Отделим зёрна от плевел. Лермонтов. Кн. 2. Часть13

Начало: Введение - http://stihi.ru/2024/06/10/1086

         
«Письмо старого князя Васильчикова»
      
================================================
                Часть 13


В книге Сергея Васильевича Чекалина «Лермонтов. Знакомясь с биографией поэта…» – особо интересна глава «Письмо старого князя». Чтобы ввести Вас, дорогой Читатель, в курс дела – давайте прочтём С.В. Чекалина на стр. 169:

« – Ну, как ваше следствие по делу о дуэли, – спросил меня Николай Павлович, – продвинулось ли вперёд?

Я рассказал о новых материалах, привлечённых мною в расследование, и посетовал на трудность доказательства своей гипотезы, несмотря на полную в ней уверенность. Выслушав внимательно мои доводы, Николай Павлович сказал:

– Я открою вам небольшую тайну, о которой ранее умолчал, боясь вызвать предвзятость в ваших исследованиях. Речь идёт о неизвестном письме отца Васильчикова к своему сыну в Пятигорск. На это письмо случайно натолкнулась, работая в архиве, моя покойная жена, когда помогала мне собирать материалы для книги. Письмо было на французском языке, она сделала небольшую выписку из него в переводе на русский, но, к сожалению, не пометила фонд и единицу хранения. Я тогда не обратил на это внимания, занятый другим делом, а впоследствии из-за этого не смог сделать публикацию. Впрочем, дело давнее, сейчас уже недосуг. А потому дарю эту тайну вам и желаю удачи! – и Николай Павлович протянул мне сложенный вчетверо лист бумаги, на котором крупным, размашистым почерком – рукою жены Пахомова – было написано чернилами: «Письмо старого князя Васильчикова». Я развернул лист и прочёл письмо. В нём отец Васильчикова сообщал, что он очень хотел помочь сыну и даже пытался говорить о Лермонтове с государем, но это принесло только огорчение. Государь обиделся, что ему напомнили об этом человеке. Он не хотел слышать о нём и прекратил дальнейший разговор, сказав, что Лермонтов не вернётся в Петербург с Кавказа. Далее старший Васильчиков передал сыну, что он беседовал с графом Александром Христофоровичем, и поделился его советом самим в Пятигорске обуздать Лермонтова. На водах много горячих голов, которые сумеют выпроводить его из Пятигорска. О последствиях беспокоиться не следует. – По всей видимости, – продолжал Николай Павлович, – Лермонтов попросил молодого Васильчикова узнать через его отца, занимавшего пост председателя Государственного совета и пользующегося особым доверием царя, о возможности выйти в отставку и вернуться в Петербург. Можно догадываться, что в письме к отцу князь Васильчиков одновременно с передаваемой просьбой жаловался на независимое поведение Лермонтова и его дерзкие шутки. Отношение царя и Бенкендорфа к Лермонтову, как видно из ответа, в комментариях не нуждается. Вот это письмо и могло явиться для молодого Васильчикова карт-бланшем в интригах против Лермонтова».

И далее С.В. Чекалин пишет: «Интересно, что хронологические данные о пребывании  А.И. Васильчикова в Пятигорске и аудиенции И.В. Васильчикова у царя в Петербурге, как я выяснил позднее, допускают возможность обмена такими письмами. В противоположность ошибочному мнению некоторых лермонтоведов, А.И. Васильчиков прибыл в Пятигорск из Закавказья не 9 июня, как они полагают, ссылаясь на дату его рапорта из Пятигорска о болезни с приложением медицинского свидетельства, а до 20 мая, то есть до лермонтовского приезда в Пятигорск. Об этом говорит дата проезда А.И. Васильчиковым станции Душети на пути следования из Тифлиса в Петербург 16 мая и красноречиво свидетельствует запись в уже упомянутой ранее домовой книге пятигорского старожила В.И. Чиляева, где вёлся учёт приезжих и полученных от них денег за съём квартиры. Первым за 1841 год значится  коллежский секретарь князь А.И. Васильчиков, снявший три комнаты в старом доме, а затем уже капитан А.А. Столыпин и поручик М.Ю. Лермонтов, заплатившие за весь средний дом.
Аудиенция старого князя И.В. Васильчикова у царя, по всей видимости, состоялась 20 июня или незадолго до этого, так как уже в этот день старый князь известил министра внутренних дел Д.Н. Блудова о том, что он исхлопотал по «всемилостивейшему соизволению» с 1 июля трёхмесячный отпуск своему сыну. Вполне допустимо, что за период с 20 мая до 20 июня И.В. Васильчиков успел получить известие от сына из Пятигорска и как раз во время этой аудиенции имел разговор с Николаем I о Лермонтове».

