Отделим зёрна от плевел. Лермонтов. Кн. 2. Часть12

Начало: Введение - http://stihi.ru/2024/06/10/1086

Михаил Юрьевич Лермонтов – рыцарь Правды и Справедливости…
=======================================================
Часть 12


А теперь, думается, что Вам интересно вникнуть в суть и смысл не только эпиграмм, но и «прозвищ», которыми Лермонтов метко и безжалостно «одаривал» Васильчикова. Эти прозвища упомянуты и перечислены не одним автором, писавшим о Лермонтове. Причём, это перечисление почти у каждого такого автора имеет неодобрительный оттенок с осуждением. Конечно, желательно было бы знать, при каких обстоятельствах рождались у Лермонтова эти прозвища, в каком конкретно контексте и применительно к какой ситуации они звучали… – было бы проще понять, что именно вкладывал Михаил Юрьевич в эти слова и словосочетания… Но, увы, кое-где придётся как-то… догадываться.

1. «М у ч е н и к   ф а в о р а».   Утром 13 декабря 1825 года Николай I подписал Манифест о восшествии на престол. На следующий день, 14-го декабря началось восстание «декабристов» на Сенатской площади Санкт-Петербурга. А пока у восставших «всё шло не по плану»: часы шли… – и никто практически не знал, что необходимо делать и как себя вести… – император Николай I был …всего лишь, по сути, первый день на троне Российской Империи, и тоже «не знал, что делать»... И пока он, волнуясь и заложив руки за спину, в растерянности ходил «из угла в угол», – генерал-адъютант Илларион Васильевич Васильчиков вдруг оказал Государю «неоценимую услугу»: он посоветовал императору открыть артиллерийский огонь, и разогнать восставшие войска «картечью»… С этих пор началось возвышение генерала Васильчикова. В 1831 году он был возведён в графское достоинство. В 1838-м Николай назначил его председателем Государственного совета вместо намечаемого на этот пост М.М. Сперанского. Будучи ближайшим фаворитом Николая I – (и царь, и члены его семьи нередко посещали дом И.В. Васильчикова), – с 1 января 1839 года граф Васильчиков получил титул князя.


Александру же Илларионовичу – в глазах общественности – не хотелось быть просто «сынком» знатного сановника, пользующегося положением высокопоставленного отца. Стараясь утвердиться в ипостаси самодостаточного молодого человека, он демонстративно и всячески – на людях – дистанцировался от отцовского покровительства, всегда подчёркнуто оттеняя, что он, Александр Васильчиков, добился своего социального положения и уважения – благодаря исключительно своим личным достоинствам: уму, таланту, образованности и пр., – и отец, мол, здесь вовсе «ни при чём».

Вот Вам живой пример к вышесказанному: интереснейший для нас эпизод!.. Софья Николаевна Карамзина, – дочь известного историка Николая Михайловича Карамзина, – в письме к брату Андрею от 3-5 июня 1837 года повествует о том, как их брат Владимир («Вольдемар»)  «блестяще сдал экзамен», обучаясь в Петербургском университете:

«Вольдемар только что блестяще выдержал последний экзамен, так что товарищи даже немного ему завидуют, и один из них, Васильчиков, с которым он был связан дружбою, выразил удивление, что Вольдемар всегда получает четыре балла, тогда как он и другие только три с половиной, и, наконец, сказал ему: «На экзамене по истории, дорогой мой, вы отвечали не лучше нас, однако же, получили больше баллов; я думаю, что на профессоров подействовала слава вашего отца». Вольдемар, который никогда за словом в карман не лезет, не преминул возразить: «Совсем как в прошлом году, мой милый, когда я думал, что эполеты вашего отца подействовали на профессоров в вашу пользу» (он выдержал экзамен посредственно, а отец его всё время на них присутствовал). На что Васильчиков ему ответил: «Хорошо, с этой минуты между нами всё кончено», – взял свою шляпу и ушёл».

Оценивая этот красноречивый эпизод, Э.Г. Герштейн на стр.244 своей книги пишет: «Первый оскорбив товарища под влиянием завистливого чувства, Васильчиков не стерпел намёка на покровительство его могущественного отца. Видно, что Карамзин задел больное место своего товарища. Васильчиков не любил, когда ему напоминали о заслугах и положении отца. Через четыре года подобная уязвимость доставила ему в лермонтовском кружке меткую кличку «мученик фавора».»


2. «У м н и к».   Мы с Вами говорим о ком-то «он умничает»… – то есть старается казаться умнее, чем он есть, и при этом – умнее всех прочих: говорил много, – а не сказал …ни-че-го. И преподносит себя так, что… мол, куда вам… – вам, плебеям, не понять «высоких материй». «Умники» любят «замысловатые» слова и выражения, значения которых – сами, как правило, не понимают. Но, поскольку они – либо профессионалы «так себе», либо как личность – примитивны и ограниченны, либо тупость их «границ не знает»… – то употребление этой «`зауми» возвышает их в собственных же глазах. Часто, не умея поддержать беседу, или проигрывая интеллектуальный спор, – они, скривившись, высокомерно говорят: «Вам этого не понять. Я не собираюсь ничего доказывать, разговор окончен», – хотя сами же и навязались в беседу. Конечно, спор может обезоружить и умного. Но умный, в отличие от «умника» – при`знает свою неправоту и, приняв к сведению новую информацию, изменит при этом и собственную позицию по обсуждённому вопросу. Такая гибкость ума… «умнику», увы, не грозит.

