Ретро почти двухлетней давности, с купюрами

1. «Пишу Полковнику»

Вот и 2021-й отшумел-прошелестал… Простите, – прошелестел! «Прошелестал» – в оговорку-новояз. К «растаял» или сразу к «стал». Т.е. сбылся, прекратил своё томление-становление, отойдя в мир ставшего.
По традиции напрягся в предновогодний день с разного рода «вiншаванкамi», а заодно выгнал-округлил общий список за год: 200. Ужас! Менее 350, после «разгона» – считай, никогда не было. Думал вообще остановиться на 199, но засвербело кинуть что-то вiршаванае Дяде Мише. Сразу же пришла на ум тема «полковника», которому никто (по Маркесу) не пишет.
Вопрос, кому быть «полковником», решился сам собой – Субординация!
Оттого и первая строчка легла:

Пишу полковнику. Шифрую…

Тема, вроде бы, радиста. Шифровка, почерк, ключ… К чему?!
С одной стороны, это касается моей «переписки» с М.А. С другой…
Наложение! На 14-м канале (а TV частенько либо «фонирует» процесс моих излияний, либо по времени не шибко разделено) мотается сериал «Крик Совы». С Мерзликиным и Пускепалисом. Ну, и тема с «рацией» там прокручивалась.
С «сургучом» (к «ключу») случилось забавно. Не пойму только, произвольно или нет. Когда читал это своим за столом, Наташка подметила: А «сургуч-то – к нашим фамилиям». Тамара Ивановна наша – Карпенко по замужеству. А…
Я это и сам прикидывал (когда выбирал под «ключ»). Проехали!
«Пряник в сырую выпечку» – к новогодним хлопотам. Наташка украшала наше «дерево сфирот»:

– Сколько на ёлочке шариков цветных!
Розовых пряников, шишек золотых…

Потому и мой – «румяный». Хоть на ёлку, хоть в запеканку.
«Фалернское» – к булгаковскому Мастеру. С чертовщинкой.

Напялив шлем на бескозырку

Хулиганство, разумеется…
«Шлем» – к рыцарству. А оное обозначилось в моём предыдущем (Наташе П.) В Фаготе-Коровьеве. Опять-таки – в Булгакова.
«Бескозырка»… Просто в рифму (к «посылке»). Ну, и к хулиганству. В Историю. К матросам-анархистам.
Ах! Упустил… Иосиф Александрович. «Представление». Это – если к «шлему» и «бескозырке» (Входит Пушкин в летном шлеме, в тонких пальцах – папироса…Входит Гоголь в бескозырке, рядом с ним - меццо-сопрано).

Шурую лесом. Ночь темна…

«Шурую» – опять хулиганское. Да ещё в аллитеру к «шифрую».
«Ночь темна» – к бесовщине. К пушкинскому (надысь помянутому): Мутно небо, ночь мутна. Туда же – сами «мятущиеся бесы».
Вот у нас и Пушкин с Булгаковым перемигнулись. Только Николая Васильевича здесь не хватало! Но и он долго себя ждать не заставил. Однако об этом – чуть позже.

Там царь Иван штурмует Грозный

Опять – хулиганское. Шифрует-шурует-штурмует…
«Там» – снова в Пушкина. В «Лукоморье» (Р и Л). «Там царь Кащей над златом чахнет. Там русский дух…
«Грозный» – Грозный «царь Борис» штурмовал аккурат в новогоднюю ночь 1994-95-го. Штурмовал на хапок. Бездарно-бестолково. Солдатиков расейских положили там… Сотни четыре. Как минимум. Этим штурмом завершился и патриотизм Александра Глебовича (Невзорова).
За Бонда и Дилана – снова в напряг расейской темы.

Прощай немытая Россия!
Помянем тень Бородина

Привет Лермонтову.
А по случаю и «химику» Бородину (да и всей «могучей кучке»). – О, дайте, дайте мне свободу!..
Одетые (!) на Кассиля ордена – «Ордена» – это к фронтовикам. Песня Фельцмана на стихи Сергеева. Один из популярных исполнителей – Иосиф Кобзон. Никакого анти… Просто – в тему. Прикинул, можно ли притянуть в ассоциацию к моему «Кондуит и Швамбранию» Л.К.  При большом желании, почему бы и нет. Но…
А где же Гоголь!?
Н.В. на заре своего творчества (ещё гимназистом) сварганил ходульную романтическую поэмку «Ганц Кюхельгартен».

Справка:
ГК написан Гоголем в подражание идиллии Фосса «Луиза» (1795). Опубликована поэмка в 1829 году под псевдонимом В. Алов. Якобы романтическая «идиллия в картинах».
Известен рассказ Анненкова о том, что Гоголь сразу после приезда в Санкт-Петербург в 1829 году отправился к Пушкину, но застал того спящим, так как он всю ночь «в картишки играл». По мнению Игоря Золотусского, Гоголь шёл к Пушкину именно с поэмой «Ганц Кюхельгартен», так как больше ему показать Пушкину было нечего. По мнению Золотусского, если бы Пушкин прочёл поэму, то он бы вряд ли её одобрил.
После издания поэмы в типографии Плюшара в июне 1829 года на неё появилось несколько отрицательных отзывов. В частности, язвительные отзывы об этой поэме появились в журнале «Московский телеграф» Н. И. Надеждина. После этого Гоголь со своим слугой Якимом выкупил все доступные экземпляры собственной поэмы и сжёг их у себя в номере, поэтому первое издание поэмы является библиографической редкостью.

Какое отношение к предложенному мною названию вирша имеют друг Пушкина декабрист Вильгельм Кюхельбекер и ухлопавший Николая Харито барон Бонгарден, не задумывался. Что образ К в сознании самого Гоголя как-то мелькал, понятно. А вот Б я притянул здесь откровенно за уши. Гораздо более того, чем в «Хризантемах» («Любимой») ко дню рождения супруги

А вот появление в моём тексте (названии) Кюхельбекера можно оправдать ещё и мелькнувшими там «пряником» и «выпечкой». Ибо, в переводе с немецкого, Беккер (Becker, B;cker) – пекарь. Заметьте, они ещё и созвучны (русский с немцем). А K;che – кухня.
А на засыпку вопрос: чего в моей прихохмушке больше – творчества или конструирования?! С учётом того, что некоторые ассоциации я обнаруживаю скорее постфактум, чем…
Прихохмушка, между тем, вышла довольно симпатичная. Не шучу! Правда, вкус у меня ещё тот…
Алов… Первый псевдоним Гоголя. Когда споткнулся о него, завертелось: Алый, Алый… Буквально накануне где-то эта алость (мне) шла. Откуда?!
Вернулся к своим виншаванкам. – Блок! К романсу Зубова.
Кстати, и ритмика моего «полковника» пошла в Зубова-Блока: «Не уходи! Побудь со мною…». Можно и в «Белеет парус…» (М.Ю.)

