4. И - Млечный - миской молока! Марина Бондарева

Я теряла по дороге
Радужные перья
И летела дальше.
И сейчас,
Спустя столько лет,
Мне непонятно,
Был ли это
Полет вверх, вниз,
Или бесполезный взмах
Измученных  крыл
На одном месте.
Засохшие перья
Ворошил ветер
И радостно раздавал
Прохожим.
Кто-то брал
Бережно и  восхищённо.
Кто-то
Жадно и недоверчиво.
Были и такие
Кто собирали
Целые пригоршни
Все ещё бьющего
В глаза света,
Рассовывали
По тайникам и карманам,
Изо дня в день проверяя,
Насколько
Свет стал призрачнее.

А я –
По-прежнему –
Была.
И новые перья
Отрастали
Медленно и мучительно.
И каждый  мой полет
Отдавался в сердце
Едва переносимым
Страданием.
Ветер  забрал
Все мои одежды.
Он желал быть
Добрым и щедрым
Для всех,
Проходящих мимо.
Я была – не в счет.
Иначе
Где бы он взял свет,
Который отдавал
Другим…


Самые вкусные в мире яблоки

Добрый день, уважаемая Лидия Сергеевна.
 
Когда у нас в городе начинает цвести сирень, и звенят бесконечно счастливые школьные звонки, я вспоминаю о Вас ещё чаще. В суете выпускных экзаменов, среди надежд и волнений, когда школьные стены кажутся такими призрачными, что вмещают в себя и город, и родителей, и выпускников, и маленькую девочку с огромным бантом, которую гордо несет на плече взволнованный мальчишка, воспоминание о нашей школе особенно ярки. Сельская школа – место особое. И в преддверии грядущих школьных балов, когда учителя начальных классов  остаются немного в тени, я хочу написать Вам, Лидия Сергеевна, это письмо.
      
Балабанова Лидия Сергеевна. Учитель начальных классов школы д. Кушуново.
Она ежедневно, в любую погоду, добиралась из города, чтобы провести еще один школьный урок. Только в самые-самые лютые морозы, когда снег переметал дорогу, а детишки приходили в повязанных крест на крест платках поверх пальто, Лидия Сергеевна оставалась ночевать в маленькой комнате в дальнем углу школы.

И можно было оставаться в классе чуть дольше. Покопаться в шкафу с хорошими книгами, величаво именуемым у нас «библиотекой». Посмотреть на огонь в печке, которую имел право растопить тот, кто первым утром переступил порог. И огонь этот был самым желанным и теплым, потому что рядом были Вы.
Вы много говорили  с нами. О нас, родителях, о картошке, которую мы дружно сажали весной, следуя гуськом за лошадью, выделенной колхозом.
      
А еще был большой сад с присущим только ему запахом и с самыми вкусными в мире яблоками. И Паустовский, рассказы которого мы учили наизусть страницами, обливаясь вечером неподдельными слезами. Это теперь я понимаю, что Вы, Лидия Сергеевна, учили нас преодолению. И с тех давних пор, когда кажется мне, что больше уже ничего не можешь, я вспоминаю … Паустовского и Вас. Наша маленькая, уютная школа. Всего два учителя, больше похожих на заботливых мам. Черные деревянные парты, чернильницы (!) в углублении доски и ложбинка для перьевой ручки. Ведро воды с кружкой в коридоре на столе. Акация, где весной так легко игралось в «гуси-лебеди». Сирень вдоль асфальтовой дороги, поворачивающей вопросительным знаком около школы и бегущей дальше.

И сколько бы мне не пришлось отвечать на вопросы, заданные жизнью, я всегда буду вспоминать Вас, Лидия Сергеевна, запах школьной сирени,
самые вкусные в мире яблоки, огонь в большой белой печке и книгу сказок Евгения Шварца с надписью:

«Марине Бондаревой от учеников 1-3 классов Кушуновской школы в День рождения».

Мой Пушкин

Намокшая сирень и школьный бал.
Шипящая пластинка на исходе.
Сквозь занавес блуждающих мелодий
«Я Вас любил» - ты тихо мне шептал.

И, опалившись жаром вечных строк,
Перекроив великого поэта,
«Я так люблю…» - и кроме фразы этой
Ты больше ничего сказать не мог.

Мой первый бал. Как клятвенная кровь,
Дождь на листах трепещущей сирени.
«Я Вас любил…» - для скольких поколений
Любовь - как Пушкин. Пушкин – как любовь.

Детство и Высоцкий

Я - за его флажки - не перешла.
Мне - до своих - ещё не дотянуться.
Но знаю точно – я тогда была,
В том полувеке, вымытом, как блюдце.