А что имел в виду Михаил Юрьевич, когда употреблял слово «умник»?.. Есть у Лермонтова эпиграмма, адресованная Трубецкому Николаю Николаевичу (не путать с князем Сергеем Васильевичем Трубецким, принадлежавшим к числу друзей Лермонтова):

Нет! мир совсем пошёл не так;
Обиняков не понимают;
Скажи не просто: ты дурак –
За комплимент уж принимают!
Всё то, на чём ума печать,
Они привыкли ненавидеть!
Так стану ж умным называть,
Когда захочется обидеть!

В наши дни слово «обиняк`и» употребляется редко. Этимология слова – проста: устаревшее «обин`як» означает «намёк, недоговорённость, двусмысленность». Но намёки и недоговорённости… – это уже для умных. Глупому – не понять. И хоть Лермонтов пишет «когда захочется обидеть»… – думаю, это означает не «склочный» характер автора, а лишь одну его досаду, что даже ирония и намёк на прозвучавшую или содеянную глупость, когда умному человеку надо бы обидеться, – …воспринимается «за комплимент». Да-а-а… Тут уж, как говорится, всё беспросветно «запущено»…

Касательно Васильчикова. Он у Лермонтова «умник» потому, что «поумничать», как говорится, и мёдом не корми, а сам в действительности – ума-то…  явно не обременённого какими-либо глубокими познаниями. Судите сами.

С 1835 по 1839 год Александр Илларионович Васильчиков учился на юридическом факультете Петербургского университета, и со студенческих лет имел репутацию «свободомыслящего». Представитель древнейшего княжеского рода князь Михаил Борисович Лобанов-Ростовский знал его в период учёбы на последнем курсе. Рисуя портрет Васильчикова, М.Б. Лобанов-Ростовский подчёркивает его ораторские данные. «Это был человек, – пишет он, – очень высокого роста, брюнет с длинным и строгим лицом, краснобай (blagueur) с могучим голосом, человек прекрасного сердца и благородной души, что составляет отличительную черту всей этой семьи, но недалёкого ума и малосведущий, как все остальные его родичи» (см. Воспоминания М.Б. Лобанова-Ростовского. – ГИМ, ф. 174, №5. Перевод с фр. Цитируется здесь: Э.Г. Герштейн, стр. 243).

[Краткая   и с т о р и ч е с к а я   с п р а в к а.   Князь Михаил Борисович Лобанов-Ростовский (1819 – 1858) – полковник (1857), флигель-адъютант, публицист, мемуарист. Сын штабс-ротмистра в отставке, камергера, обер-прокурора 6-го департамента Правительствующего Сената, действительного статского советника князя Бориса Александровича Лобанова-Ростовского (1794 – 1863) и Олимпиады Михайловны, урождённой Бородиной (1801 – 1874). Окончил философский факультет Московского университета (1838). Чиновник 2-го отделения Собственной его императорского величества канцелярии (1838-1840). Член так называемого Кружка шестнадцати. Участник Кавказской и Крымской войн. Автор многих работ по вопросам философии, экономики, истории, политики. Поддерживал дружеские отношения с М. Ю. Лермонтовым, о котором оставил воспоминания. С 1840-го – военная служба на Северном Кавказе. В ходе военных действий награждён боевыми орденами:  Святой Анны 3-й степени с бантом, Святого Владимира 4-й степени. Дослужился до чина полковника. Вполне мог продвинуться и дальше по служебной лестнице, но в результате полученных боевых ранений не дожил и до 40 лет].

3. «К н я з ь – п у с т е л ь г а».   Или, – другими словами, – «князь-пустое место», ибо «пустельга»  в просторечии означает «пустой, никчёмный, легкомысленный человек». (Видите, это то же самое, что и «колос…без зерна – пустой»). Сам-то в действительности «ноль без палочки», а – «носит» себя, как «достойного»: не иначе, как «князем». Раздражителен, высокомерен, самолюбив и мстителен. «Непомерно громадно самолюбив и честолюбив», – как характеризует А.И. Васильчикова в старости редактор «Русской старины» М.И. Семевский в 1880-м году. «С характеристикой М.И. Семевского, – пишет Э.Г. Герштейн, стр. 245, – перекликаются также слова А. Голубева о «мнительности» Васильчикова, о том, что он «неохотно сближался с людьми». «Тот, кто мало знал его, – добавляет биограф Васильчикова, – тот постоянно мог думать о гордости, надменности, чопорности и холодности князя.»».

Князь – как титул – в иерархической социальной лестнице, так и исторически – фигура не просто «титулованная», а – весьма значимая, зачастую – влияющая на судьбы других людей и отличающаяся особыми заслугами перед отечеством: личными, либо заслугами своего древнего рода. Само слово «князь» у нас… даже где-то на генетическом уровне …звучит завораживающе. И если «князь Ксандр» при этом – одновременно – пустое место, ноль, пустельга… то такой «князь» – просто насмешка над титулом.