Дым от костра струёю сизой
Струится в сумрак, в сумрак дня.
Лишь бархат алый алой ризой,
Лишь свет зари – покрыл меня.
Всё, всё обман, седым туманом
Ползёт печаль угрюмых мест.
И ель крестом, крестом багряным
Кладёт на даль воздушный крест...
Подруга, на вечернем пире,
Помедли здесь, побудь со мной.
Забудь, забудь о страшном мире,
Вздохни небесной глубиной.
Смотри с печальною усладой,
Как в свет зари вползает дым.
Я огражу тебя оградой –
Кольцом из рук, кольцом стальным.
Я огражу тебя оградой –
Кольцом живым, кольцом из рук.
И нам, как дым, струиться надо
Седым туманом – в алый круг.
(Блок А.)

А сегодня (уже со вчера, ибо сейчас: 2.01, 1.30) по «киносерии» крутится-вертится «Гоголь». 2017. А там, по первой части («Начало»), и само издание «Ганца К.» (обгоревшее) демонстрируется, и вступительные строки из поэмки читаются. Лизой Данишевской

Светает. Вот проглянула деревня,
Дома, сады. Всё видно, всё светло.
Вся в золоте сияет колокольня
И блещет луч на стареньком заборе.
Пленительно оборотилось всё
Вниз головой, в серебряной воде:
Забор, и дом, и садик в ней такие ж.
Всё движется в серебряной воде:
Синеет свод, и волны облак ходят,
И лес живой вот только не шумит.

Н.В. чередует вольный стих и в рифму. Есть и приличные строки (пусть и немного). Пожалуй, и эти…

1.01.2022

Может и зря…
Зря после злополучного ГК стихи не писал. Гоголь…
Честолюбие!?
Быть вторым (а попробуй, подвинь тут Пушкина!), а то и… Не гоже!
Баратынский так и ушёл недооцененным.
Потомок шляхты. Абрамыч… Небось, Кассиль в орденах под него у меня выскочил.
Жуковский… Чистой воды романтизм. Хотя, по Вейдле, романтизм, раз появившись (на почве разложения Стиля), так никуда и не уходил больше. А просто метался (мечется) между стилизациями и поиском-ожиданием.
Гоголь в своей выморочной «идиллии в картинках» (где идиллией и не пахнет) что-то всё-таки нащупал. Кто-то (поговаривают) даже пытался подхватить…
Фосс. Иоганн Генрих. 1751-1826. Фосса («Луизу») Н.В. «передразнил». У Фосса (замечательного переводчика, на немецкий, античной классики) была настоящая идиллия. Сельские виды. Бытовые подробности пасторской среды.
Основатель (1772) «Гёттингенской рощи» в идиллиях своих ещё пытался примирить зарождающийся романтизм с классицизмом.
«Луизу» в России переводили.
Остался фрагментик Ф. Миллера. Недавно сей русский немец мелькал у меня по поводу «Мудрецов» Ф. Шиллера – в прибаутку («шило на мыло»). Был и цельный перевод от П. А. Теряева. В журнале «Благонамеренный» за 1820 год.
Оттуда:

Старый счастливый отец, прижав к трепещущей груди
Милую дочь свою, восклицает с душевным восторгом:
«Бог сохранит тебя, Луиза, мой Ангел бесценный!
Бог сохранит тебя и в сей и в будущей жизни!
С детских беспечных лет до этих седин я довольно
В жизни пременчивой сей испытал веселья и горя!
Горе к веселью вело, и равно я за то и другое
Вышняго благодарю; а тебя как за Валтера выдам,
С этой седой головой спокойно я лягу в могилу!
Бог защитник тебе: Он печется о детях незлобных;
Он не губит и злых, а тебя добросердую верно
Он сохранит и стезей печалей и радостей жизни
К радостям вечным туда проведет…

А у Миллера отпасторалилось так

Въ сладкой прохлад;, подъ т;нью двухъ липъ широков;твистыхъ,
Что ос;няютъ бес;дку, покрытую мхомъ, привлекая
Цв;томъ душистымъ своимъ пчёлъ шужящіе рои,
За покрытымъ столомъ об;далъ съ любезнымъ семействомъ
Добрый священникъ изъ Грюнау; въ новомъ халат; сид;лъ онъ,
Весело празднуя день рожденія милой Луизы.
Каменный столъ окружало шесть тростниковыхъ скамеекъ,
Барышн; къ этому дню въ подарокъ сплетённыхъ слугою;
A для хозяина были особо поставлены кресла.
Старецъ сид;лъ въ нихъ и, кончивъ об;дъ, занималъ разговоромъ
И назидательной р;чью своихъ домочадцевъ. Цыплята
Съ матерью смирной своей, цесаркой, посп;шно клевали
Хл;бъ изъ ручекъ Луизы; a дал;е ждалъ подаянья
Съ курами гордый п;тухъ, и голуби съ кровли высокой,
И надутый индюкъ. Въ сторон;, подъ бузиннымъ кусточкомъ,
Грызъ остатки об;да Палканъ и ворчалъ на сос;дку,
Хитрую кошку, и щёлкалъ зубами на мухъ безпокойныхъ.
Но почтенная мать, улыбаясь разсказамъ супруга,
Дёрнула тайно за платье Луизу, сидящую подл;,
И головою къ ней наклонившись, тихо сказала:
«Что? пойдёмъ ли мы въ л;съ? или, быть-можетъ, ты хочешь
Праздновать день свой въ бес;дк;, что у ручья? – тамъ въ прохлад;
Можно укрыться отъ солнца. Но что же ты такъ покрасн;ла?».
Дочь взглянула на мать и сказала съ прелестной улыбкой:
«Н;тъ, не въ бес;дк;, мамаша! тамъ вечеромъ запахъ акацій
Слишкомъ тяжолъ для меня, особенно съ запахомъ лилій
И резеды; да притомъ у ручья комары безпокоютъ.
Солнце такъ ласково гр;етъ; въ л;су же гораздо прохладн;й».
…………………………………
Кр;пко отца, цаловала въ уста и ручкою н;жной
Гладила щёки его. A отецъ её взялъ на кол;ни,
И отв;чалъ ея ласкамъ, тихо качая шалунью.
Руки обоихъ гостей пожимая, спросила хозяйка:
«Сыты ль вы, милые? Скромный об;дъ нашъ не можетъ сравниться
Съ графскимъ роскошнымъ столомъ; но друзья не осудятъ, над;юсь,
Сельскій об;дъ. A теперь намъ зд;сь не напиться ли кофе?
Знатные люди всегда пьютъ его посл; об;да».
Ей на то отв;чалъ благородный и в;жливый Вальтеръ:
«Благодаримъ отъ души за всё угощеніе ваше.
Не пристыдите лишь Карла. Лучше быть добрымъ, ч;мъ знатнымъ.
Если бъ за этимъ столомъ сид;лъ и самъ Крезъ богатый,
Въ этой прохладной т;ни и въ этомъ обществ; миломъ, радушномъ,
И если бъ онъ пожал;лъ о своёмъ прихотливомъ об;д; –
О, тогда бы его надлежало оставить голоднымъ!
Лучше теперь мы отправимся въ л;съ, и когда ваша лодка
Къ намъ принесётъ васъ, тогда мы, по семейному, вм;ст;
Кофе сваримъ и напьёмся подъ т;нью берёзъ б;лоствольныхъ».

