Война и мир. Эпилог 2. гл. Э-2-1а и Э-2-1б

Эпилог часть 2.

Э-2-1а

Вся жизнь человечества — это история,
Объять её словом — немыслимый труд,
Со временем в ней возникает «коррозия»,
Бывает, историки часто и врут.

Но даже отдельный народ в этом мире,
Историю каждый имеет свою,
Нависли над ней своей тяжестью гири,
И жизнь добывает в тяжёлом бою.

Но для описания жизни народа
Всегда применяли обычный приём,
Правитель иль вождь из богатого рода,
С великой поддержкой народа о том;

Используя личный престиж средь народа,
Поскольку вся власть-то в его же руках,
В своих интересах трактует «погоду»,
Себя и народ прославляя в веках.

Но как, каким образом, этот правитель
Увлечь за собой смог его весь народ,
В какую волшебную, что ли, обитель,
И как он повёл всех «в чужой огород?»

Всегда находили лишь в боге причину,
Мол, воля какого-то их божества,
Которое «словно ослабив пружину»,
Заставил народ свой идти на врага.

Всё это — теория прежних историй,
Когда вся история богом жила,
У новых воззрений в исторьи теорий,
Вся ссылка на бога себя изжила.

История наша всё в новое время
Должна изучать лишь не самую власть,
А также её зарожденье и бремя,
Какое несёт она зло или сласть.

Но вместо людей с их божественной властью,
И руководимых всё тем божеством,
Поставила править народом для счастья,
И часто, бывало, случалось ненастье,
Людей, выдающихся с твёрдым умом.

Не только монархов, вождей иль героев,
А также различных профессий людей,
Но лишь управляемых волей народов,
В угоду их целей и нужных идей.

И цели, к которым стремились народы,
Египта и Греции, Рима — других,
В далёкие, прежние, древние годы,
Касались не только их, но — остальных.

Считали всегда все людские потоки,
Как необходимою целью людей,
Сметающих на их пути все пороги,
Для достижения лучших целей.

И для достижения блага народов,
Всей цивилизации жизненных благ,
На самом же деле — всё к тем же основам,
Что: вождь у народа нести должен флаг.

Всегда, безусловно — благие все цели,
И, по крайней мере, в угоду себе,
Неважно, другие ли это хотели,
Добиться всех благ в их кровавой борьбе.

Историк всегда объясняет деяния
Тех лиц, кто стоит в управленье страной,
А также и цель, и её оправдание,
Иль наоборот, всё её поругание,
С развязанной им же кровавой войной.

Примером описанных раньше событий,
Но кратким, понятным, простым языком,
Явились в Европе ряд тех перипетий,
Которых назвать можно словом «Содом».

Во Франции произошла революция,
Изжил себя весь королевский редут,
Сменилась в стране её власти конструкция,
Вознёсся правитель, «имеющий зуд».

С огромной поддержкой его же народа,
Решил ОН поднять всё величье страны,
И скинуть других, засидевшихся, с трона,
Давно «протирающих троном штаны».

Успешно так шло всё движенье народов…
Когда докатилось оно до Москвы,
Распалось оно другим целям в угоду,
Восстали всей русской отчизны сыны.

И вновь покатилось движенье народов,
Но только обратно: с Москвы на Париж,
Уже с другой целью, но тоже в угоду,
Подняв пошатнувшийся русский престиж.

В период воинственных этих движений
Не паханы были людские поля,
Дома и дворы подвергались сожжению,
Топталась крестьянская рожь и земля.

Одни богатеют, другие беднеют,
Находят убежища где-то, вдали,
Людей убивают, христьян не жалеют,
Такие законы издревле войны.

Какие причины всех этих событий?
Вот тот простодушный, невинный вопрос,
Который все люди в бытии-житии,
Всегда задают, но ответ не дорос.

И за разрешением этих вопросов
К науке истории тянет людей,
Но в этой науке столь много торосов,
Она средь других — вся намного бедней.

Она отвергает воззрения древних,
На это влияние в делах божества,
Как некую силу в понятиях прежних,
Над всеми причинами — как торжества.

И вновь повторяет Толстой все события,
Но боле подробно, чтоб людям понять,
И вновь не находит причины их вскрытия,
Ссылаясь, что их невозможно объять.

«Людовик Четырнадцать» слыл очень гордым,
И самонадеянный был человек,
В решеньях своих, хотя слыл он и твёрдым,
Но дурно он правил, покончив свой век.

В Париже возникло движенье свободы:
Все люди свободны в стране и равны,
Другие пошли времена и в те годы,
Вся масса людей ещё были бедны.

Свершилась из первых в стране революция,
Убит был король, сиротой стала власть,
Ей нужен правитель, нужна конституция,
Она — как разинула хищника пасть.

С почётом вернулся в страну полководец,
Он всех побеждал, убивая людей,
Страна погрузилась в глубокий колодец,
Верхушка у власти — вся хуже зверей.