4. «Д и п л о м а т   не   у   д е л».   По натуре честолюбивый и мстительный князь-Ксандр- Васильчиков был человеком «продуманным», скрытным и осторожным: юридическое образование кое-чему научило. Двуличный и лицемерный лжец, он думает – одно, говорит – другое, а поступает…? Да, в основном, предпочитает, чтобы «поступали» – в его интересах – другие. «Загребать жар чужими руками», – это про него. В открытую и прямо, если это может как-то в чём-то навредить  – никогда не скажет: очень уклончив. Но за спиной, «втихаря», оставшись как бы в стороне… – свести личные счёты чужими руками, выплеснуть свою ненависть, пребывая в тени. Мстить тайно, по-хитрому, оставаясь вне поля зрения и создавая видимость полной непричастности… – это пожалуйста.

«Настоящее искусство дипломатии заключается в том, чтобы гладить собаку до тех пор, пока не будет готов намордник». Это высказывание Фридриха Ницше, – и оно, пожалуй, наилучшим образом отражает «стратегическую» суть «дипломата не у дел» А.И. Васильчикова, пребывающего в постоянной готовности на подлости – …чужими руками.

Сергей Васильевич Чекалин, автор книги «Лермонтов. Знакомясь с биографией поэта…», на стр. 168  пишет: «…Мартьянов утверждал, что Васильчиков, желая проучить Лермонтова как «выскочку и задиру», был заинтересован в ссоре Мартынова с поэтом, всячески подстрекал первого к этому, а потом скрытно препятствовал возможности их примирения. Однако Мартьянов не располагал уличающими документами и фактами. Князь Васильчиков не застал последних публикаций Мартьянова с показаниями Чиляева, но при жизни вёл себя осмотрительно и был достаточно умён, чтобы не оправдываться перед голословными обвинениями. Напротив, выдавая себя за близкого друга Лермонтова, он сумел ввести в заблуждение даже биографа поэта Висковатова, который подозревал интригу, но никак не связывал её с именем князя. … Некоторые литературоведы… имея в виду затаённую обиду князя и его болезненное самолюбие, полагают, что слухи о провокационной роли Васильчикова в лермонтовской дуэли находят себе психологическое обоснование. Такое мнение подтверждается двуличным поведением Васильчикова на следствии и после него и довольно нелестными отзывами о его характере, почерпнутыми из писем и мемуаров его современников. В этом легко убедиться, устроив «очную ставку» Васильчикову с самим собою. Так, в письме к своему знакомому Арсеньеву, написанном через две недели после дуэли, князь Васильчиков патетически восклицает: «Отчего же люди, которые могли бы жить с пользой, а может быть, и со славой, Пушкин, Лермонтов, умирают рано, а между тем как на свете столько беспутных и негодных людей доживают до благополучной старости». Уже тогда Васильчиков, как и многие из его современников, понимал, что представлял собой Лермонтов. Но это не помешало ему спустя 30 лет в беседе с Висковатым, желая как-то оправдать своё соучастие в дуэли, заявить: «Мне тогда было 22 года, и все мы не сознавали, что такое Лермонтов… Иное дело смотреть ретроспективно».


5. «Д о н-К и х о т   и е з у и т и з м а»   или   «р ы ц а р ь   и е з у и т и з м а» (в лермонтоведческой литературе применительно к Васильчикову – одно и то же).   На первый взгляд, это словосочетание – в наши дни – звучит очень уж мудрёно. Но мы с Вами это осилим. И начнём – с исходного значения слов.

Дон Кихот – главный герой в романе Мигеля де Сервантеса (1547–1616) «Хитроумный идальго Дон Кихот Ламанчский». Это дворянин Алонзо Квизада, живший в средневековой Испании. Автор романа подчёркивает его благородное происхождение: ид`альго – в средневековой Испании человек, происходящий из благородной семьи и получающий свой особый статус по наследству, передававшийся только по мужской линии. Увлечённый рыцарскими романами, он придумывает себе имя Дон Кихот, обзаводится доспехами, оруженосцем и отправляется совершать подвиги. Герой тратит немало времени, душевных и физических сил ради иллюзорных идеалов, в то время как реальная жизнь проходит мимо него...

Вообще-то, Дон Кихот – в нашем реалистическом, приземлённом понимании – это герой, у которого «не все дома»; фанатик, живущий в выдуманной реальности, «геройские подвиги» которого смешны, бесполезны и несут лишь разрушения и ущерб. Однако, чего у него не отнимешь – так это его абсолютную искренность. Его «хитроумие» вызывает искренний смех лишь у доброжелательного читателя подросткового возраста. Но у серьёзного и зрелого читателя все его «подвиги» вызывают… недоумение и – понимание, что… герой нуждается в помощи врача-психиатра. Другими словами – это воплощение героической бесполезности; это – воинствующий недоумок, жертва собственных больных фантазий: рыцарь печального образа, – ибо `что бы он ни сделал, этот «рыцарь без страха и упрёка», движимый исключительно «высокими устремлениями», – …всё имеет лишь печальный результат. 