Лепота! Во истину – «отпасторалилось»: как в галльское пастушество, так и в германское пасторство. В благость.
Гоголя повело иначе. Гоголь, скорее, к По потянул. К Эдгару Аллану.
Вот, если бы был уверен, что никакого Аллана По в момент написания своего ГК Николай Васильевич не ведал, опять бы мелькнуло шальное: А нет ли какой переклички между этим гоголевским псевдонимом (Алов) и фамилией, которую Эдгар принял по усыновлению добрыми Алланами?!
По публикует свои первые стихи (сборник «Тамерлан») в 1827-м. Под ником «Бостонец». В это же время Гоголь «дразнит» Фосса. Так что…
Всего лишь «параллелька». Первые опусы По и вовсе не привлекли с себе никакого внимания. Николаю Васильевичу (Алову) критики хотя бы нахлобучили.
А родились-то они в один год! 1809-й. И пережил Н.В. Эдгара на каких-то два с месяцами. И по рождении наш Гоголь был всего-то Яновским.

Согласно семейному преданию, он происходил из старинного казацкого рода и предположительно был потомком Остапа Гоголя – гетмана Правобережного Войска Запорожского Речи Посполитой. Некоторые из его предков приставали и к шляхетству, и ещё дед Гоголя, Афанасий Демьянович Гоголь-Яновский (1738–1805), писал в официальной бумаге, что «его предки, фамилией Гоголь, польской нации», хотя большинство биографов склонно считать, что он всё же был малороссом. Ряд исследователей, чьё мнение сформулировал В. В. Вересаев, считают, что происхождение от Остапа Гоголя могло быть сфальсифицировано Афанасием Демьяновичем для получения им дворянства, так как священническая родословная была непреодолимым препятствием для приобретения дворянского титула.
Прапрадед Ян (Иван) Яковлевич, воспитанник Киевской духовной академии, «вышедши в российскую сторону», поселился в Полтавском крае, и от него пошло прозвание «Яновских» (по другой версии они были Яновскими, так как жили в местности Янове). Получив дворянскую грамоту в 1792 году, Афанасий Демьянович сменил фамилию «Яновский» на «Гоголь-Яновский». Согласно церковной метрике, будущий писатель при рождении всё-таки был назван Николаем Яновским. По прошению его отца Василия Афанасьевича в 1820 году Николай Яновский был признан дворянином, а в 1821 году за ним была закреплена фамилия Гоголь-Яновский. По-видимому, Николай Васильевич не знал о настоящем происхождении фамилии и впоследствии отбросил её вторую часть «Яновский», говоря, что её поляки выдумали, оставив себе только первую – «Гоголь». Отец писателя, родившийся в родовом имении Яновщина (ныне Гоголево), Василий Афанасьевич Гоголь-Яновский (1777–1825), умер, когда сыну было 16 лет. Полагают, что сценическая деятельность отца, который был замечательным рассказчиком и писал пьесы для домашнего театра, определила интересы будущего писателя – у Гоголя рано проявился интерес к театру.
Мать Гоголя, Мария Ивановна (1791–1868), рожд. Косяровская, была выдана замуж в возрасте четырнадцати лет в 1805 году. По отзывам современников, она была исключительно хороша собой. Жених был вдвое старше неё.
Помимо Николая в семье было ещё одиннадцать детей. Всего было шесть мальчиков и шесть девочек. Первые два мальчика родились мёртвыми. Николай был третьим ребёнком. Четвёртым сыном был рано умерший Иван (1810–1819). Затем родилась дочь Мария (1811–1844). Все средние дети также умерли в младенчестве.

Получается, что Гоголь наш – чуть ли не поляк, да и вообще весь «зашифрованный». Детектив, одним словом. А первым мастером детектива кто был?! Да Эдгар По.
Не знаю, из чего-там кинотрилогия гоголевская рождалась-возникала (надо бы Кулиша перечитать, от конца XIX в.) – мы про фильм 2017 года – но По мне отчего-то по ходу прогляда аукается. Впрочем, оба (не я – а…) – «конченые мистики».
Сам Бес Противоречия (По) «долгое время мистифицировал американскую и русскую общественность, а также литературоведов своими «воспоминаниями» о пребывании в Санкт-Петербурге в 1829 году, однако на самом деле в России никогда не был. Мистификации По поддался и советский писатель В. П. Катаев, включивший ссылку на якобы состоявшуюся встречу По с А. С. Пушкиным в Петербурге в свой роман «Время, вперёд!»».

А кто у нас (в русской литературе) первым всерьёз взялся за Эдгара?! – Правильно! Фёдор Михайлович.

После продолжительного периода, в ходе которого в периодике появлялись случайные и разрозненные переводы По неизвестного авторства, в 1861 году вышел первый критический обзор и сразу от признанного мастера русской литературы (подготовленное к 01.12.1861 г.). Во вступительной статье к «Трём рассказам Эдгара Поэ» Достоевский на двух страницах детально проанализировал представленные ему работы писателя. Признав за По большой талант, он увидел в нём «продукт своей страны», что являлось скорее претензией, чем комплиментом. Однако он также отметил поразительную силу его воображения, в которой была черта уникальная, отличавшая его от других писателей – сила подробностей. Даже в целом положительная оценка Достоевского в его заметке не вызвала к творчеству американского писателя должного интереса. Ещё в течение 25 лет он оставался случайной фигурой в русской литературной жизни.

