Перечитывая Подорожники. Вечерние стихи

Перечитывая "Подорожники"
"Вечерние стихи".

  Сначала я отвечу на простейший вопрос, который мне задавали в личной переписке: а почему "Подорожники"-то? Потому что именно с "Подорожников" летом 1976 года начался мой Рубцов. И ещё: лучшими книгами поэта я считаю те четыре, что он издал при жизни, "Подорожники" (он сам готовил книгу) и две книжки под редакцией Вадима Кожинова. Со многими блестящими глянцем сборниками я спокойно расстался, потому что за ними деньги, отвратительная редактура и произвольное нагромождение стихотворений.
  А сегодня мне хотелось бы уйти от серьёзного разговора о "Вечерних" стихах", а вспомнить событие, которое имело место быть ровно 40 лет назад! Я хочу, чтобы вы улыбнулись. Все мы были молоды. Но без таких милых происшествий и шалостей не бывает и глубокого. Для меня эта встреча летом 1983 года была поистине знаменательна!
  (Эта была моя первая в жизни велопоездка с другом Колькой С. Позже было ещё семь)

  В Вологду мы приехали к вечеру. Расположились на улице Сергея Орлова, в самом центре вологодской «древности». Я знал: когда наступал вечер и прохожие становились редки, у Софии можно было забыться, помечтать, полюбоваться видами церквей, рекой…
  У цветочной большой клумбы мы уселись на широкую скамью, а у ног раскинули какую-то закуску, а посредине – «бомбу», так называли тогда полуторалитровую бутылку дешевого вина, темно-зеленого стекла и очень крепкую. И только мы причастились в первый раз, как у скамьи выросли двое молодых мужиков.
  – Вы откуда, парни?
  – С Архангельска…
  – Ни хрена себе! А мы журналисты. Толька вот с газеты «Вологодский комсомолец», а я на местном телевидении работаю. Можно присоседиться? Да у нас и своё есть, не бойсь…
  Телевизионщик был пьянее, и скоро он глубоко заинтересовался Колькиными башмаками, грязными и сбитыми.
  – Не верю я им, что они велосипедисты – бомжи какие-то, – ёрничал он. – Нужно отвести их в подвал редакции и там расстрелять, а башмаки не снимать. Вон они у него какие, – докапывался он до скромного Ситца. Тот ухмылялся, смущенно почесывал небритую щетину и неловко как-то отнекивался и односложно.
  Через некоторое время «телевизионщик» смылся за добавкой, а мы разговорились с Толиком.
  Когда же я обмолвился, что в Вологде бывал не раз, гостевал на могилке Рубцова на новом вологодском, писал курсовую по творчеству поэта, то Толика прорвало. Дальше для нас перестали существовать Софийский собор, набережная, Вологда – мы предались чтению и «воспоминаниям» о Рубцове. Отчетливо запомнилось, как хорошо Анатолий читал рубцовское «В ресторане» («Когда в окно холодный ветер свищет…»). Толик разошелся, потому что внимал я ему во все уши:
  – А хочешь я тебя познакомлю с Аркадием Петровичем Кузнецовым? Вставайте, собираемся, идем! Это такой человек! Где он только не работал! У него лучшее собрание фотографий Рубцова! Уж он-то его знает!
  И мы двинули, прихватив наши велосипеды, к дому, где жил Аркадий Петрович. Причем, Колькин велосипед гнал гений телевидения, уже обвинявший нас по дороге к центру «в шпионаже» в пользу кого-то там…
  У Кузнецова Толик попритих. Аркадий Петрович человеком оказался действительно редчайшим. В его секретере, похожем на библиотечные, библиографические, хранились в большой аккуратности и величайшем порядке конвертики с негативами фотографий и образчики самих фотографий. В отдельных ящичках содержались снимки Белова, Астафьева, Шукшина, Рубцова и многих других русских писателей, и всё это сокровище было делом рук Аркадия Кузнецова.
  – Вранье! Не был Рубцов пьяницей! Он был глубоко интеллигентным человеком! – шумел на кухне хозяин квартиры, отвечая невидимому оппоненту. – Да, горд был! И в первый раз подошел ко мне и сказал: «Фотографируй меня, я – гений!» Я и снял его.
  Телевизионщик время от времени вклинивался в наш разговор и настойчиво советовал «отвести нас в подвал и… не снимать ботинок».
  Потом мы с Толиком бегали в ресторанчик по соседству и брали еще бутылку сухого.
  На следующий день компания проводила нас. Вослед нам, отъезжающим, мощный и хмурый с похмелья новоприобретенный друг снова промычал что-то там о «грязной обуви» и «подвале»…

  Ну, у теперь можно и выдающиеся "Вечерние стихи"...

Когда в окно осенний ветер свищет
И вносит в жизнь смятенье и тоску, —
Не усидеть мне в собственном жилище,
Где в час такой меня никто не ищет, —
Я уплыву за Вологду-реку!

Перевезет меня дощатый катер
С таким родным на мачте огоньком!
Перевезет меня к блондинке Кате,
С которой я, пожалуй что некстати,
Так много лет — не больше чем знаком.

Она спокойно служит в ресторане,
В котором дело так заведено,
Что на окне стоят цветы герани,
И редко здесь бывает голос брани,
И подают кадуйское вино.

В том ресторане мглисто и уютно,
Он на волнах качается чуть-чуть,
Пускай сосед поглядывает мутно
И задает вопросы поминутно, —
Что ж из того? Здесь можно отдохнуть!

Сижу себе, разглядываю спину
Кого-то уходящего в плаще,
Хочу запеть про тонкую рябину,
Или про чью-то горькую чужбину,
Или о чем-то русском вообще.

Вникаю в мудрость древних изречений
О сложном смысле жизни на земле.
Я не боюсь осенних помрачений!
Я полюбил ненастный шум вечерний,
Огни в реке и Вологду во мгле.

Смотрю в окно и вслушиваюсь в звуки,
Но вот, явившись в светлой полосе,
Идут к столу, протягивают руки
Бог весть откуда взявшиеся други,
— Скучаешь?
— Нет! Присаживайтесь все.

Вдоль по мосткам несется листьев ворох, —
Видать в окно — и слышен ветра стон,
И слышен волн печальный шум и шорох,
И, как живые, в наших разговорах
Есенин, Пушкин, Лермонтов, Вийон.

Когда опять на мокрый дикий ветер
Выходим мы, подняв воротники,
Каким-то грустным таинством на свете
У темных волн, в фонарном тусклом свете
Пройдет прощанье наше у реки.

И снова я подумаю о Кате,
О том, что ближе буду с ней знаком,
О том, что это будет очень кстати,
И вновь домой меня увозит катер
С таким родным на мачте огоньком…

И моя любимая фотография поэта (автор - Аркадий Петрович Кузнецов)