Однако Вы вправе спросить: а что же общего у героя Сервантеса с князем Васильчиковым?.. Ну да. Вопрос «по делу».

Я вижу так. Александр Васильчиков, как и Дон Кихот – из благородной семьи, и тоже получил свой статус по мужской линии. По мнению Михаила Юрьевича, «дела» Васильчикова, как правило, – с точки зрения служения отечеству, – в точности так же бесполезны и даже вредоносны; пожалуй, с единственною лишь разницею, состоящей в том, что герой романа Сервантеса, будучи «немного не в себе», делал это абсолютно самоотверженно и искренне… А что поэт здесь «ни разу» не ошибался, подтверждается мнением и других лиц. Вот Вам «наблюдения Голубева о репутации Васильчикова», – изложенные Э.Г. Герштейн на стр. 246: «Личность Александра Илларионовича своеобразная и, можно сказать, спорная;  в обществе и литературе на него смотрят различно: одни ставят его на недосягаемый пьедестал, другие же полу-снисходительно отводят ему место в числе заурядных людей. Одни относятся к нему, как к человеку с обширным образованием, с серьёзным строгим умом, с практическим знанием экономической русской жизни, как к человеку передовому и притом «не сходившему с русской национальной основы»; другие же практическую его деятельность считают не только бесполезною, но даже вредною, а в литературной находят лишь легкомыслие и не признают в авторе не только серьёзных знаний, но даже и уменья грамотно писать».

А теперь вернёмся к воспоминаниям князя М.Б. Лобанова-Ростовского о Васильчикове. «Это был человек, – пишет он, – очень высокого роста, брюнет с длинным и строгим лицом, краснобай (blagueur) с могучим голосом, человек прекрасного сердца и благородной души…», – ну не портрет ли Дон Кихота встаёт перед нашим мысленным взором?.. И далее: «…но недалёкого ума и малосведущий…». И всё: портрет завершён, – можно ставить жирную точку.

Далее.

Иезуит – это член монашеского ордена римско-католической церкви, называемого «Обществом Иисуса» и являющегося одним из самых реакционных и воинствующих организаций католической церкви. Это «Общество…» так безнравственно боролось за нравственность, руководствуясь в своих делах постулатом «цель оправдывает средства», что стало символом двуличия, лицемерия, хитрости и коварства. Такое «моральное кредо» иезуитов привело к тому, что в русском языке слово «иезуит», употребляясь в переносном смысле, стало означать хитрого, лукавого, притворного, лицемерного, пронырливого, двуличного, изощрённо коварного человека, который считает, что все средства хороши, если они помогут в достижении его цели.

Следовательно, иезуитизм (или иезуитство) – это оправдание своих низостей, делаемых лишь своего эгоизма ради, но провозглашаемых совершёнными в исключительно благородных целях.

Таким образом получается, что «Дон-Кихот иезуитизма», – если в двух словах, – это не что другое, как «рыцарь лицемерия», то есть  –  в о и н с т в у ю щ е е   и    даже   геройствующее!   л и ц е м е р и е.  А «князь Ксандр» – конспиративный носитель хитрой лжи и изощрённого коварства, прикрываемых благородными намерениями и выдаваемых за высоконравственные достижения.

…Итак. Возьмём любую кличку (прозвище): «умник», «мученик фавора», «князь-пустельга», «дипломат не у дел», «Дон-Кихот иезуитизма»… – Лермонтов постоянно, из прозвища в прозвище, уличает Васильчикова в лицемерии и неискренности, в фактической двойственности, в изощрённости лжи, прикидывающейся, – в его же псевдо-нравственных оценках, – правдой. Подводя итог, констатируем: лермонтовский «диагноз» личности Александра Васильчикова являет окружающим весьма нелицеприятную характеристику. – Лицемер: скользкий, уклончивый и лживый, преследующий достижение своекорыстных целей, не брезгуя никакими низостями… Лицемерие — это отрицательное моральное качество, состоящее в том, что заведомо безнравственным поступкам, совершаемым ради собственных эгоистических интересов, приписываются псевдоморальный смысл, возвышенные мотивы и человеколюбивые цели. Лицемер – всегда – нечестен и неискренен. И всё это – про Васильчикова. А вот теперь окинем всю информацию с высоты времён, и посмотрим на произошедшее… как на шахматную доску: что: ...разве удивительно, что закулисно организовав убийство поэта, он остался «в стороне» и «ни при чём»?

…Ой-й, только не надо говорить, что все эти выводы «бездоказательны», и что в интернете есть кардинально противоположные мнения и характеристики. Во-первых, никто – никому – ничего – не навязывает. А во-вторых, думаю, ни для кого не секрет, что настоящая публикация выражает исключительно моё мнение, базирующееся на 30-летнем профессиональном опыте адвоката и том материале, которым располагают лермонтоведы. А поскольку «Лермонтов – принадлежит – всем», то всякому, – небезразличному к судьбе Великого русского поэта, – не возбраняется публикация собственных версий по различным лермонтовским вопросам, если они, конечно, интересны и обоснованны.