Э-2-1б

ОН был популярен уже средь народа,
Ему и доверили править страной.
Успешно, по времени, ОН год за годом,
Стране своей сделался просто родной.

ОН стал императором, за;давшись целью,
Былое величье вернуть для страны,
Развязывал войны Он не для веселья,
Все страны Европы под власть пасть должны.

В то время в Европе во имя в ней мира,
Господствовал Тройственный прочный Союз,
Над миром себя, возобнив командиром,
Порвал паутину трёх стран крепких уз.

Уже завладел Он почти всей Европой,
Россию прогнал до своих ОН границ,
Но матушка Русь слыла гордой особой,
Она не склонила главу свою ниц.

Она оказалась ему непокорной,
Однако, когда овладел ОН Москвой,
Она в своём гневе была столь упорной,
Что Он побежал сам обратно домой.

И в этом оплёванном им же величье,
Дорогой он армию всю растерял,
Престиж опустил ОН аж до неприличья,
Страну свою вновь опустил ОН в подвал.

Его, Александр император наш, Первый
Загнал прямо в логово, тот же Париж,
Но наш император Союзу был верный,
Он восстановил его прежний престиж.

Был признан виновным во всех сферах жизни,
Европе нанёс он огромный урон,
Разжалован был и до самой аж тризны,
Не занимать ему больше престол.

Но не был лишён императора сана,
На остров был сослан всю жизнь коротать,
Совсем не смертельной была эта рана,
И не перестали его уважать.

Недаром ОН слыл на миру гениальным,
Нашёл ОН лазейку в той новой тюрьме,
Итог заточения стал столь печальным,
Бежать смог, отдавшись вновь прежней борьбе.

Страной управлять стал «Люд(о)вик Восемнадцать»,
Он неуважаемым слыл средь царей,
Ему бы как опыта нужно набраться,
Хотя убеждённому править трудней.

Казалось, что мир наступил по Европе,
И вновь дипломатия всплыла в верхах,
Народы по мирной шагать стали тро;пе,
Поскольку все войны несли только крах.

Лишь дипломатическим шагом для споров
Решались вопросы для жизни всех стран,
И как дипломат, уже живший в ту пору,
Особо активен в том стал Талейран.

Дела для страны его — боле достойны,
Конечно же, всё это мирным путём,
Чем Наполеон, его тяжкие войны,
И личным оружием — только умом.

Среди дипломатов возникли и фракции,
Тем временем тот же вновь Наполеон
Сумел с батальоном прибыть вновь во Францию,
Где и с торжеством снова встречен был ОН.

И вновь разразились военные страсти,
Опять узурпатор там был побеждён,
И вновь ОН лишался над Францией власти,
Лишь остров Елены ему присуждён.

Разлу;ченный с вечно любимой им Францией,
ОН там, в одиночестве встретил конец,
Европа вся вверглась в сплошную реакцию,
Надев на себя вновь военный венец.

Такой примитив в описанье сражений
Насмешкой в истории можно назвать,
Но можно и мягким считать выраженьем,
Но не в состоянье вопрос освещать.

И дать вразумительных даже ответов
От всех «осветителей» жизни людей,
Где смешаны жизни, значенья предметов,
И нравы, похожих уже на зверей.

Вся странность, комизм тех подобных ответов,
Подобны глухому, дающий ответ,
Но этих вопросов и этих ответов,
Никто и не просит его дать совет.

Но если история есть описание
Движенья народов, культуры и быт,
То первый вопрос для всеобщего знания,
У новой истории должен бы быть:

Какие же силы, какие причины,
Дают для движенья народов толчок,
И что или кто в этом шаге повинны,
Создав такой дикий иль мирный поток?

На эти вопросы с великой охотой
Даётся в истории новой ответ:
Что Наполеон — этот гений с заботой,
Покончить с всем прошлым стране дал обет.

Что — или Людовик тот стал очень гордым,
Ещё — что написано много в том книг,
Всё что для ответа и может быть годным,
Но как бы не в этом вопросы для них.

Могло интерес это вызвать народа,
Ежели признать нам всю власть божества,
Её, испокон веков, эту породу,
Над ним, над народом, гнетущей века.

Как власть через названных нами героев,
Всем тем управляет, как то божество,
Путём всех сложившихся прежде устоев,
Нам связь показать бы всю с ними давно.

Когда же для власти другая есть сила,
То надо её показать, объяснить,
Что только она, эта сила сквозила,
Как надо любому народу и жить.

История будто бы располагает,
Что эта–то сила известна нам всем,
Но тот, кто прочтя книги даже всё знает,
Не может уверенным стать в том совсем.

Он должен, конечно, во всём усомниться,
Поскольку у пишущих разный в том взгляд,
А как найти истину и убедиться,
И где нам найти для всей правды тот яд?