И сердца разорвавшийся бутон.
И сарафан в истаявший горошек.
И, вспарывая горло – стон и звон!
Летит Высоцкий из моих окошек.

Скользя на чистом, кинутом вверх дном,
Почти стерильном полувеке-блюдце,
Я всё твердила – лето, окна, дом.
И всхрип, как нить, чтоб можно дотянуться.

Снег заметёт смешки, плевки, шажки.
И жёсткость пьедестала будет грозной.
Он и мои тогда сметёт флажки,
Как снёс свои, раскидывая звёзды

Солдатик и поэт

Что в той эпохе делать мне?
Там хлам словесный. Запустенье.
Но только молнией прозренья
Плакатик школьный на стене.

С него: в упор, вразбег, вразлёт,
В меня вонзает буквой дерзкой
Тот самый: простенький, советский
Стих, что в безвременье поёт.

Полы шинели, как крыло,
Скрипят несмятостью и тайной.
Я в магазинчике случайном
Прошу продать мне Доризо.

Лицо, как белая скала.
О, этот взгляд великих женщин! –
«А,  Вы уверены, милейший,
Что эта книга Вам нужна?!».

И где-то там: зола, огонь,
Века, секунды, взгляды, мненья,
Мне книгу подают с сомненьем,
Протягивая, как ладонь.

Я помню: нет эпох и лет.
Среди других, иных и вечных
С сердечной равностью беспечной
Со мной шагает мой поэт.

Знакомому артисту

Я – день и ночь.
Я – свет и тьма.
Ничтожно малый
И - великий!
Я – не имеющий лица.
Я – царь.
И тёмная толпа.
Я – нищий
С чёрного крыльца.
Единый я.
И многоликий.
Я – страх.
Я – страсть.
Я – забытьё.
Проклятье я.
Благословенье.
Я бич.
Возмездье.
Утешенье.
Я – всё.
Пока я жив,
Я -  всё!

Другу

Я говорю, о чём придётся,
Мой равный, неревнивый друг.
Что восхищённо удаётся,
Что не сложилось где-то вдруг.

Без опасений. И без фальши.
Так безоглядно. Так легко.
Не думая, что будет дальше.
Так кот лакает молоко

Из миски, ставленой у дома
Чужого. Не прогонят. Нет.
Из храма, крытого соломой
Забытый тоненький браслет

Вдруг брякнет на руке разбитой:
Как  безупречны облака!
Мы не ревнивы. Биты-квиты.
И – млечный – миской молока!

Бумажный тюльпан (Женьке)

Сонно и протяжно
Тянется зима.
Мой тюльпан бумажный
Рдеет у окна.

И, наивно-красный,
Где ж ему понять!
Будет он напрасно
О любви вздыхать.

Одиноко-страстный,
В белом феврале,
Вдруг в мундире красном
Он явился мне.

И с сердечным пылом -
Как он одинок!
Самый  яро-дивный
Я взяла листок …

И во сне летучем-
Ах, неверен сон!
Странником могучим
Обернулся он.

Сонно и ненастно
Тянется зима.
Два тюльпана страстно
Рдеют у окна…
 
Баба Ганя

Помню. Буду помнить. Передам
Эту память моему ребенку.
Чтоб моя смышлёная девчонка
Не тянулась к дальним берегам.

Чтобы каждый год, когда листва
Снова разбросает дерзкий шелест,
За руку со мной она пришла
Помолчать под крышею деревьев.

Посмотреть в привычно добрый взгляд.
Мягкими слезами отогреться,
Тени  близких тоже говорят -
Памятью, впечатанною в сердце.


Тётя Шура

Дороги не уходят в  никуда.
Да только вот пройти дано немногим
Своей, судьбой отпущенной, дорогой,
Не оставляя ложного следа.

Любить свой дом. Свой хлеб добротный есть.
Качать детей и внуков на коленях.
И в редкие счастливые мгновенья
Вдруг понимать – что ты на свете есть!

И в простоте, в обычности минут,
Смотреть, как глина под руками дышит.
И в детской чистоте своей не слышать,
Что Мастером давно уже зовут.

Лить молоко любимому коту.
Мирить себя саму с людьми и Богом.
И так пройти по жизненным дорогам,
Чтоб мудростью назвали простоту.

Срок для дорог отпущенный пройдёт:
Но люди не уходят в неизвестность.
Я слышу сердцем, как застыла вечность,
В музейных залах у твоих работ.