Вплоть до «старших символистов» (Бальмонта и Брюсова). Эти уж постарались…
А Гоголь – почти и ни при чём (так и хочется сказать с огрехом – типа «не причём»). Отмеченные переклики – токмо фантазия Вольфа Никитина.
Однако, чудится мне, что авторы кинотрилогии (режиссёр Егор Баранов, сценаристов – целая горсть, хотя ведущим там (идея) Александр Цекало) и по жанру (детектив с ужастиками), и по сюжету что-то от По всё-таки притянули…

1829 год. Юный Николай Васильевич Гоголь (Александр Петров) служит судебным писарем в III отделении Собственной Его Императорского Величества канцелярии в Санкт-Петербурге (хотя в реальности Третье Отделение было не сыскным по уголовным делам, а службой государственной безопасности с довольно широкими полномочиями). Во время несения службы, чаще всего при убийствах, Гоголя мучают припадки, во время которых его преследуют странные видения, и в бессознательном состоянии он записывает, казалось бы, бессмысленные слова.
Неожиданно Гоголь знакомится со знаменитым следователем Яковом Петровичем Гуро (Олег Меньшиков), который сразу отмечает необычное свойство молодого писаря: его бессвязные записи оказываются ценными подсказками для расследования и убийца в кратчайшие сроки оказывается раскрыт. Вечером того же дня Гоголь, разбитый критикой и неуверенностью в собственном таланте, в слезах и бессильной ярости сжигает все скупленные образцы своего первого наивно-романтического произведения «Ганц Кюхельгартен». Следующим утром Гоголя навещает Гуро, тёплым словом поддерживает его и советует не падать духом после первой неудачи пробы пера, и также выражает признательность за короткое сотрудничество. Гуро собирается расследовать таинственные убийства девушек в Полтавской губернии около небольшого села Диканька. Гоголь, ночью имевший виденье об этом, просит Гуро взять его с собой в качестве помощника и писаря, к тому же он родом из тех мест. Гуро, симпатизирующий и заинтригованный припадками-видениями юноши, с лёгкостью даёт своё согласие и они отправляются в путь.

Это – к «Началу». «Вий» и «Страшная месть» появились в 2018-м.
А с какого хрена эти киношники назвали доктора-патологоанатома Леопольдом Леопольдовичем Бомгардом?! Леший с ним – Леопольдом. Но Бомгарда-то они притянули сюда, небось, по той же ассоциации, что и я Бомгардена в название «прихохмушки».
Чтобы не забыть. – В ночь с 29 на 30 декабря мне снился лютый сон. С подробностями вплоть до деталей. Какое-то поселение. Скорее пригород (а то и село). Постройки розные. Кусты-дерева. И я там мечусь. И начинается пожар. Дыму-то! И возгорания. Построек этих. Кустов. Самой земли.
И на фоне всего этого – не просто эротика, а… В общем, регулярные оргии с какими-то девками. Наташке вкратце поведал. Та хмыкнула. То ли понимающе-одобрительно, то ли с подозрением.
Так вот… По «Гоголю» горений всяких хватало. А когда одно из них наложилось на сцену с Гоголем и ведьмой Оксаной (дочкой мельника)… А Оксана эта, по ходу действа, ещё и принимала облик Лизы Данишевской… Мне совсем захорошело. Я – про сон накануне. И смех, и в грех.

Луиза. Графиня фон Фосс. Иоганн Генрих Фосс графом, по-моему, не был. То есть, можно положить, что и не родня. Так…
А Луиза эта (портрет) написана Иоганном Фридрихом Бури (1763-1823).
Бури (прямо к «Буре и натиску»!) был знакомцем Гёте. Одно время работал в Касселе. Сей город никакого отношения ко Льву Кассилю не имеет. Категорически! Кстати, не имеет отношения к моему Абрамычу и киношный Леопольд Бомгард. Просто – случайные совпадения (лев, леопольд…). Тем более, что имя Леопольд произошло от древнегерманского имени Leudbald (Liudbold, Leupold), образованного от сочетания «liut» («народ») и «bald» («смелый»). Потому и переводится, как «из смелых людей», «храбрый».

2.01.2022
PS:
Гуро Яков Петрович…
Александр Иванович Гуров.

– (род.17 ноября 1945, с. Шушпан-Ольшанка, Староюрьевский район, Тамбовская область, РСФСР, СССР) – российский государственный и политический деятель, юрист. Генерал-лейтенант милиции в отставке, генерал-майор ФСК России в отставке. Депутат Государственной думы Федерального собрания Российской Федерации III–V созывов с 18 января 2000 по 21 декабря 2011, член фракции «Единая Россия».
Доктор юридических наук, профессор. Автор более 150 научных работ, в числе которых монографии и учебные пособия.
25 июля 1973 младший лейтенант милиции Александр Гуров застрелил домашнего льва Берберовых – Кинга, участвовавшего в то время в съёмках фильма «Невероятные приключения итальянцев в России», решив, что тот угрожает жизни человека.
Окончил юридический факультет МГУ им. М. В. Ломоносова в 1974.
С 1974 по 1978 работал в Управлении уголовного розыска МВД СССР.
С 1988 по 1991 – начальник Шестого главного управления МВД СССР по борьбе с организованной преступностью, коррупцией и наркобизнесом. Тогда же, в «Литературной газете» публикуется его, в соавторстве с Юрием Щекочихиным, первая сенсационная статья об организованной преступности в СССР под заголовком «Лев готовится к прыжку», позже продолжение «Лев прыгнул».
С 1992 по 1994 возглавлял бюро по борьбе с коррупцией, занимал пост первого заместителя начальника Центра общественных связей, работал консультантом Регионального управления по борьбе с организованной преступностью (РУОП), руководителем Научно-исследовательского института проблем безопасности Министерства безопасности Российской Федерации. Избирался народным депутатом Российской Федерации, был членом Комитета Верховного совета по вопросам законности, правопорядка и борьбы с преступностью.
В 1990 был консультантом при создании фильма «За последней чертой».
12 декабря 1991, являясь членом Верховного совета РСФСР, проголосовал за ратификацию беловежского соглашения о прекращении существования СССР.
После реорганизации спецслужб и упразднения НИИ проблем безопасности в 1994 ушёл из правоохранительных органов (как генерал-майор Федеральной службы контрразведки) и четыре года находился в запасе.
В это время работал руководителем службы безопасности «ТЭПКО-банка» (Москва), с 1995 – вице-президентом фирмы «Инфосервис» (Москва).
С осени 1999 являлся одним из лидеров межрегионального движения «Единство» («Медведь»).
19 декабря 1999 был избран депутатом Государственной думы III созыва по федеральному списку избирательного объединения «Единство» («Медведь»), в котором занимал третье место. Был членом фракции «Единство», председателем Комитета Государственной думы по безопасности.
7 декабря 2003 был избран в Государственную думу IV созыва, был членом фракции «Единая Россия», членом Комитета по безопасности.
2 декабря 2007 избран депутатом Государственной думы V созыва в составе федерального списка кандидатов, выдвинутого Всероссийской политической партией «Единая Россия», вновь стал членом Комитета по безопасности. Возглавлял Мандатную комиссию Госдумы.
О себе считает, что «добросовестно проработал в системе органов внутренних дел и органах госбезопасности четыре десятка лет».

