Прощение - прощание

Альманах Вологодских писателей-краеведов
«Храни огонь родного очага..." Вологда - 2020 год.
Издательский центр Киселева А.В., г.Вологда ул. Преображенского дом 4.
548 стр. (стр. 428)

Лето перевалило за его белую середину: ночи стали темнее, а дни жарче.
Каникулы Саньки шли своим  обычным чередом: с утра пололи или  поливали  с братьями грядки, днем  с бабушкой  шли за ягодами, вечером,  пока виден мяч, играли в лапту. В общем, до  синих губ купались в Сухоне, до смоли загорали. Вечерами в дождливые дни, сидели  дома и читали стихи, басни, рассказы, сказки,  которые будут проходить в школе по программе. «Дубровский» лежал на столе вторую неделю, заложен на странице 14.
Нет, он конечно же,  любил читать, но больше читал  рассказы о рыбалке и охоте.

Лето перевалило за его белую середину: ночи стали темнее, а дни жарче.
Одним вечером,  за ужином,  мать сообщила, что утром  идёт  в деревню Кульсеево   навестить  дедушку  и берет с собой Саньку. Он любил ходить в гости, любил общение ребятами и девчонками из соседних деревень. Но он  помнил, из  рассказов  бабушки, что дедушка Коля,  по линии отца,  пропал без вести в 1942 году в битве под Москвой, а дедушка Леша,  по линии матери, погиб в боях под Сталинградом, и потому спросил:
  - Мам, а к какому дедушке мы идем?
 - Завтра, завтра  всё расскажу, - ответила мать, и  концами платка стала вытирать набежавшие на глаза слёзы.

  - Сашка, вставай! Шесть  часов уже, петухи  давно пропели! Опять вчера до полночи у костра просидели, полуночники. Вставай,  блины стынут! – сказала мать, заглянув в комнату, где  спали  ребята.
Санька  сел и  свесив с кровати худые  загорелые ноги в синяках и царапинах, заворчал:
  - Сама ешь свои блины! И в каникулы поспать не даешь. Весь год в школу будила  в экую рань, и теперь летом  выспаться не даёшь.
  А младшего брата Ваню и будить было не надо, он еще с вечера просился с матерью к дедушке  в деревню и уже крутился на кухне.
В комнату заглянула бабка:
  - Санька, блины стынут!  Ты же вчера был готов идти с матерью. Тебе сметанки или с маслицем будешь?
  - Сметанки,  сметанки, - ответил Санька.
Встал, надернул штаны.  Прилетел на кухню.  Ел почти на ходу, стоя. Стопка блинов таяла  на глазах. Вытер  свои жирные от масла руки о волосы, а потом о штаны.
Мать, заметив это, завочала:
  - Опять о штаны руки вытираешь.

 Утром было не жарко. Легкий ветерок  Сухоны приносил прохладу.  Дорога была не близкой: сначала ехали на мотовозе по узкоколейке, затем на почтовой машине по тотемской дороге, потом шли пешком.

Тропинка петляла то между густыми зарослями черёмухи и ивняка, то выходила на  поля засеянные овсом и горохом, то шла лугами  вдоль ручьев,  поросших  цветущим  иван-чаем. Холодная  роса  приятно обжигала босые ноги. Идти было не близко, но Санька,  перешедший  в 6 класс, выдерживал и более  дальние походы на рыбалку.

И мать начала  свой нелегкий рассказ. 
- Ваш дедушка Лёша   жив, и  не погиб  на фронте, - призналась мать, - и мы сказали вам   не правду. Я  не поддерживаю  с ним отношения  уже много-много  лет. Сейчас он серьёзно болен и  прислал письмо, извинялся передо мной, просил  навестить его.