Но. Чтобы нас не упрекнули в тенденциозной необъективности, в предвзятом отношении к князю Васильчикову, – приведём полностью запись 1880 года, принадлежащую перу редактора «Русской старины» М.И. Семевского (цитируется по Э.Г. Герштейн, стр. 245):

«Князь Васильчиков живёт на Английской набережной в собственном доме. Весьма роскошная обстановка свидетельствует, что князь унаследовал от своего отца, некогда председателя Государственного совета, и от своих бездетных братьев большое достояние. Кабинет его составляет громадную комнату, обставленную весьма дорогими шкафами, наполненными отличною библиотекою. Вся обстановка свидетельствует о том, что князь посвящает значительную часть своего времени занятиям научным и не прочь дать почувствовать своим посетителям именно характер своих занятий. Фигура князя высокая, длинная, очень худощавая, бледная, с коротко обстриженными волосами и тусклыми, глубоко впавшими глазами. Едва ли надо напоминать, что князю Васильчикову принадлежат весьма объёмистые, имеющие свои достоинства сочинения, каковы «О самоуправлении» и «О землевладении».  Известно также, что в молодости он имел несчастье быть свидетелем трагической кончины поэта Лермонтова, в качестве его секунданта. Затем известно, что он принадлежал к кружку наших наиболее замечательных передовых двигателей, каковы: князь Черкасский, Самарин и другие. Наконец, известно, что он избирается одним или двумя земствами в гласные (новгородское земство) и в гласные Петербургской городской думы. Но известно также, что по характеру своему князь довольно неуживчивый, что источником этого служит не что другое, как непомерно громадное самолюбие и честолюбие этого человека. Теперь он стоит в стороне от правительственных, земских и городских общественных сфер и едва ли смирится с этим положением» (ИРЛИ, ф. 274, оп. 1, №16, л. 121–122).

Обратите внимание, как М.И. Семевский с «уважительным сочувствием» пишет, что… чуть ли не всему свету известно, что в молодости князь Васильчиков «имел несчастье быть свидетелем трагической кончины поэта Лермонтова, в качестве его секунданта». ...Вооот оно кааак: «свидетель» и «секундант» убиенного, – то есть абсолютный «друг». Без вопросов. Да-а-а… – Васильчиков в официальном мнении светского общества «спрятался» весьма надёжно: близкий друг Лермонтова, – и всё тут.  Он так старательно «доказывал» свою «скорбь» и приязнь, что даже денег дал на памятник Лермонтову в Пятигорске, когда в 1871 г., в 30-ю годовщину со дня гибели поэта, последовало Высочайшее соизволение Императора Александра II о разрешении повсеместной подписки на сооружение «ВСЕНАРОДНОГО» памятника Лермонтову. Министерство финансов приступило к регистрации добровольных пожертвований. Сбор средств продолжался 18 лет. И, как выяснилось, «самый крупный взнос» за всё время деятельности Комитета сделал князь А.И. Васильчиков, приславший банковский чек на 1000 рублей, хотя он сам признавался, что эту сумму   с о б р а л   среди своих друзей и знакомых. Правда, при констатации этого «благостного» факта… на душе почему-то остаётся неприятный осадок: от вопроса: а вложил ли он в эту сумму хоть одну копейку из личных средств, этот «Дон-Кихот иезуитизма»?.. Насчёт сбора денежной суммы на памятник М.Ю. Лермонтову в Пятигорске – он… просто мог оказаться в совершенно безвыходном положении: как же не принять участия по сбору средств, если ты во всеуслышание представляешься «другом» поэта?.. – а то «начнётся»: …кривотолки, осуждения, рассуждения… – ну уж нет: увольте. Придётся роль «друга» исполнять до конца дней своих…

Возвращаясь к публикации М.И. Семевского, характеризующей «положительно» Александра Илларионовича примерно за год до его кончины, – мы находим подтверждение правоты поэта Лермонтова в оценке личности князя Васильчикова. «Мученик фавора», высокомерно декларировавший либерализм и отстранённость от отцовского покровительства, – наряду с многозначительным именем своего отца, фаворита Николая I, – унаследовал не только всё его имущество в полном объёме, но и вместе с магией «лунной сребристости» отцовского имени – далеко не последнее место в общественных и государственных сферах общества.


…Вот потихоньку – и становится – всё – на свои места. Становится понятным, под чьим влиянием Мартынов 13-го июля, – по окончании вечера в доме Верзилиных, – резко изменил своё отношение к произошедшей размолвке с Лермонтовым, и – «под чью дудку плясать начал». Ведь для чего-то  – на пути «из гостей» к своему жилью – Мартынов, надувая мыльный пузырь оскорблённого самолюбия и выдавая предлог за причину, сознательно взял на себя эту неблаговидную роль «обиженного до глубины души», и при этом, конечно же, прекрасно отдавая отчёт о неминуемых последствиях, – постарался завершить ничтожную размолвку – разрывом приятельских отношений и вызовом Лермонтова на дуэль?..

А теперь… на пару минут забудем всё, – вышесказанное нами про Васильчикова. И посмотрим: а что говорят другие уважаемые авторы-лермонтоведы?