Эта информация заинтересовала и других лермонтоведов. В частности, Э.Г. Герштейн – в сноске – на стр. 254 своей книги пишет (…читаем внимательно):

«В 1981 году в журнале «Юность» было напечатано неподписанное, недатированное, неясного происхождения письмо, якобы являющееся ответом И.В. Васильчикова на просьбу сына помочь ему в чём-то, касающемся Лермонтова. Председатель Государственного совета описывает свои беседы с царём и Бенкендорфом, раскрывающие их тайные замыслы относительно поэта. Мало того, Васильчиков-отец прямо передаёт совет шефа жандармов молодым людям в Пятигорске избавиться от Лермонтова своими силами. «О последствиях беспокоиться не следует», – наивно заканчивается это неправдоподобное письмо. О невозможности признать его за подлинный документ уже писали  В. Мануйлов и  С. Латышев в статье «Осторожно: сенсация!» (Литературная газета, 1982, 23 июня, № 25). Тем не менее, автор публикации повторил её в своей книге (Чекалин  С.В. Наедине с тобою, брат… Ставрополь, 1984). Не касаясь больше противоречивости содержания этого письма, обратимся к датам.

Хронологические данные о пребывании Васильчикова в Пятигорске содержатся в делах II Отделения собственного его величества канцелярии, где служил А.И. Васильчиков (ЦГИА СССР, фонд № 1261) и в делах Комитета об устройстве Закавказского края, куда он был откомандирован на год (там же, фонд № 1268).

20 июня 1841 года И.В. Васильчиков сообщает министру внутренних дел Д.Н. Блудову, что царь «изволил уволить» его сына в отпуск «с 1 июля на три месяца ко мне в деревню». На следующий день Блудов извещает Васильчикова, что одновременно с его письмом он получил письмо от П.В. Гана, вернувшегося уже в Петербург. Ган извещает, что он получил рапорт А. Васильчикова из Пятигорска от 9 июня с приложением медицинского свидетельства о болезни. Блудов прилагает к письму «увольнительный вид для сына Вашего к Кавказским Минеральным водам и потом в Саратовскую губернию». Итак, И.В. Васильчиков только из официальной переписки узнал 22 июня, что сын его уже две недели находится в Пятигорске. Старик уехал в деревню один. Когда же могли отец и сын обменяться письмами, когда мог старший Васильчиков иметь беседу с царём и вести переговоры с Бенкендорфом? Из деревни Васильчиков приехал в Петербург только 5 августа, вызванный оттуда срочным письмом сына о состоявшейся дуэли. А аудиенцию у царя он получил только 8 августа. Напомню, что, по свидетельству  М.А. Корфа, И.В. Васильчиков лишь после гибели Лермонтова узнал о близости к нему сына, что и побудило его заинтересоваться «Героем нашего времени». Всё это не позволяет вводить в научный оборот «Письмо старого князя», как называет этот сомнительный документ  С.В. Чекалин».

Однако при всём нашем уважении к настоящему лермонтоведу Э.Г. Герштейн, – (на мой взгляд, есть и `ненастоящие: вредоносные и ненавидящие как Россию, так и Лермонтова), – позвольте… кое-в-чём с её доводами не согласиться.