А Гуро-Гуров напомнил мне своё. Тоже – «новогоднее». Шестилетней давности. Завтра – «годовщина».

«Юрий Иосифович Гуров»

Свинок купим морских. Слава Богу, хорька нам не надо.
С ним – одно беспокойство. Уж больно коварны хорьки.
Я коньячный галлон отдаю за глоток лимонада.
«Евроопт» отдаю за дощатые эти ларьки.
Желатин фонарей и бесплотные синие тени.
Чёрной сажей на реях повисли обрывки небес.
Сколько горьких потерь в дребедени пустых обретений!
Сколько серого пепла за пёстрым фасадом чудес.
Это наша зима в грязных лужах по пояс утопла.
Не жилец, не мертвец от окраины к центру бреду.
Воронёная сталь и ревущее бездною сопло,
Обороной щетинясь, меня приучали к труду.
Слава Богу, чужой. Без кроваво-крикливых отечеств.
Я – осколок страны, унесённой в своё никуда.
Разлетаемся все накануне единственной встречи –
Той, что ляжет на плечи могильною глыбою льда.
(4.01.2016)
PS:
Купим морских свинок. Слава Богу, хорька нам не надо (ОВ)

Мой Гуров к менту Александру Ивановичу – никакого! А вот с «Пишу полковнику» или с собственно «Вильгельмом и Ганцем» – даже очень. В переклик.
В «ЮИГ» у меня собрались Юра Шевчук (с его «Ларьком»), Иосиф Александрович Бродский («От окраины к центру») и подбросившая «идею» (тему) ОВ. ОВ – Оксана. ВожГурова. В представлении в определённых кругах не нуждающаяся.
Привет «дочке мельника»!
А текст ЮИГ – не чужой и нынешнему.
Во всяком случае, ниточка от Слава Богу, чужой. Без кроваво-крикливых отечеств легко протягивается к Прощай, немытая Россия!

Гуров… В фамилии слышится что-то еврейское (Бен-Гур, Гуревич, Гурвич…). Однако и польское: Гура (не обязательно «Зелена»).
Гуроны, огурцы…
Огурец – как-то и к Вож-гурову. Шучу!
Это я так под фамилию ОВ подкапываюсь. К её корням.
Зачем?!
Так подверн… Ниии! Просто Оксана (наша) уж две недели, как хворает. На связь почти не выходит. А мы к ней неравнодушны будем.
Фамилия эта – от мужа досталась-осталась. Иван её продолжит.
А я – лишь о корнях. К слову.
Вож… Воз… – Если к префиксу. К «глубине-высоте-возврату-обращению».
А если и здесь – «корневое»? Как в купчике Вожеватове. А в нём – от чего? От «вожатого» (вождя)? От «вожжи» (кучеряво-кучерово)? Да мало ли…
Переходы «ж» и «з», «г» и «к». Возможность сращенности «вожг» (возг).
Дышит и «возгоранием» (к «ожогу»), и «ошкуриванием». А то и «гружением-кружением».
Что-то кряжисто-корявое. Хваткое-вёрткое. Не зря к тому купчику клонится.

Самый раз к Вейдле вернуться. Тем более, что из него и к Мифу набежало, и к Символу (смысло-образу). А уж к звуко-смыслам…

Одно лишь ясно: необходимо, но не достаточно, чтобы слова рождались из слова; надо еще, чтобы слово воплотилось полностью в словах.
В этом воплощении – вся тайна словесного искусства (как и тайна искусства вообще). Человек владеет словом и получает готовыми слова, как и правила их сочетания. В его живой речи, его слове, в каждом высказывании его оживают слова и выполняют его волю. Но не всякое высказыванье требует, чтобы слово воплотилось в составляющих это высказыванье словах. Воплощению подлежит лишь то, что путем обозначения названо быть не может. Я обозначаю словами понятия и единичные предметы, «входящие» в эти понятия, но мой внутренний мир, мое восприятие предметов и всю конкретную качественность внешнего мира я могу высказать только путем воплощения того, что я «хочу сказать» в звукосмысловой материи моей речи. Обозначения условны, они, как цифры или нотные значки, ничего не имеют общего с тем, что они обозначают, тогда как выражающие слова, звучания и ритмы слов стремятся к сближению, к сходству, к отожествлению с выражаемым, к воплощению его в том, что его выражает.
Воплощение это музыка осуществляет в звуках и соотношениях звуков, носителях не только необозначаемого, но и невыразимого (словами) смысла; живопись – в красках, линиях, объемах и соотношениях их между собой и со смысловыми элементами изображения. Поэзия осуществляет его в словах и словосочетаниях: в соотношениях между их смыслами, между их звучаниями и между звучанием и смыслом. Но, в отличие от обозначения, воплощающее выражение есть творческий акт, который может удасться и не удасться или удасться только частично. В поэзии, это творческий акт слова, пользующегося словами. В случае полной удачи он приводит к тождеству слов с тем, что ими выражено, но конечно (вопреки эффектному, но нелепому утверждению) не к тождеству типа «А есть не что иное, как Б», а к тождеству, не уничтожающему разность, а лишь устраняющему ее из созерцающего сознания: «А есть Б, хоть я и знаю (но не ощущаю, не чувствую, не познаю), что А не есть Б». Потому богословский термин «воплощение» здесь и уместен, что христианское учение, закрепленное Халкидонским собором, утверждает как нераздельность, так и неслиянность двух природ в Богочеловеке. Наше человеческое слово не соприродно Слову, которое «было в начале» и не соизмеримо с Ним; оно лишь делающая нас людьми, дарованная нам и осуществляемая нами способность обозначать, а наряду с этим еще и выражать, воплощая выражаемое в словах, с которыми оно образует нераздельное, хоть и неслиянное единство. Если единства не получилось, если творческий акт не удался, слова либо становятся (как говорят) «пустым звуком», либо – что чаще всего и случается – остаются всего лишь обозначающими, «невыразительными» знаками, пригодными для практических надобностей и (при соблюдении особых, противоположных поэтическим условий) для науки, но не для поэзии.
(О стиходеланьи. 4. Слова, слова, слова)

