Клуб анти-самоубийц. Часть 4. Сны

Публикация в "Золотом руне" 2 декабря 2023 г.

Прошлая встреча на тему «Знаки, предчувствия, сны» была такой насыщенной, что о последнем её компоненте — о снах – мы поговорить не успели. Но прежде чем приступить к этой волнующей теме, я по традиции зачитываю отклики, пришедшие на ЖЖ, в фейсбуке или мне на почту. На этот раз это был комент от Александры Созоновой из Питера, психолога и эзотерика:

«Наташенька, спасибо за прекрасное эссе.
Очень ложится на душу то, что вы написали. Предчувствия, знаки, сны — это и мое тоже.
(Правда, и от рационального знания — эзотерики — не отказываюсь: очень помогает.)
Но, конечно, со мной такое случается намного реже.
Думаю, нужно быть очень восприимчивым, светлым, "прозрачным" человеком, на грани (между нашим миром и тонким), чтобы знаки и вещие сны стали чуть ли не повседневностью… С нетерпением жду продолжения».
 
И – как бы в продолжение разговора – ещё один мой стих на эту тему:

***
А что, если мы ещё встретимся…
Их тени скользят мимо нас.
А вдруг не кончается этим всё...
Ведь были же знаки из сна.

За нами их призраки следуют,
быть может, в обличье другом.
Но коль постараться как следует,
и вслушаться в то, что кругом...

Чуть притормозите, прохожие.
Вглядитесь в незримый полёт...
Ну что же мы так толстокожи-то?
Душа душе весть подаёт.

Сигналы нам ниспосылаются,
хоть кажется – нет ничего.
Бывает, что в жизни сбывается
и то, что казалось мертво.

Мы жаждем увидеться с милыми,
но страх обознаться: не ты?...
Боимся огней над могилами
и шорохов из темноты.

Мы ищем повсюду подобия
отмычке, лазейке, ключу...
Вы скажете, это утопия.
Загадочно я промолчу.

Что было когда-то потеряно –
вдруг явится, преобразясь.
О, я в этом просто уверена,
что не прерывается связь.

Мелькание улиц открытками
и чей-то замедленный взгляд...
Отдельные фразы обрывками
до нас иногда долетят.

И вдруг словно схватит кто за душу,
как ландышей дух на лугу,
а после бросает — ну надо же,
одну на холодном снегу…

О нашей душе не забыли там,
и эти шаги за спиной, –
чтоб ей не споткнуться до вылета
и не заблудиться одной.

Вот нам и подбросят из облака
то то, то другое — лови! –
приметы любимого облика,
намёки забытой любви.

Ну, а теперь — о снах...
Мне понравилось такое высказывание, кажется, Фрейда: «Сны — это королевская дорога в наш внутренний мир».
Много чего хотелось сказать по этому поводу, и я разделила свой монолог на небольшие главки. В первой я зачитала письмо от Ребекки, то место, где она рассказывает поразительную историю: как в Бруклине до неё дошла весть о смертельной болезни отца, она долго дозванивалась до родственников, кто-то из них сказал, что надежды нет.
«Но я все звонила и звонила. Вдруг трубку поднимает мой дядя. Я спрашиваю у него, что с папой. А дядя мне так спокойно отвечает, что ничего не знает. И тут я просыпаюсь и понимаю, что дяди-то уже лет пять как нет в живых. Ах, ну значит это очень хорошо, что он ничего не знает, значит папа не умер. Я успокоилась и пошла спать. Было, наверное, три часа ночи. Действительно, в тот раз папа выкарабкался. Он прожил ещё полгода, приехал сюда в Нью-Йорк и умер здесь».


Сны как вести от мёртвых


Во сне как у Бога все живы.
Сны смерти не признают.
Душе нет важнее поживы,
чем та, что нам сны напоют.

Возможность немыслимой встречи,
обнять их опять и опять,
ожившие губы и речи,
река, повернувшая вспять...

Забытые милые лица
покажут нам сны как в кино.
Они не умеют смириться –
с чем мы уж смирились давно.

Там все, кого так я любила,
в единый слились силуэт,
все контуры словно размыло,
и тайна видна на просвет.

Порой ускользает виденье,
и я уцепляюсь за край –
увидеть за призрачной тенью
на миг показавшийся рай.