Начнём с того, что Эмма Григорьевна почему-то расценивает многозначительную фразу в конце: «О последствиях беспокоиться не следует», – наивной, а письмо – неправдоподобным. Предполагаю, что такие выводы сделаны ею именно потому, что… то «письмо», которое она прочла в журнале «Юность», воспринято ею как сочинённый кем-то очередной фальсификат. К сожалению, мне не удалось найти публикацию Чекалина в упомянутом журнале «Юность» за 1981 год, ибо в интернете представлены лишь два журнала: №4 и №6, в которых этой публикации не оказалось, – но в интернете мне на глаза попалось где-то чьё-то упоминание об этой публикации: с цитированием переводного текста из письма от первого лица, то есть непосредственно от имени Васильчикова-отца, типа такого: «…я очень хотел помочь тебе и даже пытался говорить с государем, но это принесло только огорчение. Государь обиделся, что ему напомнили об этом человеке. Он не хотел слышать о нём и прекратил дальнейший разговор, сказав, что Лермонтов не вернётся в Петербург с Кавказа. Но я имел беседу с графом Александром Христофоровичем, и он посоветовал самим в Пятигорске обуздать Лермонтова. На водах много горячих голов, которые сумеют выпроводить его из Пятигорска. О последствиях беспокоиться не следует»... Быть может, в дословном переводе с французского – примерно так оно и есть, так оно и выглядит, но публиковать  –  при отсутствии подлинника  –  п е р е в о д   в таком виде было, конечно же, ошибкой. Ибо создаётся впечатление, что автор публикации пытается выдать широкой общественности – как сенсацию – выдуманное и якобы цитируемое из подлинника. Естественно, возникают сомнения, отторжение и… мысли о фальсификате, так как самого-то письма… – увы, не найдено. Пока-что. Поэтому и не удивительна реакция авторов, решительно отвергающих этот сенсационный факт: ну да: нет подлинника – нет и сенсации. Логично. Но путь к сенсации – всё же имеется, и он состоит в том, что письмо это, – по моему глубокому убеждению, – действительная реальность. Что оно – есть. Его лишь надо – найти, опубликовать (как на французском, так и в переводе на русский), изучить, проанализировать и тогда уже делать выводы.

Спору нет, что на сегодняшний день, при фактическом «нуле присутствия» этого многообещающего документа, «вводить в научный оборот» – это письмо – само-собой,  никак невозможно. То есть – никак нельзя – вывести на официально установленный и бесспорно-доказательный уровень. И хоть Герштейн не скрывает своего недоверия к факту существования этого документа, называемого ею «письмом неясного происхождения, якобы являющимся ответом И.В. Васильчикова», но… повторюсь, – на мой взгляд, – письмо старого князя, конечно же,   б ы л о:   было – как из-под пера старого князя, так и в архивных материалах, случайно найденное покойной супругой Пахомова и сделавшей лишь небольшую выписку из него в переводе с французского на русский, но, к сожалению, не пометившей фонд и единицу хранения. Да, к сожалению, и Чекалин не поинтересовался, или не сообщил нам, в каком именно архиве супруга Пахомова случайно увидела этот документ. Но будем всё же надеяться, что это письмо продолжает «быть» на прежнем месте, – и до сих пор хранится где-то в московских архивах, терпеливо поджидая своего часа… В это нельзя не верить: слишком уж неординарные и почтенные личности были первооткрывателями этой информации: Николай Павлович Пахомов и поддержавший Чекалина в поисках письма – Ираклий Луарсабович Андроников. Быть может, когда-нибудь кому-то, знающему французский и одержимому этой идеей, очень повезёт найти «письмо старого князя Васильчикова», – и лермонтоведение, наконец, обретёт бесспорные и прямые доказательства непосредственной вины «князя Ксандра» Васильчикова в меркантильном желании свести сугубо личные счёты чужими руками: в желании, приведшем к убийству М.Ю. Лермонтова. Конечно, как вариант, можно допускать, что именно убивать – первоначально задумки и не было. Но «нагадить» Лермонтову – однозначно планировалось: любой исход предполагаемой дуэли был бы причиной для последующего жёсткого наказания дважды-ссыльного поэта: виновным обязательно бы назначили Лермонтова, чтобы удовлетворить самолюбие и нестерпимое желание свести с ним счёты князей Васильчиковых: отца и сына... И, конечно же, вполне допускался и... кровавый исход: как выйдет – так и получится: пистолеты – дуэльные, выстрелы – настоящие…

