Война и мир. гл. 3-2-21 и 3-2-22

3-2-21

Пьер мимо работающих ополченцев,
Взошёл на указанный ране курган;
Отвага и польза от них словно сердцем,
С упорством, в поту защищать русский стан.

Налево и вверх, сколь виднелось пространство,
Дорога Смоленская вилась в Москву,
Она разрезала, но словно убранством
Село с белой церквой, вселяя тоску.

Тоску о возможной над ними победе,
На наши потуги в защите Москвы,
В противном случа;е, в прямом явно сле;де,
Ведущим врага по просторам страны.

Село, чрез которое вилась дорога,
В историю вписано — Бородино,
А дальше в Валуево тянется, в логово,
Где в нём и засело нам главное ЗЛО.

Дорога всё дальше вилась по просторам,
И после Валуево вклинилась в лес,
А вправо, в течениях рек, как опорам,
Посёлок Захарьино с виду исчез.

По всей синей дали, и вправо, и влево,
От леса, к дороге, пестрели костры,
С обеих сторон масса войск всех чернела,
И многие были так чётко видны.

Видение было ему столь не ясно,
Не поле сражения, как он ожидал,
Поля и курганы, войска, всё — невнятно,
Увидеть позиции сил он мечтал.

«Спрошу-ка я вот у того офицера,
Кто так с любопытством в меня вперил взгляд,
Где всё так неясно вдали чуть пестрело,
Где наш и где вражеский будет здесь ряд».

— Позвольте в нагрузку связать вас вопросом,
Какая деревня вон там, впереди?
А тот, очевидно, доволен стал спросом,
Его укрепления только влекли.

Довольный развлечься пустым разговором,
Окинув огромный гражданский весь вид,
Он как бы с какою-то долей укора,
Однако без всяких излишних обид:

— Вон — Бородино, но пока ещё — наше,
А дальше — французы нам ясно видны;
— А слева курган кому служит на страже?
— Уже в нём французов все речи слышны.

Редут Шевардинский был флангом нам левым,
Но это лишь было до этого дня,
Вчера его взял ОН в сражении смелом,
Лишились в бою мы столь «крепкого пня»!

И нам пришлось снова, и в спешном порядке,
Весь наш левый фланг отодвинуть назад,
Село вон Семёновско, «Раевского грядки»,
Такой вот устроил ОН нашим «парад».

Село Бороди;но у нас служит центром,
Вон там, где ещё бела церковь видна,
Фланг правый наш — в том направлении верном,
Вон там, где в ущелье течёт уж Москва.

Мы там три редута построили прочно,
Надеюсь, не станет «вчерашним» редут,
Не, как Шевардинский, мы сдали досрочно,
Но всё-таки как-то и у;берегут.

Но вряд ли сражение грянет лишь справа,
Скорей всего в центре начнётся оно,
Но где бы ни было, как мощная лава,
Потоком снесёт на пути всё равно.

А вы кто, не доктор ли будете новым?
— Нет, я просто так, я главкома ищу,
И мне ко всему нужно быть здесь готовым,
Я тоже по поводу сме;ртей грущу.

За всем любознательным здесь разговором,
Церковное шествие встретил наш Пьер,
Оно поднималось на эту же гору,
Служило одной из духовных всех мер.

Поднять у защитников дух пред сраженьем,
Повальная вера в молитвы была,
У бога просили все благословенья,
Защита Москвы чтоб успешно прошла.

Шагает пехота, опущены ружья,
За нею — церковников целый отряд,
От той же горы, от её же подножья,
Икону несли будто бы на парад.

Икона огромных размеров, в окладе,
Она — из Смоленска, как знамя страны,
С тех пор по войскам её, как на параде,
Возили с молитвой — к успеху войны.

Со всех сторон шли и бежали за нею,
И кланялись целые толпы солдат,
Она — и, как знамя, и, как панацея,
Ей каждый отвесить поклон был так рад.

Поднявшись на гору, зажгли вновь кадила;
Всё таяло в солнечных ярких лучах;
Военных всех рангов толпа окружила,
Казалось, всё зрелище словно очаг.

Очаг, где рождался дух патриотизма,
В нём с верою в бога и с верой в царя,
Защитники всей нашей славной отчизны,
Как бы наполняют тем духом себя.

Толпа вдруг раскрылась, давая дорогу,
Главкому, важнейшему в войске лицу,
Как будто молебен катился к итогу,
К какому-то важному в деле концу.

Кутузов тем важным лицом оказался,
Позиции наши он все объезжал,
Иконе он кланялся и целовался,
И на колени пред нею вставал.

За ним повторила обряд и вся свита,
Но всем было видно, ему нелегко,
Его вся фигура, как чем-то набита,
С колен еле встал — было так тяжело.

Потом ополченцев, солдат, офицеров
К иконе валил непрерывный поток,
Отдать ей частицу своей в бога веры,
Как верный защитник и духа исток.

3-2-22

В толпе, стремящейся к иконе,
Узнал его князь Друбецкой,
Коленки очищал в поклоне,
Всегда довольный сам собой.

Борис одет был элегантно,
С оттенком на военный лад,
Сказать вернее — и нарядно,
При штабе был он адъютант.

Кутузов, отслужив молитву,
Спустился отдохнуть в село,
Он, ожидая завтра битву,
Присел, вздыхая тяжело…

И Пьер с Борисом были рядом,
Свой продолжая разговор,
Пьер видом всем и странным взглядом,
Ему поведал «приговор»:

Он, как судья, себе хозяин,
Свою приговорил судьбу,
Он словно долгом как бы ранен,
В борьбу вступиться за Москву.