По поводу того, что мёртвые во сне могут нам передавать какую-то информацию. Помню, меня поразила фраза Пушкина в письме Александре Смирновой: "Мне кажется, что мёртвые могут внушать свои мысли живым".
У меня тоже был сон с такой информацией от умершей бабушки. Незадолго до болезни мамы я увидела сон, который помню до сих пор. Вернее, мама уже болела, но ещё не очень тяжело, ещё вставала, кое-как ходила на ходунках, ещё была надежда на выздоровление. И вот мне снится бабушка. Подробности не помню, но понимаю, что она мертва и что пришла забрать маму. А я как закричу истошным голосом: «Не-е-ет! Нет, нет, нет!» И она заплакала, махнула рукой и, сказав что-то вроде: «Ну, пусть так» или «Бог с вами», ушла.
Мама прожила ещё семь лет. Но какие это были годы! Полные нечеловеческих болей, физических страданий. Я часто вспоминаю тот сон и думаю: а может быть, бабушка знала о том, что ждёт маму, может быть, ей там было видно всё наперёд и она хотела избавить свою дочь от лишних мучений? Моё атеистическое воспитание не позволяет верить в загробную жизнь, но разум и здравый смысл часто бывают побеждены чувством и подсознанием. В конце концов, что мы знаем обо всём этом...

Мне будет вечно сниться дождь
и шум листвы у изголовья
каких-то баснословных рощ
бесчасья или безвековья.
 
Мне будет вечно сниться путь,
скрывающийся за холмами,
которым позабыл шагнуть,
как снится детский сон о маме.
 
Мне будет вечно сниться дождь
с почти расплывшейся страницы
и то, как ты меня зовёшь,
и я встаю, мне будет сниться.
Владимир Соколов


Сон как попытка любви

У меня много стихов об этом. Мне кажется, это такая тонкая тема, что о ней лучше говорить стихами.

Сны говорят на другом языке,
всем переводам не верьте,
что-то такое, о чём мы в тоске
силимся вспомнить до смерти.

Там наше тело как птица парит,
дышим привольным и высшим...
Каждую ночь с нами Бог говорит,
только его мы не слышим.

Жизнь наяву – это временный сбой.
Сны — это бред без обмана.
Счастье, которое вечно с тобой,
только под слоем тумана.

Дар никому и любовь в никуда,
музыка, лёгкое пламя...
Щёлочка в мир, где бессильны года,
где все любимые с нами.
 
Вспоминается цветаевская поэма «Попытка комнаты». Она возникла у неё в ответ на вопрос Рильке: какой будет комната, где они встретятся? Это была попытка описать место встречи поэтов – комнаты, которая может существовать лишь в их воображении как идея (попытка). Пытаясь представить место свидания, о котором мечтала, Цветаева неожиданно для самой себя обнаруживает в поэме, что оно не состоится, что ему нет места в реальности.
Действие происходит во сне. Это странная поэма, пронизанная тревогой и страхом. Героиня кого-то ждёт – сначала это должен был быть Пастернак, потом она изменила адресата, им стал Рильке.
Марина много писала о снах. Вот её самые любопытные высказывания на эту тему:

«Мне сон не снится, я его сню». (Каким-то образом она его в себе выращивает, подготавливает самой жизнью).
«Мой любимый вид общения – потусторонний: сон, – сон, тот воздух, который мне необходим, чтобы дышать. Только во сне я – я. Остальное – случайность.»

Может быть, не так категорично, но в какой-то степени я бы могла это отнести и к себе. Сон – это вторая жизнь, где душа, отрешённая от сиюминутности быта, общается с ангелами. Тебя там ничто не стреножит, никакие условности, ты полностью раскрепощена. Во сне судьба приоткрывает нам свои смутные смыслы, которые трудно выразить словом и объяснить логически.
 
Вы меня из яви не достанете, – 
я усну и уплыву туда, 
где гоняет ветер волны памяти 
и горит заветная звезда.
 
Там туннели улиц не запружены, 
и, легко меняя виражи, 
я плыву, как перышко, погружена 
в странную сновидческую жизнь.
 
Там, за безымянными деревьями, 
где потоки ласковой воды 
унесут туда, где чудо с перьями, 
унесут от горя и беды,

из краёв греха и одичания –
в вотчину родимого лица... 
Снится мне живая, беспечальная 
вечность без начала и конца,
 
где душа взойдёт в свои владения
среди незабвенных визави, 
где одно сплошное сновидение, 
непрерывность встречи и любви.

У меня был цикл стихов: «Жизнь, которая мне снилась». О жизни воображаемой, мечтаемой, несбывшейся, только снящейся:
 
В снах такие глубинные двери я
открываю, что боже избави...
Дуновение света, преддверие,
обещание будущей яви.
 