Я понимаю невозможность ссылаться на это письмо как на доказательство прямого умысла Васильчикова «приструнить» поэта по совету графа А.Х. Бенкендорфа, обещавшего полную защиту и безнаказанность (что, кстати, в реальной действительности, как мы видим, бесспорно нашло своё подтверждение: никто не наказан). Но невозможность включить это письмо в научный оборот сегодня – вовсе не означает, что среди будущих поколений лермонтоведов, а также людей, с пристрастием жаждущих докопаться до истины, – так и не найдётся энтузиаста, свершившего бы эти «архивные раскопки» и сделающего эту находку настоящим сенсационным открытием. Я очень на это надеюсь потому, что абсолютно доверяю С.В. Чекалину, получившему информацию о письме старого князя Васильчикова непосредственно от Николая Павловича Пахомова, – известнейшего лермонтоведа и человека, окончившего филологический факультет Московского университета и юридический факультет университета в Петербурге. По словам самого Пахомова, судьба сделала его «следопытом, человеком, который постоянно что-то искал, коллекционировал, но не для себя, а для музеев». Доктор филологических наук и лауреат Ленинской премии И.Л. Андроников зачастую советовался с Николаем Павловичем, поскольку, как говорил Ираклий Луарсабович, – «Николай Палыч знает редкие книги, старинные картины и вещи, и среди московских музейных работников пользуется известностью и авторитетом. … А уж что касается Лермонтова, то никто лучше Пахомова не знает портретов Лермонтова, рисунков Лермонтова, иллюстраций к произведениям Лермонтова, музейных материалов, связанных с именем Лермонтова. По этой части Николай Палыч осведомлён лучше всех». Конечно, Сергей Васильевич Чекалин, донося эту «недоказуемую» на сегодняшний день информацию для широкой общественности, на мой взгляд, совершил настоящий подвиг: от слова «подвижка», «сдвиг», – ибо всё, что открывает нам Хронос (всепоглощающее Время) о Лермонтове – обязательно имеет свою ценность. Особое уважение вызывает и то, что Сергей Васильевич не побоялся негативной реакции со стороны некоторых, так называемых «профессиональных лермонтоведов», – бдительно не допускающих в свой «кружок» никого «со стороны» и снисходительно посмеивающихся над лермонтоведческими изысканиями представителей других профессий, – вдумчивых, верных и преданных почитателей М.Ю. Лермонтова, – ибо они, вероятно, понимают, что такие «любители» могут изменить устоявшиеся взгляды как на личность Поэта, так и на его «авторство» относительно восьмистишия «Прощай, немытая Россия». А что же тогда делать с «кандидатскими» и «докторскими», которые неизбежно потеряют свою значимость?..

Но.  «Лермонтов – принадлежит – всем», и… – «если Бог с нами, то кто против нас»?

Итак, продолжим. Вернёмся к мнению настоящего лермонтоведа Эммы Григорьевны Герштейн. Отвергая «письмо старого князя» как объект лермонтоведческого исследования, она акцентирует внимание на «неподписанное, недатированное, неясного происхождения письмо, якобы являющееся ответом И.В. Васильчикова на просьбу сына…». Но публикация в «Юности» – это вовсе не публикация самого письма, ибо оно, увы, так и не найдено. А отсутствие «даты и подписи» в этой «юношеской»  (шутка: от слова «Юность»)  публикации Чекалина… – отнюдь не говорит о том, что эти данные отсутствуют в подлиннике: самого-то письма никто в руках не держал, кроме супруги Н.П. Пахомова: быть может, там все эти «ингредиенты» и имеются (?..). Это во-первых. А во-вторых, – и это самый главный довод неприятия сенсационного факта, – Эмма Григорьевна усомнилась в физической возможности переписки   п о   в р е м е н и.   А вот это – меня заинтересовало особо.