Как мы видим, Мартынов, – с приличным разрывом во времени, прошедшем явно под внешним целенаправленно-враждебным влиянием и использованным для радикальной перемены отношения к Лермонтову, – сознательно устраивает «бурю в стакане», чтобы жизнь поэту Лермонтову – мёдом не казалась. Преднамеренно – на пустом месте – втягивает в неприятности: ведь сам факт участия, пусть даже в бескровной дуэли, для опального поэта – это уже приговор: как минимум – разжалование в солдаты и беспросветная обречённость на военную службу «пока не убьют». Самое главное – чтобы Лермонтов «был виновен – сам». …Чувствуется чьё-то неукротимое желание навредить, «проучить» поручика, позволяющего себе   н е п о з в о л и т е л ь н у ю   роскошь: говорить то, что думаешь; быть независимым от чьего бы то ни было мнения, невзирая на лица; быть – дерзким: но не от слова «дерзить», а от слова «дерзать».  То есть – быть честным и искренним, быть настоящим, быть самим собой: беспощадным к лести, лицемерию, угодничеству, ко всему показному и лживому. Быть – рыцарем Правды и Справедливости.

Думается, что здесь уместно рассказать Читателю о Лермонтове следующее. Цитата из «Летописи жизни и творчества М.Ю. Лермонтова», стр. 536:

«12 апреля 1841. Накануне отъезда на Кавказ у Карамзиных произошла встреча Лермонтова с Натальей Николаевной Пушкиной и сердечный разговор с ней. Об этой встрече рассказала дочь Наталии Николаевны Александра Петровна Арапова, урождённая Ланская: «Нигде она <Наталья Николаевна Пушкина> так не отдыхала душою, как на карамзинских вечерах, где всегда являлась желанной гостьей. Но в этой пропитанной симпатией атмосфере один только частый посетитель чуждался её, и за изысканной вежливостью обращения она угадывала предвзятую враждебность. Это был Лермонтов.

Слишком хорошо воспитанный, чтобы чем-нибудь выдать чувства, оскорбительные для женщины, он всегда избегал всякую беседу с ней, ограничиваясь обменом пустых, условных фраз.

Матери это было тем более чувствительно, что многое в его поэзии меланхолической струёй подходило к настроению её души, будило в ней сочувственное эхо. Находили минуты, когда она стремилась высказаться, когда дань поклонения его таланту так и рвалась ему навстречу, но врождённая застенчивость, смутный страх сковывали уста. Постоянно вращаясь в том же маленьком кругу, они чувствовали незримую, но непреодолимую преграду, выросшую между ними; наступил канун отъезда Лермонтова на Кавказ. Верный дорогой привычке, он приехал провести последний вечер к Карамзиным, сказать грустное   п р о с т и   собравшимся друзьям. Общество оказалось многолюднее обыкновенного, но, уступая какому-то необъяснимому побуждению, поэт, к великому удивлению матери, завладев освободившимся около неё местом, с первых слов завёл разговор, поразивший её своей необычайностью. Он точно стремился заглянуть в тайник её души, чтобы вызвать её доверие, сам начал посвящать её в мысли и чувства, так мучительно отравлявшие его жизнь, каялся в резкости мнений, в беспощадности суждений, так часто отталкивавших от него ни в чём перед ним не повинных людей.

Мать поняла, что эта исповедь должна была служить в некотором роде объяснением; она почуяла, что упоение юной, но уже признанной славой не заглушило в нём неудовлетворённость жизнью. Может быть, в эту минуту она уловила братский отзвук другого, мощного, отлетевшего духа, но живое участие пробудилось мгновенно, и, дав ему волю, простыми прочувствованными словами она пыталась ободрить, утешить его, подбирая подходящие примеры из собственной тяжёлой доли. И по мере того, как слова непривычным потоком текли с её уст, она могла следить, как они достигали цели, как ледяной покров, сковывавший доселе их отношения, таял с быстротой вешнего снега, как некрасивое, но выразительное лицо Лермонтова точно преображалось под влиянием внутреннего просветления.

В заключение этой беседы, удивившей Карамзиных своей продолжительностью, Лермонтов сказал:

«Когда я только подумаю, как мы часто с вами здесь встречались!.. Сколько вечеров, проведённых здесь, в гостиной, но в разных углах! Я чуждался вас, малодушно поддаваясь враждебным влияниям. Я видел в вас только холодную, неприступную красавицу, готов был гордиться, что не подчиняюсь общему здешнему культу, и только накануне отъезда надо было мне разглядеть под этой оболочкой женщину, постигнуть её обаяние искренности, которое не разбираешь, а признаёшь, чтобы унести с собой вечный упрёк в близорукости, бесплодное сожаление о даром утраченных часах! Но когда я вернусь, я сумею заслужить прощение и, если не самонадеянна мечта, стать когда-нибудь вам другом. Никто не может помешать посвятить вам ту беззаветную преданность, на которую я чувствую себя способным».

«Прощать мне вам нечего, – ответила Наталья Николаевна, – но если вам жаль уехать с изменившемся мнением обо мне, то поверьте, что мне – отраднее оставаться при этом убеждении».

Прощание их было самое задушевное, и много толков было потом у Карамзиных о непонятной перемене, происшедшей с Лермонтовым перед самым отъездом.

