот. Поэтому и желанием настоящего охотника-гончатника является не просто добыча зверя, а обязательное стремление к тому, чтобы трофей был трудовой, а именно — добыт из-под достаточно длительного, красивого гона.
  Приходит вечер, но по-настоящему вязкая и нестомчивая гончая, продолжая свою работу, уходит за зверем на многие километры. И тогда охотник, который только что желал, чтобы гон не прекращался, начинает причитать о глупости своей гончей, о её непослушании и нежелании выходить на сигналы охотничьего рога. Изменение в поведении понятно — это опасение потерять гончую, чаще всего единственную. Охотник постоянно трубит в рог и ждёт возвращения своего четвероного друга — гончую. Вот так же и я остался в зимнем лесу ждать Рогдая у выхода своей лыжни на проезжую дорогу — единственную в этой стороне, по которой может возвращаться собака.
  Со стороны деревни послышался звук мотора, через некоторое время над лесом стали прорезаться лучи фар приближающегося автомобиля. Это оказался тот самый автобус, на котором мы с Рогдаем сегодня утром  приехали на охоту. Я стаял на обочине, когда автобус остановился, открылась дверь, и водитель Александр весело и громко почти прокричал:
 — Василич, домой поедешь?
 — Нет, Саша, собака не пришла, буду ждать.
 — А где она?
 — Лису гоняет, ушла за Городины, уже часа два прошло.
 — Так и будешь ждать?
 — А какие варианты?  Далеко от дома, да и не был молодой выжлец никогда в этой стороне. Буду ждать, пока не придёт.
 — Ну, смотри, а то поехали, я последний рейс сегодня делаю.
 — Спасибо, Санёк, поезжайте.
 Дверь закрылась, рыкнул движок, и автобус легко покатился вниз к мосту через речку Вязьму. Ещё какое-то время был виден свет фар и красные габариты, но скоро они пропали, а после и звук двигателя затих вдалеке.
   Оставалось одно — разжечь костёр, благо проблем с дровами в лесу нет. Расчистив снег до земли рядом с упавшей сухой елью, стал готовить всё для того, чтобы разжечь костёр,— наломал большой пучок мелких сухих еловых веточек и зажёг их, держа в руке. Аккуратно положив горящий пучок веток на заранее вычищенное от снега место, стал накладывать на него ветки покрупней. Костерок мой рос, тепло от него стало топить снег на одежде, в ход пошли толстые ветки лежащей ели и сухостой придорожной ольхи. Каждая новая охапка хвороста, брошенная в костёр, сначала  с шипением обтаивала, дымила, а после с треском разгоралась, бросая вверх порцию искр и пепла, которые улетали за верхушки елей, и, казалось, будто звёзд на небе становилось больше. Яркое пламя от костра поднималось всё выше, озаряя поляну и лес на несколько метров вокруг — создавалось впечатление замкнутого освещённого пространства, внутри которого находился костёр, а за границей света и тьмы, которая проходила по ближним освещённым деревьям, как за невидимой стеной оставался заснеженный лес. Несколько раз я пересекал  границу света и тьмы, запасая дрова, но даже без света костра в чаще не было совсем темно, снег не давал погрузиться в полную темноту уснувшему лесу. Пришло то время, когда можно посидеть, отдохнуть и посушить одежду, которая промокла от снега и вызывала неприятное ощущение сырости и холода. Жар от разгоревшегося костра обдавал лицо, поэтому приходилось закрывать его руками или отворачиваться, но зато одежда на мне парила и сохла. Тепло костра пробиралось сквозь одежду и согревало те места, которые я поочерёдно поворачивал к огню.
  Костёр постепенно прогорал, и моя воображаемая комната мрачнела и холодела, но поддерживать огонь уже не было никакого желания. Несколько раз я отходил в сторону, чтобы вслушаться в тишину ночи с надеждой услышать гон. После чего трубил в полную силу своих лёгких, казалось, что весь мир слышит мой рог, но только не Рогдай. Мучительные и горестные раздумья о том, что выжлец может потеряться, всё больше и больше волновали меня. Время от времени я всё-таки подбрасывал дрова в  костёр, чтобы он не потух полностью, но сидеть у костра уже не хотелось, да и необходимости в этом не было. Все мысли были о выжлеце: « где он, что с ним?»  Сколько времени так прошло — трудно сказать, но когда уже губы болели от мундштука рога, а в ушах начали появляться галлюцинации отдалённого гона, я отчётливо услышал, что где-то взвизгнула собака.
  — Рогдай,— крик вырвался самопроизвольно.
Сомнений не было, чёрное пятно, быстро приближающееся по дороге,— это мой выжлец.
  — Рогдай, Рогдаюшко,— уже негромко позвал я гончую, которая быстрой рысью мчалась ко мне. Собака подбежала, закрутилась вокруг меня, скулила, как будто торопилась рассказать о своих похождениях.
  — Ну, давай, рассказывай: где был, чего видел,— ласково шёпотом повторял я, комок уже подкатывался к горлу, поэтому дальше я мог только молча гладить собаку. Рогдай, видимо, по-своему понимая, что говорит хозяин, продолжал, поскуливая, крутиться передо мной. Льдинки, намёрзшие на его шерсти, шуршали, ударяясь друг об друга. Какое-то время я снимал эти льдинки с богатой «шубы» выжлеца, но большая часть их так и осталась на шерсти, крепко примёрзнув к ней. Я пошёл к костру, Рогдай двинулся за мной. Достал большую горбушку хлеба и отдал её выжлецу, он улёгся на живот, зажал замёрзший хлеб передними лапами и стал откусывать его небольшими кусочками. За то время, пока я раздувал костёр, Рогдай съел свой хлеб и принялся разгребать снег, готовя себе место для лёжки. Закончив разгребать снег, выжлец улёгся, свернувшись клубком, при этом глубоко вздохнув.  Я тоже вздохнул, не  понимая, то ли передразнил собаку, то ли сам успокоился от того, что гончая вернулась, и теперь уже больше ни что не сможет омрачить моё настроение: ни дальняя дорога, ни усталость, ни тем более отсутствие трофея. Наверное, у нас с Рогдаем наступило одно и то же состояние успокоенности — всё, что волновало и беспокоило нас до этого, ушло далеко в сторону.
  Дав гончей отдохнуть полчаса, я стал собираться в дорогу. Рогдай встал неохотно, было заметно по медлительности в его движениях, как он устал за целый день работы на гону.
   — Ну, Рогдай, отдохнул? Пора нам идти домой.
Выжлец в ответ помахал гоном (хвостом) и шагом двинулся за мной. И пусть дорога была утомительной и долгой, но радость от того, что мы вместе, и впереди нас ждёт тепло родного дома — было главным для нас обоих.

                Это было в декабре 1996 года.