Сергей Лейбград. Я взираю. Рус. Бел
конца, мы с Отечеством квиты.
И сугробы, сугробы
нарезаны, словно бисквиты.
Нежный вор Мандельштам,
как чернобыльский мальчик, плутает
по разбитым местам.
Что он там, дурачок, подбирает?
Где отец мой? Послушайте, нет,
нет ни эллина, ни иудея
в этом городе улиц и лет,
лет и дней, где не вышла затея
с темным будущим не по летам,
где случайность страшней, чем стихия,
где невольно туман и мутант
зарифмую в честь Аве Марии...
Чтобы падая или скользя,
не подсчитывать племя и время.
Страшен суд, оправдаться нельзя,
даже если смеяться со всеми,
даже если смешаться со всей
шайкой-лейкой, толпой несуразной,
даже если ладони твоей
не коснуться губами ни разу.
* * *
Пазіраю на абодва
канца, мы з Айчынай квіты.
І гурбы, сугробы
нарэзаны, нібы бісквіты.
Далікатны злодзей Мандельштам,
як чарнобыльскі хлопчык, блудзіць
па пабітых месцах.
Што ён там, дурылка, падбірае?
Дзе бацька мой? Паслухайце, не,
няма ні эліна, ні юдэя
ў гэтым горадзе вуліц і гадоў,
гадоў і дзён, дзе не выйшла задума
з цёмнай будучыняй не па гадах,
дзе выпадковасць страшней, чым стыхія,
дзе мімаволі смуга і мутант
зарыфмую ў гонар Аве Марыі...
Каб валячыся ці слізгаючы,
не падлічваць племя і час.
Страшэнны суд, апраўдацца нельга,
нават калі смяяцца з усімі,
нават калі змяшацца з усёй
хеўрай-лейкай, натоўпам недарэчным,
нават калі далоні тваёй
не крануць вуснамі ні разу.
Перевёл Максим Троянович
Свидетельство о публикации №123121102435