Ему не суждено было вернуться в Петербург, и когда весть о его трагической смерти дошла до матери, сердце её болезненно сжалось. Прощальный вечер так наглядно воскрес в её памяти, что её показалось, что она потеряла кого-то близкого.

Мне было шестнадцать лет, я с восторгом юности зачитывалась «Героем нашего времени» и всё расспрашивала о Лермонтове, о подробностях его жизни и дуэли. Мать тогда мне передала их последнюю встречу и прибавила:

«Случалось в жизни, что люди поддавались мне, но я знала, что это было из-за красоты. Этот раз была победа сердца, и вот чем была она мне дорога. Даже и теперь мне радостно подумать, что он не дурное мнение унёс с собой в могилу».» [А р а п о в а   А. П.  –  Н.Н. Пушкина-Ланская // «Новое время». Иллюстрированное приложение. 9 января 1908, №11432 ].


Дорогой мой Читатель… Думаю, после вышеприведённого текста – Вам не надо рассказывать, каких вершин достиг Духовный рост Лермонтова. Мы видим, что у Михаила Юрьевича произошла внутренняя – качественная! – духовная перестройка. Он… осудил себя. Он запретил себе бездумно и безудержно острить, задевая самолюбие и причиняя душевные раны человеку. Беспощадность – хороша к врагу. Но не все же вокруг – враги!?. Без юмора, без шутки… – жить, конечно, скучно. Но смех от Лермонтова – больше не должен и не может причинять боли и обид.

Во-истину: рыцарь Правды и Справедливости. Вот именно таким и был Михаил Юрьевич на Кавказе 1841 года, таким и был в Пятигорске по отношению к окружающим… Это, конечно, не означает, что он смягчил своё сердце по отношению ко лжи, лицемерию, цинизму и маскирующемуся под благие намерения двуличию А.И. Васильчикова.

Но теперь – вернёмся к Мартынову.

Именно «кому-то» в угоду Николай Мартынов – по сути – и не скрывает намерения «поставить на место», «поставить в рамки» дважды сосланного опального поручика с клеймом царской немилости… В угоду – кому?.. 

Ответ на этот вопрос – находим у Петра Кузьмича Мартьянова на стр. 65:

«Недобрая роль выпала в этой интриге на долю князя: затаив в душе нерасположение к поэту за беспощадное разоблачение его княжеских слабостей, он, как истинный рыцарь иезуитизма, сохраняя к нему по наружности прежние дружеские отношения, взялся руководить интригою… и надо отдать справедливость, мастерски исполнял порученное ему дело. Он сумел подстрекнуть Мартынова обуздать человека, соперничавшего с ним за обладание красавицей, раздуть вспышку… и… довести соперников до дуэли, уничтожить «выскочку и задиру» и после его смерти прикинуться и числиться одним из его лучших друзей. «От него самого я слышал, – говорил  В.И. Чилаев, – такого рода отзыв о поэте: «Мишеля, что бы там ни говорили, а поставить в рамки следует!» ».

[Заметим в скобках. Пётр Кузьмич Мартьянов, – со слов В.И. Чилаева, – считает Александра Илларионовича Васильчикова участником пятигорского «кружка мерлинистов». Возможно, что этот «кружок» и сыграл кое-какую свою роль в судьбе Лермонтова… – однако, в нашу концепцию он никак не «вписывается»: ну, собирались «люди постарше» провести приятно «вечерок» в Пятигорске у некой княгини Мерлини, а молодёжь любила собираться – в доме Верзилиных. В каждом доме – свой кружок по возрастным интересам. Правда, есть у Лермонтова эпиграмма: «Слишком месяц у Мерлини/Разговор велся один:/Что творится у княгини,/Здрав ли верный паладин…», – однако «зацепиться» там… в плане нашего исследования – нам не за что. Вполне возможно, что в этом кружке был недоброжелатель Лермонтова, и не один: ведь в таких случаях любят «дружить» не с кем-то, а «против» кого-то. Тем не менее, на мой взгляд, эти «мерлинисты» ничем особенным  – …не интересны].

Другой уважаемый мною автор-лермонтовед, – считая Васильчикова самым настоящим тайным врагом, – Эмма Григорьевна Герштейн, отводит Александру Илларионовичу Васильчикову объёмную главу своей книги, и называется она – совершенно однозначно и недвусмысленно:  «Тайный враг», – где автор прямо пишет, что у Александра Васильчикова были все основания «люто возненавидеть» Лермонтова «за один только намёк на покровительство отца», не говоря уже об эпиграмме «Велик князь Ксандр…», ставившей под сомнение его либеральные тенденции. «Сам он не выходил на поединок, – пишет далее Герштейн на стр. 254, – но «раздуть ссору» Мартынова с поэтом, а потом участвовать в дуэли в качестве секунданта было вполне в его духе. Слухи о провокационной роли Васильчикова в конфликте Мартынова с Лермонтовым находят своё психологическое обоснование».

Сергей Васильевич Чекалин, автор многочисленных лермонтоведческих публикаций, литературно-исследовательский труд которого высоко оценил сам И.Л. Андроников, – лауреат Ленинской премии, доктор филологических наук, уникальный рассказчик и лермонтовед, – также разделяет вышеизложенные точки зрения на роль князя А.И. Васильчикова.