…А действительно: возможно ли было – физически по времени – обменяться сыну и отцу письмами?.. По моим соображениям и расчётам выяснилось, что переписка между отцом и сыном («Пятигорск – Петербург»  и обратно) – не такое уж и невозможное дело в такие, пусть даже весьма небольшие сроки. Я полностью разделяю предположительное мнение Сергея Васильевича Чекалина о возможности обмена письмами между отцом и сыном Васильчиковыми. Главный, базовый вопрос состоит в том: а мог ли?.. получить Илларион Васильевич письмо от сына из Пятигорска в период – с 4-го июня   д о   «20-го июня или чуть ранее», в котором бы были строки неприязни и сетования на «дерзкие шутки»  Лермонтова? – Да, мог. И, следовательно, у нас есть все основания полагать, что существование письма этого – вполне реально.

А теперь подробнее – почему «да, мог».

Получение старым князем письма от сына из Пятигорска – подтверждается, прежде всего, самим фактом обращения 20-го июня – И.В. Васильчикова к Государю с просьбой «уволить в отпуск с 1-го июля 1841 года на три месяца для поездки в деревню» сына Александра. Сам факт такого обращения можно объяснить – только – предварительной договорённостью и согласованностью действий отца и сына посредством почты. Иначе… как же Илларион Васильевич, будучи при своих важных государственных делах в столице, мог знать планы и намерения Александра, находящегося в это время на Кавказе с комиссией барона П.В. Гана? Телефонов – не было. Исключительно по собственной инициативе распорядиться местонахождением и временем князя Александра, Титулярного советника, состоящего на службе во 2-м отделении Собственной его величества канцелярии, – он не мог, ибо такое самоуправство никак невозможно.

«А почему, – спросит Читатель, – старый князь, как утверждает Герштейн, не знал до 22-го числа о пребывании сына Александра в Пятигорске?..». А кто сказал, что он – «не знал»?.. Этот вывод, что «И.В. Васильчиков только из официальной переписки узнал 22 июня, что сын его уже две недели находится в Пятигорске» – чисто авторское мнение, составленное из расчёта имеющегося – официального – материала. Вот если бы И.В. Васильчиков выразил удивление тому, что «сын его уже две недели находится в Пятигорске»…  вот тогда – другое дело. Правда, Эмма Григорьевна «напоминает» нам, что «по свидетельству М.А. Корфа, И.В. Васильчиков лишь после гибели Лермонтова узнал о близости к нему сына, что и побудило его заинтересоваться «Героем нашего времени»». К сожалению, конкретной адресной ссылки на это «свидетельство Корфа» Герштейн не даёт, что препятствует возможности обратиться нам – лично – к этой заметке М.А. Корфа, дабы оценить, в каком контексте употребляются эти словосочетания: так ли уж, как это трактуется Эммой Григорьевной? И что следует понимать под словом «близость»: быть может, имеется в виду «дружба» со слов самого же, якобы «секунданта Лермонтова», Александра Васильчикова? Тогда оно и понятно: вот тут – есть, чему удивиться и – было, чего «не знать». Потому, что в действительности никакой дружбы не было, и быть не могло «по определению».

Далее Э.Г. Герштейн пишет: «Из деревни Васильчиков приехал в Петербург только 5 августа, вызванный оттуда срочным письмом сына о состоявшейся дуэли. А аудиенцию у царя он получил только 8 августа». (Из какого источника приводятся эти сведения, к сожалению, нам не сообщается. Остаётся лишь просто поверить автору). А теперь давайте посчитаем. Первая суббота после убийства Лермонтова, – для отправки письма сыном к отцу в Саратовскую губернию «экстра-почтой», – 17 июля. А уже 5-го августа, по утверждению Герштейн, И.В. Васильчиков засвидетельствовал свой приезд в Петербург. Таким образом, со дня отправки письма из Пятигорска до возвращения Васильчикова в Петербург прошло… всего лишь от 18-ти до 20-ти дней, и это включая дорогу из Саратовской губернии. Конечно же, было бы интересно знать конкретно, сколько дней занимала эта дорога на лошадях из деревни Саратовской губернии… – но, увы, остаётся лишь догадываться. Например, про А.С. Пушкина можно прочесть, что он добрался из Москвы в Санкт-Петербург за 4–5 дней… (Кстати, судя по всему, получается, что Васильчиков-старший – известие от сына из Пятигорска в деревне Саратовской губернии об убийстве Лермонтова  – получил практически одновременно с графом А.Х. Бенкендорфом в Санкт-Петербурге, а именно 1–2 августа 1841 года). По тем временам – это «со скоростью света». И поскольку эти сроки не вызывают сомнений, мы с Вами не можем сомневаться и в получении письма из Пятигорска в срок до 20-го июня.