- Это было в войну, - продолжала мать, - вечером к нам  в  окно постучалась  почтальонка. Я выскочила  в сени.  Почтальонка озябшими руками  долго рылась в сумке,  словно что-то потеряла и   не может найти,  потом  молча подала мне извещение  и, 
не прощаясь,  удалилась.
- Кто там? – спросила  меня  мама, услышав  стук в окно и  торопливые удаляющиеся шаги по  деревянным мосткам.
А  я  только и успела прочитать:  «Ваш муж пал смертью храбрых в боях…».
- Зоя, кто там? – переспросила  меня она  более громким  и настойчивым  голосом, не вставая с постели.
- Почтальонка это… 
И немного помолчав, добавила:
– Папы больше нет…
Мама закрыла лицо руками и молча заплакала.  Она уже год как не работала.  После рождения  младшего сына, моего младшего брата,  сильно захворала и уже не могла работать дояркой на ферме  колхоза. А вскоре не могла работать и уборщицей  в колхозной конторе.  Папу, почти сразу призвали  на фронт. Я понимала маму, её  мучило сознание, что на мои плечи   выпали  непомерные заботы: и она больная, и два мои брата  семи  и двух  лет.
 
  После ухода отца на фронт, я  вынуждена была бросить школу. (Позже в жизни  я часто шутила, по этому поводу, что моё  образование -  2 класса и 3 коридора).  Работать пришлось   на маслозаводе. Мне приходилось  на лошади, старенькой смирной кляче,   возить  из соседних деревень на маслозавод молоко.  Бидоны  были тяжелы, и потому я постоянно брала   с собой две  жердочки, по которым и закатывала их в телегу.  Хоть лошадь и  была смирная, но зачастую не стояла на месте,  переступала, делала несколько движений вперед или назад, и бидон  с молоком  падал с жердочек на землю. Из-за чего  закатывать их  приходилось порой  по несколько раз.  Зимой же,  конечно,  было гораздо легче, так как грузить приходилось  в  сани. А работала и в дождь, и в снег, и в распутицу,  и по тряской осенней  застывшей дороге, пока  на землю  не выпадет  снег. Но и по  дому было работы не меньше. Но  хорошо, что мама  что-то ещё могла делать по дому:  приготовить скудную еду,  накормить братьев, прибраться в доме. А вот на огороде мне приходилось всё делать  одной. Ну да,  средний брат Коля помогал. Но и у него была своя работа в колхозе, он был  подпаском, и с утра до вечера на пастбище. А коров-то в колхозе много, за всеми нужно уследить, чтоб ни одна не пропала. Время было строгое, а то и под суд угодишь. Конечно, голодали. Спасала река, да лес – ловили рыбу, собирали ягоды, грибы.
  - А что у вас своей-то  коровы не было? - спросил Санька.
  - Когда-то давно была, но папа  сдал её в колхоз,  - ответила мать.

  Смерть мамы  напугала меня. Ранее с младшим  братом оставалась больная  мать.
А теперь его  не с кем было оставить, только если на присмотр  7-летнего брата коли. 
Но вскоре  Колю и Витю  отправили в детский дом, так как других родственников,  кто бы мог взять их на попечение не было.   Война. Проклятая война.  Я, как и многие селяне,  голодала.  Колхоз, всё до остатка  отдавал  фронту, всё для победы. Выживали  кто чем  может. Жили,  верили и надеялись. Даже после получения похоронок,  верили, что отцы  живы и продолжают воевать. Были в нашей  деревне случаи, когда приходила похоронка, а спустя месяц другой письмо от солдата, что он жив и здоров, что был ранен, лечился  в госпитале, а сейчас снова воюет, бьёт фашистов.  Мы   часто бегали  на пристань к пароходам,  что приходили  ранним утром с Вологды, в ожидании наших отцов пусть даже и раненых.   А после того,  как пришло сообщение о победе, все  ребята   деревни, почти всё лето не покидали  пристани.