Чего добивался Гёте, когда переделывал свое стихотворение? Того, чтобы смысл стал звуком, а звук – смыслом (в поэзии эта работа может начинаться как со смысла, так и со звука). Когда стихотворение, как в этом случае, сплошь из звукосмысла и состоит, оно достигает высшей степени непереводимости. С полной точностью перевести и вообще можно разве что расписание поездов или телефонную книгу. Языки не накладываются один на другой, как треугольники в геометрии; слова одного не совпадают со словами другого, ни по смысловому объему, ни по принадлежности к той или иной языковой среде, ни по законам своего сочетания. Стихотворение (как и литературная проза) трудно переводимо, даже когда звукосмысл не играет в нем большой роли или никакой роли не играет. Таких стихотворений, даже лирических, даже и коротких, очень много, больше чем тех, где смысл и звук нераздельны от начала до конца. Стихотворение может полностью принадлежать поэзии, будучи основано почти на одном лишь звучании или почти на одном смысле. Но слова «почти» из этой моей фразы всё-таки выкинуть нельзя. Поэзия, даже независимо от воли поэта, стремится к звукосмыслу, потому что в нем – существо поэзии. Стихи переводимы – хоть и очень относительно – в той мере, в какой смысл не сливается в них (полностью) со звуком; поскольку это слияние осуществлено, их нельзя перевести.
(О непереводимом)
…………………………………………………

Выражение и обозначение. Смысл и значение.
Выражение – символично (символьно, символистично), энергийно.
Символ (сим-болон).
Справочка (по «Вике»). Терпимая (с некоторыми сокращениями)

Символ (др.-греч. ;;;;;;;; – «совместное бросание», условный знак, сигнал) – неиконический знак, изображение, не имеющее видимого сходства с обозначаемым предметом. Условный знак каких-либо понятий, идей, явлений. В семиотике – коннотат (обозначающее), не имеющее денотата (обозначаемого предмета). Либо знак, обладающий смыслом, но лишённый значения. Примеры: фантастические образы, мифологические существа, у которых нет соответствий в реальном мире. Классический пример символизма дал Платон в своём «символе пещеры» (Государство. VII. 514–515).
И. Кант утверждал, что искусство, будучи интуитивным способом создания представлений, в целом носит символический характер. А. Ф. Лосев символ как «субстанциальное тождество идеи и вещи».
«Всякий символ заключает в себе образ, но не сводится к нему, поскольку подразумевает присутствие некоего смысла, нераздельно слитого с образом, но ему не тождественного. Образ и смысл образуют два элемента символа, немыслимые друг без друга. Посему символы существуют как символы (а не как вещи) только внутри интерпретаций». (Мамардашвили M. K., Пятигорский А. М. Символ и сознание. Метафизически размышления о сознании, символике и языке / Под общей редакцией Ю. П. Сенокосова. – М.: Школа «Языки русской культуры», 1997).
В XX веке неокантианец Э. Кассирер обобщил понятие символа и отнёс к «символическим формам» широкий класс культурных явлений, таких как язык, миф, религия, искусство и наука, посредством которых человек упорядочивает окружающий его хаос. В художественном творчестве (литературном тексте или изобразительном искусстве) символ «опредмечивается» посредством художественных тропов (метафор, сравнений, метонимий). Подобное явление в Средневековье именовали «символической связью» (лат. symbolic nexus). Именно так Исидор Севильский обосновывал символичность христианской иконографии в своём труде «Этимологии» (VII в.; Книга VII).
В древнегреческих мистериях символом называли тайное слово, пароль, какую-либо вещь, например, половинку разломанной монеты, по которым Посвящённые в таинства узнавали друг друга. Позднее символами стали называть предметы, представляющие собой залог какого-либо договора или долгового обязательства либо имеющие тайное значение для определённой группы лиц, корпораций, ремесленных цехов и гильдий, тайных обществ.
В изобразительном искусстве символ возникает в момент слияния плана содержания и плана выражения – представления, сложившегося в сознании человека благодаря знаку и его иконической (изобразительной) форме. В результате такого слияния знак, не изображающий конкретный предмет, становится его «представителем». Художественное течение, возникшее в результате обострения такого иконографического процесса, называют символизмом.
В русской религиозной философии понятие символа трактовали особенным образом, хотя и в русле неокантианской традиции: «Символ есть трансцендентно-имманентное действие некоей сущности, выражение энергии… Он имеет корни в той же глубине, из которой проистекает и реальность».
В культуре ХХ века различия понятий знака и символа постепенно стирались. В обыденной жизни при желании любой предмет можно воспринимать символически. Символами часто называют образы и персонажи античной мифологии, элементы орнамента, аллегории, эмблемы. Поэтому необходимо разделять общие понятия символизма и символического мышления и специально создаваемые символы в качестве индексальных знаков.

Совместное бросание…
Как-то «со-ударение». Встреча (сочетание) энергий. Нисходящей и восходящей.
В символе (особенно – в «символьности») слышится (чуется-чудится) сочетание воли (воль).
У Вейдле – выражение есть выражение смысла. В связи с этим важно именно его (В.В.) понимание оного. А именно – отличие смысла от значения. Исходя из этого различия, значение – обозначаемо (о-значаемо). А смысл – выражаем. В вымысле-символе. И отношение символа к смыслу существенно иное, чем знака к значению.
Знак указывает (на предмет). Символ – выражает. В символе предмет (смысл) выражается-присутствует.
Точнее: самовыражается. При участии внимающего (субъекта). В причастности к Самому Самому.
Но так, что имеет место единство S и O. В нераздельности-неслиянности. Что и есть личность. Таким образом я пытаюсь «собирать» Вейдле и Лосева, кои и на самом деле весьма близки.
Выражение и обозначение. Вымысел и о-смысление. Осмысление – охват понятием. По(н)ятие – схватывание.
Но: у Лосева, понимание выразительно, тогда как мышление конструктивно. Мышление – конструирование (понятийное реконструирование бытия на основе виденья). То же, что – о-смысление?! Или осмысление – использование (применение) уже готовых конструкций (понятий). Тогда как мышление – их производство.
В любом случае мышление и осмысление перетекают друг в друга.
Или: в о-смыслении сочетаются вымысел (виденье-выражение) и конструирование. Восстанавливается виденье, которое может угасать в фазе конструирования.
Чувство (не путать с ощущением) – Рассудок – Разум.
К Канту. Опосредствование исходного виденья рассудочным конструированием и снятие (если по Гегелю) последнего в акте осмысления.
У Гегеля: конкретно эмпирическое – абстрактно спекулятивное – конкретно спекулятивное. Что-то пропустили?! Типа: просто эмпирическое («абстрактно эмпирическое»).
У Ленина (т.29, с.152-153): «От живого созерцания к абстрактному мышлению и от него к практике – таков диалектический путь познания истины, познания объективной реальности».
При всей моей к нему… «Науку логики Гегеля» Ильич от-конспектировал недурно. В этом месте – «О понятии вообще».
Практика (совокупная человеческая деятельность, направленная на преобразование мира) в качестве познания – по-своему перекликается с мифологией. Между прочим, А. А. Богданов, отвечая Ленину на критику эмпириокритицизма, уличил того в «религиозности». В отместку, что ли?! Ибо В.И. сам предпочитал атаковать оппонентов с позиций «воинствующего атеизма».
Чего в этом споре было больше – борьбы идей или «политики» (партийная касса, влияние в партии вообще) – не наша проблема. Но ругался Ильич крепко…
А это отношение к самой глубокой (в области философии) книге Ленина, выказанное А. М. Горьким.