Касательно получения «…аудиенции у царя только 8 августа». В данном случае эта дата – нас не интересует вообще, поскольку ничего не решает. Быть может, Э.Г. Герштейн хотела обратить внимание на тот факт, что потребовалось «аж» два-три дня, чтобы получить аудиенцию? Но эти «сроки» вовсе не отменяют свидетельства Модеста Корфа о том, что князь И.В. Васильчиков, будучи на особо-доверительном положении у государя, был принимаем им в любое время.

Получив письмо от сына – про отпуск и про то, что первые же дни лечения и отдыха на курорте – уже – омрачены сарказмом поручика Лермонтова, сосланного на Кавказ за дуэль с французом де Барантом, Васильчиков И.В. поспешил к государю, не откладывая дела «в долгий ящик». Но вовсе не за тем, чтобы узнать «о возможности выйти в отставку и вернуться в Петербург поручику Лермонтову», как это предположил Н.П. Пахомов. Думается, что Михаил Юрьевич – никогда бы не обратился с такой просьбой к «мученику фавора» и «рыцарю иезуитизма»: уж хотя бы из тех соображений, что тот обязательно постарается, но… «ровно наоборот». К тому же – у бабушки поэта Елизаветы Алексеевны Арсеньевой, урождённой Столыпиной, – были и свои связи с влиятельными людьми при царском дворе... Другое дело, что в Пятигорске для знакомых и приятелей поэта не было секретом желание Лермонтова уйти в отставку, – и как можно быстрее;  о чём Васильчиков, видимо, и упомянул в своём письме отцу: мол, «…мечтает об отставке и как бы скорее вернуться в Петербург…  – …разузнать бы «высочайшее» настроение: не собираются ли простить его, как в прошлый раз?.. – …и вообще: что делает этот ссыльный в Пятигорске, знает ли об этом граф Александр Христофорович?..». «Пощупать» ситуацию… – вот зачем Председатель Государственного совета поспешил к государю под предлогом  получения «высочайшего соизволения» на увольнение сына в отпуск на три месяца с 1-го июля. И… так-себе, между прочим, закинул словечко за Лермонтова: когда, мол, ждать сосланного – в Петербурге?.. Ответ мы с Вами знаем.

Э.Г. Герштейн также задаётся вопросом и о том, когда же Васильчиков-старший «успел провести переговоры с Бенкендорфом»?.. Да какие-такие «переговоры», когда эти двое высокопоставленных сановника, находясь в личных дружески-доверительных отношениях, особо спаянных на личной ненависти к поручику Лермонтову, могли видеться в любое время, когда им заблагорассудится, – и не один раз на день: «…Александр Христофорович… – а нельзя ли каким-нибудь образом урезонить этого Лермонтова ?.. – … уж слишком много себе позволяет: и никакой тебе войны, и никакой тебе службы: живёт себе в Пятигорске и в сарказмах упражняется!». – «Н-даа… Знаете ли, князь Илларион Васильевич… – на Водах мнооого горячих голов, которые сумеют выпроводить его из Пятигорска… О последствиях беспокоиться не следует».