…А уж если «по большому счёту», – если смотреть на всё глазами правоведа, – то именно Васильчиков-сын Александр Илларионович, – будучи абсолютно уверен в защите со стороны правящей верхушки и обоснованно рассчитывая на полную и абсолютную безнаказанность, – одержимый страстным, необоримым желанием указать поэту «своё место», осадить и «поставить в рамки», – взял, как говорится, «бразды правления» в свои руки: он и есть инициатор, организатор и непосредственный участник-соисполнитель… И, если другими словами: сценарист, определивший статус жертвы преступления как «сам виноват»; он же – главный режиссёр: главный «расстановщик акцентов» на следствии и в суде, главный обвинитель поэта в «произошедшей дуэли»; он и есть тот, кто свалил всю вину за убийство поэта… на само`го же убиенного.  Он и есть   т о т,   кого надлежало   с п а с т и   от уголовной ответственности. Мартынов и Глебов, – то есть   о с т а л ь н ы е, – мало кого интересовали, но благоприятная судьба их… была предопределена уж тем, что находились они «в одной лодке» с князем Александром Илларионовичем Васильчиковым. Да и сам по себе факт, что расходы по делу Николаем I возложены   «н а   с ч ё т   к а з н ы», – а не в равных долях на Мартынова, Глебова и Васильчикова, как это должно было быть в соответствии с законом,  –  красноречиво   г о в о р и т   с а м   з а   с е б я:   ибо судебные издержки – с невинных – не взыскиваются. Остаётся удивляться, как не дошли до полного иезуитизма, и не взыскали этих судебных издержек… с Арсеньевой Елизаветы Алексеевны: как с «наследницы имущества, принадлежащего   у б и е н н о м у   по   с о б с т в е н н о й   в и н е   поручика Лермонтова»?.. И то сказать: церковь же неспроста зачислила Лермонтова в «самоубийцы», – правда, по той лицемерной причине, что «раз дуэлянт – то и самоубийца».

Сегодня, – беспристрастно оценивая с высоты времён уже окончательно и бесповоротно произошедшее, – мы можем констатировать следующее.

Отставной майор Мартынов, – так и не состоявшийся «генерал», – действуя согласно обговоренному «плану в чужих интересах», в угоду Васильчикову,  – тем не менее, определённо преследовал и какую-то личную цель: поскольку – парень он был, как говорится, «не промах», и выгоду свою соблюдать умел. Николай Мартынов – эгоистичен и расчётлив, слишком прагматичен касательно «до своего личного». И у него, конечно же, обязательно должен был быть свой реальный меркантильный интерес: он не ввязался бы в сомнительное дело, не имея для себя конкретной личной выгоды. Быть может, даже выгоды – судьбоносной. Да, впрочем, так оно и оказалось. Вопрос лишь в том, насколько – фактически достигнутая цель – оправдала средства. По всему видно, что Мартынов …результатом остался явно не доволен: иначе бы он не потрясал на обе столицы «подспудными записками», уличающими секундантов в неблаговидных поступках, – откровенно желая изменить к лучшему в глазах общественности свою роль в убийстве великого поэта. Другое дело, что он собирался-собирался, пыжился-пыжился… – да так и не решился... Видимо, решил, что «себе дороже» будет выводить на чистую воду истинную роль князя Васильчикова.

Желание «угодить» – персонально, лично – князю Васильчикову в июле 1841 года в Пятигорске, конечно же, подогревалось и обещаниями некой помощи: как то: либо простить карточный долг; либо срочно уплатить мартыновские карточные долги иным лицам, требующим срочного расчёта по долгам; либо обещать помочь «пристроиться» к какому-нибудь выгодному дельцу; либо – даже (!..) – обещать просить князя Иллариона Васильевича о возвращении в армию…  Либо – даже и такое, что мы с Вами и предположить не можем… Да и «мало ли что» может пообещать «дипломат не у дел», «мученик фавора» и «Дон-Кихот иезуитизма» оскандалившемуся бывшему офицеру-орденоносцу и картёжнику-шулеру в одном лице, прикрываясь отцовской властью, а также и намёками… – (или твёрдым знанием?...) – на некую «осведомлённость» о недовольстве царской верхушки поведением поручика Лермонтова… От Мартынова же – требовалась совершеннейшая малость: лишь «поставить в рамки наглеца Лермонтова и вызвать его на дуэль», действуя по собственной инициативе и не примешивая к событиям имени Васильчикова. А Васильчиков, – я думаю так, – «раскручивал» Мартынова, играя на его больном самолюбии, и подначивал Мартыша на том, что ему «больше всех от Маёшки достаётся»… – и пора «положить этому конец»… А за последствия – пусть не беспокоится: дескать, «слово чести»…



Продолжение: Часть 13. «Письмо старого князя Васильчикова»
http://stihi.ru/2023/12/05/4705


Вернуться: Часть 11. Линия отношений «А.И. Васильчиков – М.Ю. Лермонтов»
http://stihi.ru/2023/12/03/5444