«... начал читать и с тоской бросил...Что за нахальство! В книге его разъярённый публицист, а философа – нет: он стоит передо мной как резко очерченный индивидуалист, охраняющий прежде всего те привычки мыслить, кои наладили его «я» известным образом и – навсегда... работа – неряшливая, неумелая, бесталанная».

А это из ответа уже самого Богданова

«Внешний аппарат учёности В. Ильина (псевдоним, которым Ленин подписал эту книгу) огромный. Тысячи имен и цитат проходят перед читателем в дикой пляске. Оставляя в неопытном человеке чувство тревожной растерянности перед той бездной знания, в какую проникло глубокомыслие автора. Читатель подавлен: ему кажется, что целой жизни изучения мало, чтобы одолеть философскую премудрость абсолютных и вечных истин. О критике где уж тут и думать... На такой психологический результат рассчитан метод цитатного ошеломления, и, несомненно, цель иногда достигается».

Или (долго не мог отыскать цитату – спасибо возможностям «железного друга»: сначала поднял у П. В. Копнина его опус «Философские идеи В. И. Ленина и логика», а затем использовал опцию «найди» и метку «инстинктивный человек»): «Перед человеком сеть явлений природы. Инстинктивный человек, дикарь, не выделяет себя из природы. Сознательный человек выделяет, категории суть ступеньки выделения, т. е. познания мира, узловые пункты в сети, помогающие познавать ее и овладевать ею» (т.29, с.85 – Предисловие к II изданию).
Однако в самого Копнина мы упираться не будем (шибко официален был). Иное дело Ильенков. Самогуба Эвальда Васильевича я чуть ли ни с детства уважаю. Но и его (об абстрактном и конкретном) отложим на лучшие времена. Если таковые, конечно, грядут.
К Лосеву.
Понятие – логическая модификация эйдоса. То есть понимание и понятие у Лосева существенно разводятся. Точнее, различаются. Именно, как виденье и конструирование.
А сам Эйдос?! В отличие от понятия.
Его «движение» от числа к идее (к модели, к вещи в её предельности).
К символу, в коем уже «встречаются» субъект и объект. То есть – восстанавливается («трансцендент-имманентно») личность, изначально, вероятно, разлитая в текучести сугубо смысловой энергии, в чистой выразительности-акте. В отвлечённости от того, что-чем-кем выражается.

Собственно, Вейдле.
Религия и искусство. Искусство – язык религии.
Через икону. Платонизм (неоплатонизм). Византизм. Тело духовное (бесплотное).
Через архитектуру храмовых сооружений.
Через духовную (церковную) музыку и пение…

По Лосеву, искусство вырастает из Мифа. То же, в принципе, и у В.В. Миф («мифология» как перво-бытие человека) может существовать и без религии. Но не наоборот. Так – у Алексея Фёдоровича.
Отношение же между М и Р, как двумя мировоззренческими и миробытийными створами, отдельный вопрос. В.В. особого значения ему, как нам показалось, не придаёт. С чем могут быть связаны некоторые накладки.
Всё прочее со-человечное (помимо М и Р) – между ними. И вот среди этого «прочего» Искусство занимает особое место. Собственно, оно и выступает первой Культурой (культурой как такой). Изначально, до выявления в оной философии, науки, права…
М и Р – не только границы (створки) Культуры, но и питающие её Земля и Небо. Питающие, обстоящие, но целиком с нею никогда не совпадающие.

1 В начале сотворил Бог небо и землю.
2 Земля же была безвидна и пуста, и тьма над бездною, и Дух Божий носился над водою.
3 И сказал Бог: да будет свет. И стал свет.
4 И увидел Бог свет, что он хорош, и отделил Бог свет от тьмы.
5 И назвал Бог свет днем, а тьму ночью. И был вечер, и было утро: день один.
6 И сказал Бог: да будет твердь посреди воды, и да отделяет она воду от воды.
7 И создал Бог твердь, и отделил воду, которая под твердью, от воды, которая над твердью. И стало так.
8 И назвал Бог твердь небом. И был вечер, и было утро: день второй.
9 И сказал Бог: да соберётся вода, которая под небом, в одно место, и да явится суша. И стало так.
10 И назвал Бог сушу землею, а собрание вод назвал морями. И увидел Бог, что это хорошо.
……………………………..
(Бытие 1 глава)