Приходя к выводу о том, что Васильчиков-отец «не знал», что сын Александр «уже две недели в Пятигорске», Эмма Григорьевна сопоставляет две формулировки причины отпуска и местонахождения отпускника (…видимо, на случай экстренного вызова по срочным делам службы?..). Васильчиков-отец сообщал Блудову о «высочайшем изволении уволить его сына в отпуск «с 1 июля на три месяца ко мне в деревню». А Блудов прилагает к письму, адресованному Васильчикову-отцу, «увольнительный вид для сына Вашего к Кавказским Минеральным водам и потом в Саратовскую губернию», – с учётом рапорта Васильчикова-сына от 9 июня с приложением медицинского свидетельства о болезни. А смысл-то… в том, что по официальному документу Васильчикову-младшему разрешался всё тот же отпуск «на три месяца с 1-го июля», но… уже с уточнением: а именно, с нахождением на лечении кавказскими минеральными водами и уж потом – с последующим пребыванием в Саратовской губернии в дальнейшем. И – что? Разве из этого следует, что отец не знал о местонахождении сына в Пятигорске? Нельзя не учитывать, что старый князь мог по своим соображениям не афишировать этот момент «до поры до времени». Просто Васильчикову-старшему нужен был повод встретиться с царём, чтобы разузнать о Лермонтове: как настроен государь нынче?.. Быть может, это было предпринято им – тоже – по совету Бенкендорфа. И, как видим, вопрос с отпуском – по существу и в принципе – был решён сразу и положительно. А это – главное. Всё остальное – лишь «дело техники». Да и почему, собственно, отец должен был говорить с государем о том, что ещё только находилось на стадии разрешения, – поскольку медицинское свидетельство Александр Илларионович получил лишь  9-го июня или немногим ранее.

Кстати, – о медицинском свидетельстве. (Не думаю, чтобы медицинский диагноз – как показание к назначаемому курсу лечения и пребывания Васильчикова на КМВ – был не единственным). В материалах военно-судного дела имеется копия Свидетельства № 36: копия медицинского документа (текст приводится в полном грамматическом, синтаксическом и стилистическом соответствии), который гласит: «Титулярному Советнику Князю Александру Илларионовичу сыну Васильчикову дано сие в том, что для излечения одержимой его болезни (закрытого геморроя имеющего направление к органам груди и в голову) – употребление кислой воды: Нардзан необходимо нужно в чём за подписом моим и приложении именной печати сим удостоверяю Кавказской области в городе Пятигорске Июля 29 дня 1841 года. Состоящий при командующем Войсками Доктор Надворный Советник Карл Рожер. Верно: Плац адъютант подпоручик Сидери». Не знаю, быть может, такой диагноз имел медицинское право на существование в те времена… – но   с е г о д н я… Лично мне – смешно «до коликов»: это ж какая-такая «стрррашная» угроза: «закрытый геморрой, имеющий направление к органам груди и в голову»!?. Смеётесь?.. – и даже «геморрой» у него «закрытый»: а поди-ка, проверь!.. А этот «закрытый геморрой»… – так он, конечно же, «метит» такИ прямо «у голову»: самый важный орган у князя Александра, сына Васильчикова,  – это… ну, естественно же!   г о л о в а :  источник «дум великих» на благо России. Ну… вообще-то в литературе есть мнение, что Александр Илларионович Васильчиков «подхватил» где-то венерическое заболевание, и чтобы не позорить князя – доктор «закамуфлировал» её под «закрытый геморрой, идущий в голову»…  Нет-нет: я не специалист в этой области. Возможно, такой диагноз имел право на существование… – но, согласитесь, человеку, далёкому от медицинских познаний, конечно же,   с м е ш н о...

Ну, посмеялись – и будет. Однако, – сколько же времени необходимо, чтобы письмо из Пятигорска пришло в Санкт-Петербург?..

Писатель-краевед и журналист пятигорчанин В.А. Хачиков пишет, что «доставка почты в оба конца занимала не менее месяца» (Вадим Хачиков, ««Таинственная повесть. «Чёрные дыры» и «белые пятна» кавказской биографии Михаила Лермонтова»», Пятигорск. 2018, стр. 31). Следовательно, требовалось… минимум 15 суток, чтобы письмо из Пятигорска было получено в Петербурге. И при этом необходимо ещё учитывать, что «экстра-почта» отправлялась из Пятигорска в Санкт-Петербург, – в летний период, – каждую субботу еженедельно (См. С.И. Недумов, «Лермонтовский Пятигорск». Мужской характер, Пятигорск, 2014, стр. 93-94).