— Хочу участвовать в сраженье,
Позицьи прежде осмотреть;
— Я помогу вам в том стремленье,
Желания преодоле;ть.

Отсюда будет лучше видно,
Где расположен главный штаб,
Для вас и с пользой, и солидно,
Главой в нём — Бенигсен, наш граф.

Служу я адъютантом в штабе,
Всего удобней будет вам,
Сейчас проехать вместе с нами
По всем позициям-дворам.

Осмотрим левый фланг сначала,
Вернёмся ночевать ко мне…
— Хотел бы правый для начала;
— Важней наш левый в сей войне.

— И полк Болконского мне важен…
— Проедем с вами рядом с ним,
Порядок в нём уже отлажен,
Войны достойный в нём режим.

— А что же, левый фланг слабее?
— Сказать по правде: левый фланг
На фоне остальных — бледнее,
Он, так сказать, что «низший ранг».

Граф предлагал уже главкому
Другой здесь укрепить курган,
Но он решил всё по-другому,
Отверг светлейший этот план.

Не всё в порядке в отношеньях…
Сказать всё не успел Борис,
Кайсаров охладил стремленье,
Поведать Пьеру интерес.

Он у главкома адъютантом
Служил таким же, как Борис,
Ему надёжным слыл гарантом,
Блюсти главкома интерес.

— Пытаюсь объяснить я графу,
Как развёрнётся здесь наш бой,
Кого судьба подвергнет штрафу,
И кто останется живой.

Скажу я вам на удивленье,
Как мог светлейший угадать,
Французов все их ухищренья,
И укрепленья вновь создать.

— Про левый фланг у вас беседа?
— Да, да, он тоже укреплён,
Возможна даже здесь победа,
Коль он не будет обойдён.

Вступая в должность он главкома,
Из штаба лишних всех убрал,
Борис смог удержаться «дома»,
Его к себе начштаба взял.

Хотя вся армия — с Главкомом,
Из прежних, кто давал совет,
Лишь Бенигсен остался замом,
Начштаба, для страховки бед.

Светлейшему был конкурентом,
И это понимал Борис,
Он вёл себя двойным агентом,
Блюдя обоих интерес.

Он с уважением к главкому,
Давал понять, однако, всем,
Что настоящим «управдомом»,
Поскольку плох старик совсем;

Является начальник штаба,
И с пораженьем наших сил,
Не миновать главкому штрафа,
Власть Бенигсен бы захватил.

Но даже в случае победы,
Борис дать должен всем понять,
Что в этом Бенигсена сле;ды,
И славу главному унять.

С Борисом продолжал беседу,
Всем видом вызвал интерес,
Он словно двигался по следу,
Какой вложить в защиту «вес».

К ним подходили офицеры,
Уже — вопросы о Москве,
Пьер приводил о ней примеры,
Её покинувших в тоске.

О жертвах москвичей в защите…
Главкома вызвал интерес:
— Его ко мне вы приведите,
Кто он такой — «солидный вес».

Он возвышался там над всеми,
Видна лишь в шляпе голова.
Вокруг него — кружок по теме,
Как там ещё живёт Москва?

Пьер подходил уже к главкому,
Пред ним стоял кто-то другой,
И с речью, как всегда, знакомой,
Он излагал ему план свой.

О нём и с явным интересом
Борису задал Пьер вопрос:
— Кто он, каким значи;мым весом,
На ополченца — может спрос.

— Разжалован давно он в чине,
Эт Долохов, который раз,
Но — молодец, по той причине,
Он в тыл к врагу пролез тотчас.

Пьер слышал просьбу ополченца,
Поскольку многое он знал,
Ему роль претит иждивенца,
Его долг в армию позвал.

Вину вновь искупить в сраженье,
И тем полезным может стать,
На «нет» — доволен возвращенью,
И укрепленья создавать.

Борис вдруг с ловкостью придворной
Приблизился вплотную к ним,
И, как слуга, во всём покорный,
Продолжил с Пьером свой интим:

— На ополченцев с восхищеньем
Приятно ныне посмотреть,
В рубахах белых, с их решеньем,
Готовыми принять и смерть.

Он молвил это не случайно,
Он знал, услышит и главком,
Он слышит многих как бы тайно,
Казалось бы притворным сном.

Он похвалил их все стремленья,
В защиту родины, Москвы,
О них столь ярком впечатленье,
Они — как родины сыны.

— Вам запах пороха приятен? —
Так встретил Пьера наш главком;
— Да, запах этот — он всеяден,
Неважно действует на ком.

Казалось, Долохов рад встрече,
Решил загладить он вину,
Что привела их к той «картечи»,
У неприязни на виду.

И, чтобы искренне казалось,
За руку даже Пьера взял:
— Вина моя в дуэли сталась,
Я зову разума не внял.

Я рад дать нынче извиненья
За дерзкий выпад против вас,
И наши недоразуменья
Помирят в этом мире нас.

Со всепрощающей улыбкой,
Смотрел на бывшего врага,
А враг с какой-то даже пыткой,
Слеза, залив ему глаза;

Обнял, поцеловал он Пьера,
В сердцах окончилась вражда,
Чем кончится его карьера,
Покажет новая война.

Борис исполнил обещанья,
О Пьере графу сообщил,
И Бенигсен в знак пониманья,
С собой в поездку пригласил.

— Со мной поедемте по линии,
Я утолю ваш интерес,
Ясны вам станут все позиции,
Жаль, у французов — перевес.