Сонмы игл белеют, темно в красном. Светская ноша в туше, чтобы робели рабы стен. Веет в чаше, четкие грани прячутся за мольберт. Отыскиваю множество нитей, чтобы подчинить иглы. Плещет слово в молчаливом говоре, и так редка минута слабости в очерствелой руке! Тушит свет мольба, чуткие слова приходят к голоду. Шитье мечется в сумке, хотя бы раз открыть дверь.
Поразительно, сколько тут скрытых рифм! Много слышится и иных разного рода удивительных созвучий. — По своему опыту скажу, что их практически невозможно подобрать намеренно, и чаще всего они обретаются в тексте сами собой, обнаруживаются в уже написанном, — и тогда это видится как чудо, сакральное раскрытие языка. Наверное, для намеренного подбора таких скрытых рифм нужно обладать весьма развитым и неординарным языковым слухом. Они сами по себе настолько тонки и эфемерны, что и отыскать их в готовом тексте не так уж просто, однако если они есть, то их присутствие сразу слышно. Что характерно, в текстах повествовательного или описательного характера, которые изначально задуманы и написаны именно как проза, такого почти никогда не встречается, причём это касается даже самых высокохудожественных и наиболее талантливо исполненных вещей. Видимо, для появления скрытых, тонких созвучий необходим особый настрой — настрой на написание именно поэтического текста; немалую роль здесь играет и тщательная проработка, высматривание, внимательность авторского взгляда, а это касается поэтических текстов по преимуществу (вне зависимости от их формы).
А ещё у этого стихотворения особый, поразительный ритм. Меня захватывают эти отрывистые ритмические ходы, этакая преднамеренная неказистость и вместе с тем грузность, увесистость выражения, сформированная за счёт употребления коротких слов (как правило, из одного слога), состоящих из жёстко звучащих согласных, — однако эта самая грузность неизъяснимым образом сообщает конструкциям лёгкость, хлёсткость, ясность и краткость — они просто, чётко и плотно отпечатываются в восприятии. В итоге текст по общему своему звучанию наводит на ум ассоциации с первобытной глиняной статуэткой как неким примордиальным артефактом, изначальным, первичным телом человеческого искусства вообще, — и это очень красиво; это создаёт ощущение сильной, подлинной реальности, настоящей жизни. Впервые увидел это у Хлебникова, он весьма часто использовал такой приём, хотя и в несколько другом виде.
Владимир Лодейников 11.12.2023 22:31
Заявить о нарушении