Армения. 7 декабря, 1988 год.
(Землетрясение)

Кресты лежали
на земле повержено.
Птенцы слетались
к храмам обезглавленным.
Смежались веки
гневно и рассержено,
И взгляды ликов
в древней правде плавали.

Земля страдала
взрытыми глубинами.
Смеялись окна
мелко и заброшенно.
Кресты сходились
с плитами могильными.
Сердца мутились
непосильной ношею.

И к небесам тянулись
тихо лицами.
И в чудеса
светло и свято верили.
Кресты небес
распластанными птицами
У грешных ног
нелепо и потерянно…

И тишина
Разламывала головы,
И имена
Сплетались неизвестные.
Не пел, не звал.
Не рвался в небо колокол…
У ног,
        у ног,
               у ног
                кресты небесные.

Незваный

Не звала. Незваный.
Богом данный.
Думала-гадала,
Мимо пролетала.

Веток лист первый,
Серый мех вербы,
Синь без дна - бездонная,
Память сорная.

Среди всех -  единый!
Веточкой рябины
С запахом горчащим,
С шелестом манящим,

С перестуком нежным,
С тайной неизбежной,
Оплету, согрею…
Приходи скорее!

Долина любви

И вот – пришла.
Сквозь колокольный звон
Всех утр не - наших,
Всех времён не - взятых.

Пришла. Смотрю
Сквозь тьму ночей, разъятых
Не - нашим вскриком.
Через тьму времён

Стою и жду.
Теперь и впредь - не двинусь.
Встречай. И всё моё
Себе оставь. Взамен

Быльё, старьё, печаль,
Обман, тревоги, тлен
Возьму. Не - милостыня…
Больше… Милость!


Ждала.
Века сметала вниз, как пыль.
Ждала. Закат с зарёю не рознился.
Менялся ветер. Шар земной носился
В алмазной бездне царственных светил.

Ждала.
Шаги предвидя, из глубин
Всех давних правд, всех предсказаний тайных,
Не предавая всех друзей случайных,
Ждала тебя – единый и един.

Ждала.
Не закрывала дверь и двор.
Не заплетала кос. И не носила перстень.
Что быть могло важнее и уместней,
Чем ждать тебя из спутанных времён.

Ждала.
Мешались белый снег и тлен.
Метался дождь по звёздам и по крышам,
Ждала и знала, ты ведь тоже слышишь,
Как жду тебя! Ты этого хотел?..

Я расскажу тебе о нежности…

Нежность выливаешь из ладоней,
Не жалея.
Наважденье нежное такое.
Не сумею
Отказаться, оттолкнуть, отвыкнуть.
Будет время.
Будет время сухоцветом сникнуть.
Но – позднее!

Нежность собирается росою
На ресницах.
Через все снега - к тебе - босою.
Значит сбыться
Суждено, дано, определёно –
Певчей птицей
Нежность пить с протянутых ладоней,
Не – напиться!

Обмен

Я не хотела вспоминать
Свои несжитые утраты.
Я верила, что вновь когда-то
Мою главу короновать

Захочет трепетный король,
Сложив свой щит к ногам прелестным,
И сердцу снова станет тесно
В предреберье, где стынет боль

Моя. Не-спитая до дна,
Не-спетая до буквы крайней,
Не-позабытая, случайно
В чужие влившись зеркала,

Не-отданная на обмен
Обманный и неравноценный,
Не-возвращённая Вселенной,
Не-превратившаяся в тлен…

Я верила! Не-вспоминать
Смогу изношенные даты.
Но вновь забыла, что когда-то
Мою главу короновать

Достойный, трепетный король
Хотел  -  в обмен – на ту же боль…

Яростная песенка

Не рядышком, а дольно.
Вначале было больно.
И крылья  горько бились,
И сердце заходилось.

И яростней и горше
С глаз не было горошин
Воды солёной, горькой.
И засыпала зорька,

Пропетая не вместе.
И край подушек жести
Был во сто крат тяжеле.
И ластились метели,

Баюкая и теша.
И засыпал неспешно
Огонь в печи белёной.
И угол намолёный

Скрывал святые лики.
И от лампадки блики
Лились на пол метёный.
Рубины из короны
Рябинам я снесла…

Ты сам отрёкся от меня…

Я не с тобой. Так тает снег
Под зрелым, уже жгучим солнцем.
И отчего-то не поётся,
И слёз не прячет ложе век.

Мой дерзкий смех, мой плач, мой зной,
Немного слов с печалью светлой –
Всё отдарю с попутным ветром
Тебе, отпущенному мной.