А теперь – прикинем. По последним данным Александр Васильчиков, – «князь Ксандр», – приехал в Пятигорск – не ранее 4 июня. Я узнала об этом у Вадима Александровича Хачикова на стр. 29  его «Таинственной повести…», – …кстати, моё уважительное отношение к Вадиму Александровичу продиктовано не только его литературными трудами, но и личным знакомством. Читаем Хачикова: «Но мы не зря обратили внимание на фразу Чилаева: «квартира в старом доме занята уже князем А.И. Васильчиковым». Нужно сказать, что до поры до времени этот момент никого не волновал – не только широкой публике, но и большинству специалистов не было известно, когда Васильчиков поселился в доме Чилаева. И лишь совсем недавно появилось сообщение Д.А. Алексеева «Комментарий к подорожным Глебова, Мартынова, Васильчикова 1841 г.». Из него выясняется, что, направляясь из Тифлиса  в Петербург, Васильчиков выехал из Владикавказа в Пятигорск «Июня 2 дня 1841 года». Приведя этот документально подтверждённый факт, Алексеев делает очень важный для нас вывод: «Васильчиков появился в Пятигорске не ранее 4 (июня)…, а поселился в доме плац-майора В.И. Чилаева в этот же день или позже. Это обстоятельство заставляет пересмотреть предположение о сроках квартирования Лермонтова и Столыпина в доме Чилаева».

Итак, – отталкиваясь от 4 июня, – ибо нам не важно, когда именно Васильчиков поселился у Чилаева, но чрезвычайно важна дата его прибытия в Пятигорск, – посчитаем, могло ли письмо сына из Пятигорска – «экстра-почтой» – быть доставлено отцу в Санкт-Петербург в срок до 20-го июня 1841 года. Смотрим, какого числа наступила ближайшая суббота: это – 5 июня 1841 года. Прибавим 15-ть дней… – и получим 19-е июня 1841 года. Как видим,  всё – «срослось»: Васильчиков-старший вполне – и реально – мог получить письмо сына из Пятигорска накануне установленного факта аудиенции у царя-императора Николая II. Хоть времени у нас «тютелька-в-тютельку» или, скажем так, «в обрез»; но, тем не менее,   т е о р е т и ч е с к и   это   в о з м о ж н о ( а в жизни… чего не бывает!).  Поэтому, спеша и торопясь исполнить просьбу сына, он быстренько оказался на приёме у императора. Насчёт его возможностей – сомневаться не стоит. Как вспоминал барон М.А. Корф: «Князь Васильчиков был единственный человек в России, который во всякое время и по всем делам имел свободный доступ и свободное слово к своему монарху... Император Николай не только любил его, но и чтил, как никого другого».

И ещё. У Читателя вполне обоснованно может возникнуть вопрос: а кто и почему решил, что Васильчиков-старший, как это пишет Чекалин, и с ним соглашается Герштейн, был на аудиенции у императора именно «20-го июня или чуть ранее»?.. У меня тоже возникал этот вопрос, и я с ним …разбиралась: именно 20-го июня «старый князь Васильчиков» сообщает министру внутренних дел Д.Н. Блудову о «милостивейшем соизволении» Государя на трёхмесячный отпуск сыну с 1 июля. Следовательно, «милостивейшее соизволение» уже было получено:  как минимум, в этот же день: 20-го июня 1841 года. А, быть может, и 19-го июня после обеда или вечером: это зависит от того, в какое время суток Васильчиков-старший получил письмо от Васильчикова-младшего, чтобы поторопиться на аудиенцию.

Заканчивая эту часть, не могу не сказать:  …Вот видите, дорогой Читатель: и для Вас есть простор для сенсационного открытия в лермонтоведении «Письма старого князя Васильчикова», – если, конечно, Вы знаете французский и желаете найти подтверждение главной роли Александра Илларионовича Васильчикова в убийстве Михаила Юрьевича Лермонтова. В любом случае – Удачи всем желающим!..



Продолжение:
Часть 14. Ещё одно интересное письмо из книги С.В. Чекалина: "геленджикское"   
http://stihi.ru/2023/12/17/5640


Вернуться:
Часть 12. Михаил Юрьевич Лермонтов – рыцарь Правды и Справедливости…
http://stihi.ru/2023/12/05/943