  - Помню, хорошо помню, - продолжала мать, вытирая набежавшие на глаза слёзы, -   
  одним ранним сентябрьским  утром с парохода на пристань сошел  солдат,  так похожий на моего отца: высокий, худощавый, в военной поношенной, но опрятной  шинели, с большим чемоданом  в руке. Но он был с ребёнком на руках, и  с ним  незнакомая женщина,  которая тоже была в военной форме. То ли  отец не узнал меня, то ли  я ошиблась,  и это был не отец, - он  прошел мимо и не признался ко мне.  Они так и не свернули в наш проулок,  где жили мы, а пошли по тропинке,   ведущей в соседнюю деревню. И потому   я подумала,  что  обозналась, перепутала, и это был просто похожий на  моего  отца солдат. Когда папа   ушел на фронт,  мне  было всего  10 лет, и  с тех пор прошло  почти 4 года.  И  дома у нас даже не было его  фотографии отца. И  кажется,  я тогда  уже  позабыла, как он и выглядит.  Через пару недель  знакомые девчонки  с маслозавода сообщили мне, что  мой отец вернулся с фронта и живет в деревне  Кульсеево, и  работает в колхозе на МТС  слесарем.  Я отпросилась на работе  и радостная побежала  к отцу. Он, как мне показалось, был не очень-то  и рад нашей встрече,  отводил взгляд в сторону. И даже не заводил разговора, что заберёт из детдома моих братьев.  Мы  долго разговаривали, вспоминали довоенное время.  Но жить он меня  к себе так и не пригласил.  А весной  я переехала жить и работать на Сухую Речку в леспромхоз.  Летом работала на сплаву, сортировщицей леса, а зимой в лесу - рубщицей сука. Здесь жить было легче,  хорошие зарплаты, да и с продуктами для сплавщиков  в ОРСе  было получше.
  Санька с матерью миновали аэродром и метеостанцию, прошли по центральной улице деревни Биряково и спускались под гору.
    - Мам, а ты  с дедушкой  больше так  и не виделась? - спросил Санька.
  - Почему не виделась, виделась и не один раз.
  - И что дедушка  снова не пригласил тебя жить к себе?
 Мать промолчала. Из чего Санька понял, что не пригласил.

  - Когда родился ты, -  продолжила мать со слезами в голосе, - я  сообщила через знакомых об этом, пригласила его к нам в гости.  Но он не приехал. Только  передал мне привет.  Я  знала, где живет он. А он знал, где живу я. Но мы на этом прекратили общение. Я  была сильно обижена на него, не хотела с ним видеться. Да и потом было всё не до того. У  меня появилась своя семья:  муж (твой отец), ты, два твои брата, за делами и позабыла про него.  И вот пришло  письмо. Он извиняется  предо мной. Пишет,  что сильно болеет  и просил навестить  его.

  Солнце  уже стояло высоко, когда  подходили к  деревне дедушки. Шли тихо, Сашка плелся сзади матери, сморенный жарой. Хотелось в воду, как у себя на Сухоне. Но не было на пути  ни ручья, ни речки.
Мать  оборачиваясь,  и  утешая сына,  сказала:
- Ну, вон на горе и Кульсеево. А там за селом есть речка Стрелица.
Там можно будет и искупаться.

И действительно, село   находилось на высоком холме, с которого были  видны  вдали  поля,  дома соседних  деревень, бегущая, между холмов речка,  развалины храма на высоком противоположном берегу. Легкий ветерок приносил прохладу и стало  не так душно. Дом дедушки оказался 2х-этажным пятистенком, с пятью окнами по второму этажу на восход. Фасад первого этажа закрывали яблони.
У крыльца их встретил пожилой мужчина, высокий, не худой и не полный, седоволосый,  в темных штанах и серой с длинным рукавом на выпуск рубахе.  Сосредоточенно строгий он приставил деревянные грабли к забору и шагнув на встречу матери, сказал:
- Ну как добрались, Зоя?
-Жарко, но нормально, - ответила мать.
Мужчина улыбнулся, в глазах его появился живой огонёк, а на бледных  щеках румянец.
- Витька…  Витька, где тебя черт носит?  - крикнул он.
- Иди скорей сюда, встречай гостя.
Санька понял, что это и есть  душка.