И, вздыбливая вверх коня,
Ты будешь клясться клятвой предков,
Что был любим любовью редкой,
Да сам отрёкся от меня!

К ногам коня падёт полынь,
И много встретится красивых.
Но, будет жечься нетерпимо
Огонь, что сам не утолил.

Я – не с тобой. Моя душа
Всё льнёт к тебе дождём случайным,
И в такт шагам поёт печально:
«Ты сам отрёкся от меня…».

Бабий век

Страстной и страстной буду.
Не лукава.
Не притворюсь, что не ждала,
Не знала
Других. Под удивленный взлет
Надбровных дуг
Не промолчу. Но онемевших
Губ
Небытие тебе разъять
Позволю.
Ты любишь. Знаю. Я любви той
Стою.

Бабье лето

Солнце. Солнце! Вдоволь бабье лето
Солнцем гладит голову мою.
Солнцем с пят до головы одета
Я сегодня в бабью красоту.

Бабье лето. Поздняя малина
Редко - рдяно светится с листа.
Бабье лето, бабье половина,
Бабье сила, бабья красота.

Солнце пью взахлёб, как воду в жажду,
Кожей пью, к шершавой встав стене.
Бабий взгляд, испивший зной однажды,
Хмель хранит, как камешек на дне.

Светит кожа солнцем переспевшим.
Светит сердце – сладок бабий вздох.
Бабьим летом ставни занавешу.
Бабьей долей обовью порог.

Солнце. Снова  солнце. Тает солнце.
Остывает бабья красота.
Лишь полоской тонкой остается
Свет малины в вырезе листа.

Только знаю, знаю, ночью звёздной
Хмель из глаз мое жильё зальет.
Бабий век своей красою поздней
Зачарует, затомит, испьёт…

Каблучки

-Помнишь, как стучали каблучки,
И ступеням не было числа?

Поправляя на глазах очки,
Ты вздохнула. - Молода была…

-Помнишь лёгкость тела, гибкость рук,
Дивных рук, похожих на крыла…

-Что ты хочешь, молодой поэт.
Я сказала – молодой  была.

-У тебя  всё тот же дивный взгляд:
В радуге купались светлячки?

-Да, пожалуй, не было утрат…
Просто…износились каблучки!


Ветер в иссохших вётлах

Опять стихи. А это значит – грусть,
Забытая, размытая, былая,
Свой полушалок ветхий  развевая,
Наполнит дом, в который я вернусь.

Вновь по-хозяйски отомкнёт засов.
Падёт изрытой тенью на ступени.
Среди моих желаний и хотений
Сторожевых  своих расставит псов.

И будет ночь запутывать следы.
И будет петь в иссохших вётлах ветер.
И  лик луны  моё лицо осветит,
В которое любил смотреться ты.

Но только вспыхнет солнечная медь -
Псы в сон уйдут усталыми боками.
И грусть истает новыми стихами,
Где ветер будет вётлами скрипеть…

И петь…
И петь!

Сумерки

Падает занавес.
Сумерки.
Тихо и нежно
Ночь налагает ладони
На главы домов.
Звуки безвременья.
Просто,
Легко,
Неизбежно
Падает занавес сумерек.
Тайный покров
Снов недопитых,
Забытых ещё до рассвета.
Маленьких точек,
Что звёздами люди зовут.
Падает занавес.
Спето.
Пропето.
Отпето.
Падает занавес!
Слышу.
Грохочет.
Идут…

Содержание:

Самые вкусные в мире яблоки
Мой Пушкин
Детство и Высоцкий
Солдатик и поэт
Знакомому артисту
Другу
Бумажный тюльпан (Женьке)
Баба Ганя
Тётя Шура
Армения. 7 декабря, 1988 год.
(Землетрясение)
Незваный
Долина любви
Ждала
Я расскажу тебе о нежности…
Обмен
Яростная песенка
Ты сам отрёкся от меня…
Бабий век
Бабье лето
Каблучки
Ветер в иссохших вётлах
Сумерки
            
Чаша

Руку протяну тебе, как птицу,
Из миров грядущих или бывших.
Вольной – из ладони не напиться,
Так зачем же подлетаю ближе.

С ржавым цветом сосен спорит солнце.
Звёздный мох в ногах дорогой дальней.
Золотою нитью обернется
Седина на голове печальной.

И, забывшись на одно мгновенье,
Буду пить из поднесённой чаши.
Через сотни будущих молений,
Через сотни пропастей вчерашних.

И во временах былых и бывших
Буду знать светло и удивлённо
Между всех за-бытых и за-бывших:
Как тепло мне было на ладони.
                (Полночь