Мифология без Религии (до Р) – да и без Искусства – есть состояние «дикости». Ей и принадлежит «инстинктивный человек» Ульянова-Ленина. Правда, переход к Культуре обусловлен изначально не обязательно «ступеньками-категориями»…
В случае с Античностью, – если вернуться к феномену её Философии (изначально – «физиологии»), – очевидна теснейшая связь последней (в исходном пункте) с возникновением «чистого мышления» – теоретической математики. Т. о., математика («наука как такая») оказалась тем резцом, который вычленил из тела Мифологии философский (умозрительный) Логос.
Такого резца не оказалось в цивилизациях более древних. Включая Египетскую. «Математика» там, конечно, была. Но… Не «теоретическая». От того не сложилось ни философии, ни права. Да и вопрос о самом различении Мифологии и Религии остаётся в отношении таких (и не только) феноменов открытым. Кроме того, имя «мифология» – существенно двусмысленно. Ибо вносит некоторую путаницу в отношение между Мифом (его «бытием-действительностью») и наукой о нём. А также повествованием – вроде Эпоса.
Ведь и ;;;;;, и ;;;;, и ;;;;; – слово. И его оттенки – «речь, сказание, предание, повествование, стих, высказывание, суждение…» – ещё не всё проясняют.
А «логия» может трактоваться и как «учение-наука», и как «речение-язык». В этом смысле «мифология» примерно так же проблематична (в своём «именовании»), как и «филология». Ибо последняя, обычно трактуемая как «языкознание», может пониматься и как (буквально!) «любовь к словесности».
Само название милетской «физиологии» подчёркивало исходную нераздельность философии и науки. Если «логию» понимать именно как «учение». А их расчленение можно приписать хотя бы Аристотелю. Хотя бы – с различения «физики» и «метафизики». Вне зависимости от того, насколько Метафизика была продуктом творчества именно Аристотеля (а не его последователей).
Правда, опять-таки, и здесь (в «физиологии») «логия» может склоняться не к «учению-науке», а к «речению». Намекая на тезис, столь знаменательный уже для Просвещения: «Природа говорит с нами на языке математики».
Однако, нас интересует главным образом Искусство.

Над вымыслом слезами обольюсь…
Вымысел и есть выражение в его художестве (искусстве). Само выражение можно трактовать как акт (действие), а вымысел – как продукт. Как субстанциализацию энергии. Как действительность.
Вымысел – собственно символ. Близко (если не равно) ему и во-ображение.
Смысл, выражаясь, сочетается с образом в смысло-образ или звукосмысл. Вымысел выражает это сочетание со стороны смысла. Воображение – со стороны образа.
Искусство – язык Религии (В.В.). Такое понимание вполне оправданно. В нём подчёркивается природа со-творчества. Со-творчества Бога и человека. Схвачена со-вестность творчества. С намёком на некоторую вину по отношению к Творению.

Пока не требует поэта
К священной жертве Аполлон,
В заботах суетного света
Он малодушно погружён;
Молчит его святая лира;
Душа вкушает хладный сон,
И меж детей ничтожных мира,
Быть может, всех ничтожней он.
Но лишь божественный глагол
До слуха чуткого коснётся,
Душа поэта встрепенётся,
Как пробудившийся орёл.
Тоскует он в забавах мира,
Людской чуждается молвы,
К ногам народного кумира
Не клонит гордой головы;
Бежит он, дикий и суровый,
И звуков и смятенья полн,
На берега пустынных волн,
В широкошумные дубровы...

Да простит нас Творец за отсылку к Аполлону! Хотя и она – уместна. Более того, в ней заострена противоречивость творчества. Его оппозиция (если не поощряемая, то всё-таки оправдываемая) спасению.
А и слово «искусство» откликается в целом спектре (кустике) «со-словий». Включая искус (соблазн)-искушение.
Добро и Зло. Красота и Безобразность (в обоих «версиях»). Как-то – к первородному греху. К искушению «плодом» запретного древа.
Познание, жизнь, творчество… Вейдле не чурается упрёков в адрес Просвещения, противопоставляя ему сразу и Средневековье, и Возрождение. Через оппозицию «обозначения» и «выражения», знака и символа, конструирования и творчества, жития и жизни.

Вымысел и выдумка. В.В. принципиально разводит эти, казалось бы, близкие имена. Интуитивно ощущается правота такого разведения.
Иное дело, что на мове (бел. язык) выдумка есть-таки вымысел. Таким «выкрутасом» мы обязаны «думке». Ибо думка, у нас – мысль.
В русском мы знаем «думу», а не думку. Думу думают. Но думать и мыслить – не одно и то же. Здесь мне вспоминается лосевское: мыслить не то, что созерцать, думать или рассуждать. А к этому – снова его: о конструктивности мышления в отличие от выразительности понимания.
Однако вымысел – не конструкция! Вымысел – как раз выразителен. То есть он – не продукт мышления. Продукт мышления – мысль. А дума – предмет «думания».
Лосев различает идею и понятие (логическую модификацию идеи). Отсюда вырисовывается следующее – парадоксальное: идее близка (процессуально, исторически) именно дума, а не мысль. Мысль же тянется дальше – к понятию. Конструктивность последнего отграничивает его от понимания. И это – при всей созвучности имён. Через «по». С «ять» и «имать».
Думы мои думы, боль в висках и в темени…
Если поверить Есенину, дума бывает тяжёлой, мучительной, тёмной…
Мысль – светлее. Резвее, что ли (кивнул газмановским «скакунам»). В понятии она и вовсе «стерилизуется».
В думе чуется что-то смутно-дымно-туманное. Идея – дума – мысль. Мысль – как просветление (очищение) думы. И здесь мысль уже ближе (предметно) к идее, чем дума. Мысль – беспристрастнее и бесстрастнее. Объективнее что ли!? А дума – как-то мнение.
Дума ещё и мечта. Мара (блр.)! К марево-«хмарево»…
Бывает, вестимо, и сладкой. Но попробуйте представить такой мысль!
Думка… Думка – мысль. Хотя и соскальзывает к «мыселке». Белка-мыселка…
Если «выдумка» у нас «вымысел», то как быть с коррелятом уже русской «выдумки»?! Или в мове такая нюансировка уже отсутствует?
Пусть вымысел – выдумка, но мышление-то «мысленне».
Всё идёт к тому, что беларусы не различают (или – почти не различают) ни глагольные формы – сливая «мыслить» и «думать» в единое «думаць», – ни вымысел и выдумку…
И «думка» наша, пусть и мысль, но будто подёрнутая дымкой.

PS:
Сие – в процессе. «Прогулки с Вейдле. Между Мифом и Вымыслом». Полагаю, надолго.
Многое откладывается (в о-смысление), ожидая своего часу.

2. «На Рождество близ Макондо. Между Истиной и Ложью, рядом с Правдой и Враньём (или: Свежо предание…)»

Вздыхают, жалуясь, басы.
Заходится баян.
Терзает душу Елбасы.
Внимают трезв и пьян.
Арканы выстроил в Таро
Предвечный Шах-Назар.
Ликует преданный народ
У дедовских казарм.
Над розой стонут соловьи,
Ширяя мимо нот.
И льётся золотом аи
На чёрный ламинат.
Весь мир устал от авантюр,
Заточенных на Зло.
Коварству натовских бандюг
Поставим мы заслон.
Шагают бодро Елбасы.
В глазах живой азарт.
А если что, Жомарт Касым
Ответит за базар.
Надёжен меч ОДКБ.
Готовьтесь к рандеву!
И веет духом роковым
В лесу прифронтовом.

8-9.01.2022