Правда

Ночью я узнала такую правду,
Что сгореть бы мне вместе с ней.
Мир рассыпался в мириады
Разбегающихся огней.

И рывками вводится в вену правда,
Заставляя мозг полыхать в огне.
Лютая, как каждая из Лавкрафта
Книга. И зверь еще спит во мне.

Есть такие дыры, что, как ни штопай,
Расползутся снова от сих до сих.
Я расшита вдоль острием лэптопа,
И на вдох от боли не хватит сил.

Обжигает горло, бушует пекло.
Вот бы возродиться мне из огня
Фениксом с бронёю из слез и пепла,
Чтоб никто на трассе не сбил меня.

(Это мысль. Тогда уж меня обнимет
И прижмет к груди бездыханный труп,
Зарыдает милый в дорожной пыли.
Ну прости, так вышло уж, зуб за зуб.)

В нас входили строчки насквозь, навылет -
Мы писали палочками в пыли.
Где чернила – в общем, уже забыли,
Растворились в сумеречной тени.

Мы с тобой друг друга ласкали словом,
Целовались жадно - кровь на губах.
И столкнулись лбами, как две Сверхновых,
Вспыхнули и сплавились в пух и прах.

Мы любили, яростно, жадно, щедро,
Сжав сердца в ладонях горящих рук.
Только для натянутых в струны нервов
Даже взмах ресниц экстремальный трюк.

Мы росли и стали сотнеголовы,
Чтобы не угаснуть, спасались злом,
Как ведется, нежность – до первой крови,
Жизнь - до смерти, счастие - за углом.

Что ж за аргумент у тебя весомый
Разрезать, ломать меня так и впредь?
Делать так, чтоб рушились все основы,
Остро, чтобы жаждалось умереть?

Я не вправе быть?.. Но чего бы ради
Ты такое право забрал себе?
Я гляжу в пустые глазницы правде
Постепенно плавясь в тягучей мгле.

Я-то что, из касты наивных, склонных
Верить в идеальный, прекрасный мир,
Где вакуумированной свободы
Скорость сотня тысяч квадратных миль,

Что сливает в пятна тела и лица,
И в кресты сливаются их дома.
А решёткам все одно - храм, больница,
Нулевой этаж, магазин, тюрьма...

И наркоз бежит с переспевших гроздьев,
Проникая в горло, дарИт тепло.
Потому не чуешь в ладонях гвозди,
Нож в спине, петлю, под ногой стекло.

Я разбила ноги о твердь брусчатки,
За тобой везде всё успеть стремясь.
Но на небе титры идут украдкой -
Значит все закончилось, было зря.

Ты на сувениры себя извошкал:
Выжал столько крови в закатный стих,
На краю дороги со сбитой кошкой
Обнимаясь, - выскользнул от живых,

Видно так бывает крещенье кровью...
Но пока мне дорог свой личный свет.
Так пиши же, мальчик мой, на здоровье.
Ты так, видно можешь, а я вот – нет.

Будет вдохновенье плясать на крышах
И точить до слёз первородный грех.
Солнце выкарабкивается выше –
Да и прекращает вмиг всякий смех.

А на шкуре кошки буреют пятна -
Проступает тленом кто есть чей враг:
Следующей меня разорвет, понятно?
На кривые клочья, в британский флаг.

Выдоха не хватит наспех соврать, и
Падает, обрушиваясь, тоска -
Кошку жаль: пронзительно и некстати
Воют смерть и белочка у виска.

Ядом до отбитого мозга жалят,
Боль навек стихает в её зрачке.
Ну а я... не то чтобы тебе чужая:
Вот ношу саму себя в кулачке.

Щели страшных истин скрепляет ложью,
Серебро ошейника теребя.
Так пиши же, мальчик мой, будь хорошим,
И добей. Прошу, ну добей меня.

Ты так непродуман, жесток и светел –
В домне лихорадки рождённый бред.
От твоих касаний горячий пепел
На глазах у всех жжет меня на нет.

Пусть в брезгливой маске застынут лица –
Будет свет, кровь, грязь, и легка рука.
Так пиши же, мальчик мой, будь убийцей.
Только, знаешь, так, чтоб – наверняка.

Эшафот внутри - нет, не повод злиться...
Помнишь, что сказать под дождём хотел,
Утром, с пьяной искоркой на ресницах.
Чувства – тоже слабость. Им есть предел.

Игры в них, ну что это, – казнь иль милость? –
Это просто в ложь запоздалый бег.
Ты со мной тетёшкался так, вполсилы,
А ****ец обрушился – так на всех.

Так пиши же, мальчик мой, как умеешь,
Не пуская слёз, не жалея жил.
Вот и просветленье. А ты не верил.
Ты играл нечестно и победил.

31.08.3023