  Из крыльца выбежал босоногий  парнишка  в ситцевой, в клетку  рубашке, в стареньких сереньких коротеньких штанах. Его лицо украшала   россыпью веснушек. Длинная челка,  с выцветшими на солнце волосами,  прикрывала левый  глаз.  Он, как показалось Саньке, был возрастом чуть  старше его.
  - Давай, покажи гостю нашу  Кульсеевскую гору,  речку Стрелицу, - сказал дедушка, - искупайтесь и мигом  на обед.

Витя  и  Санька  бойко  шагали по  деревне.  Здесь уже не было таких высоких 2х-этажных домов, как  дом дедушки, а шел ряд  одноэтажные,  по их фасаду  с невысокими  изгороди. Из соседних дворов выбежали  несколько мальчишек разного возраста и присоединились к  их компании,   и присоединились к их компании, и  как показалось Саньке,  они младше его возрастом.
Стрелица  извивалась   между высоких холмов, то теряясь в зарослях ольхи, то появляясь вновь. Противоположный  берег  высокий  и крутой,  с обнажением красной глины, песка и камней выделялся на фоне зелени трав и кустарников. Речка не широкая,  мелкая, с каменистым дном сверкала на солнце. Тропинка, идущая вдоль её, привела  к запруде, устроенной  на перекате. Большие камнями, между которыми  набросаны более мелкие, сдерживали сток воды, из-за чего  перед плотиной  образовалось  широкое плёсо. Ребята,  сбросив одежды, вошли по колени в воду, но  были несколько несмелы, стали плескать друг друга водой, зашумели,  и нырнули в воду.
  Удивлению Саньки не было предела: ведь его двоюродные братья из других деревень, где не было реки Сухоны, не умели плавать и боялись входить в воду, а для этих – вода была их стихией. Санька,  зайдя в воду,  ощутил её прохладу.  Нырнул. Сделал несколько гребков руками и оказался на средине плеса, встал на дно, где  его  даже не скрывало. Он  мог бы похвастаться ребятам, что на Сухоне глубина реки  не та что здесь,  там и багром дна не достанешь, но он промолчал. Освежившись, ребята полезли в крутую гору. Взобраться в неё оказалось не так-то и просто, она  была почти отвесна. Песок и глина осыпались под ногами,  и ребята съезжали обратно вниз. Но вскоре всё же  покорили вершину. Радостные и довольные, отряхивая с ладоней песок и глину,  отправились на развалины храма. Храмов   на горе  оказалось два. Один разрушен, другой   без купола и креста. Полазав по развалинам храмов, ребята вернулись к запруде,  но уже другим путем.

  Конечно,  же Витька и Санька на обед немножко опоздали. Дедушка,  усаживая Саньку за стол, погладил   по голове шершавой мозолистой  рукой,  сказал:
  - Совсем взрослым стал. А я видел тебя,  когда  было тебе  всего 2 годика.
Бабушка (жена дедушки) засуетилась, подавая  на стол пироги, домашний хлеб,  сметану и окрошку с квасом. Саньке показался очень вкусным домашний хлеб, он был не в буханке,  а каравае. Дедушка как-то интересно его отрезал, длинными узкими полосами, прижимая каравай к плечу и ножом проводя на себя.

  Вечер был долгим:   разговоры о жизни, работе, делах, воспоминаниях  о прошлой жизни. У Саньки возникли тёплые чувства и к Витьке,   и к дедушке. Он ощутил какую-то родственную пока еще непонятную душевную связь. И вскоре погрузился  в мечты.  Он представил, как  радостно рассказывает одноклассникам и друзьям,  что у него есть дедушка, что он тоже воевал, что у него много  медалей и наград.  Но вскоре его сморил  сон. 
  В этом же году дедушки не стало.  Санька видел его тогда в первый и последний раз. А для его матери посещение отца было прощением и прощанием.

  Санька сожалел,  что мало  знаком с дедушкой, что их общение прервала  смерть, что мать не сделала первой шаг для сближения с отцом,  и  это общение  с дедушкой  было  слишком коротким.

  Александр Соколов