В состоянии смутном, разбавленном,
больше истины, чем в настоящем,
в грубой форме нам кем-то предъявленном
и название жизни носящем.


Сон как свобода души


О вы все, кто в мои забредает ресницы,
кто присниться мне не побоится суметь,
когда ночь на серебряной мчит колеснице
и бросает на бедность нам звёздную медь...

Днём свою оболочку и сущность измызгав,
мы во сне оживаем, всей грудью дыша,
где легко открывает нам тайные смыслы
жизнь вторая и первая наша душа.

Лишь во сне мы живём. Остальное случайность.
И опять ощущаем забытого власть,
и Сезам открываем своими ключами,
и в объятия прошлого падаем всласть.

Где ещё обрести нам не бывших свиданий,
не прирученных рук и висков приласкать?
Жить как будто во сне — не искать оправданий,
объяснений разумных всему не искать.

Жить как будто во сне — будто это не днём всё,
будто он не всамделишный – наш земной шар.
Ничего не бояться – ведь скоро проснёмся
и с рассветом рассеется этот кошмар.
 
Во сне в полной мере проявляется наша сущность. Днём человеческое бытиё искажено случайностями реальной жизни, истинное лицо скрыто за цивилизованной маской. Мы давно не дети: наши слова обдуманны, поступки – взвешены, шаги – просчитаны наперёд.
 
И лишь в ночном бреду свершает дух наш вольный
Любой желанный шаг, и дикий и крамольный:
И мы в слезах летим в сладчайшие объятья,
И мы кому-то шлём безумные проклятья,
И с кем-то рвём навек, кому-то гладим руку,
И поверяем всю тоску свою и муку,
Волнуясь и спеша. До мига пробужденья
Диктуют волю нам порывы, побужденья.

Лариса Миллер

 
Вот за что Цветаева любила сон — за свободу души, свободу чувства, хоть она, надо признать, и в реальной жизни не очень-то сдерживалась. (Помню, Давид читал её стихи — с какой-то своей мужской колокольни — и вдруг в сердцах воскликнул: «Разнузданная баба!»). Но поэзия должна быть разнузданной в хорошем смысле, т. е свободной, расхристанной. Она в чём-то должна строиться по законам сновидений.
Антропософия утверждала, что во время сна мы встречаем друг друга "по-настоящему", в то время как днём можем ещё замыкаться, утаивать наши мотивы, что-то симулировать в чувствах. Но ночью мы – открытая книга. Сон – это жизнь, не стреноженная явью, где можно всё, чего нельзя наяву.
Приснись хоть краем глаза, сделай милость.
Подай мне знак, как подают пальто.
Пусть то, что с нами в жизни не случилось,
иль просто на минутку отлучилось,
во сне одарит с щедростью зато.

Как сладко спится, как на сеновале…
Там жизнь свою, как хочется, крою.
Попробуйте, покуда не прервали,
любить – как будто вас не предавали,
жить так, как будто вы уже в раю.

В обнимку с ним, с волною Леты, с небом,
куда всегда безудержно несло,
где так хотелось оказаться мне бы,
там, где никто ещё на свете не был,
и лишь во сне однажды повезло.

***

Когда нам снится, мы за это не в ответе.
Возьми меня в свой сон. Я буду там тиха.
Там можно будет всё, чего нельзя на свете,
ну разве лишь на Том, за дымкою стиха.

Возьми меня в свой сон и будь, каким ты не был.
Но только всё равно пусть это будешь ты.
Чтобы смешались там улыбка, быль и небыль,
и чтобы там ни в чём мы не были чужды.

Там будет хорошо, легко и невесомо,
а утром ты уйдёшь, забыв про этот сон,
и будет лишь моим отныне этот сон мой,
по образцу стиха, на вкус мой и фасон.

***

Приди в мой сон как будто в гости
и будь как дома в этом сне.
И кепочку повесь на гвоздик,
и мостик перекинь ко мне.

Тебя всё это не обяжет,
всё понарошку и вчерне.
Ведь сон-то мой, как он ни ляжет,
и вся ответственность на мне.

И утро уж не за горами,
ну а пока я научу
тебя гулять между мирами,
скользя по лунному лучу.

И будут блюда до отвала,
вино и свечи досветла...
Придёшь из сна как ни бывало.
И я проснусь как не была.

И лишь потом однажды в ворде
про нас поведает всем сеть,
какие вишенки на торте
и что под шубой прячет сельдь.

Цветаева – в письме к Пастернаку, разделяя мир на "тот свет" и "этот", признавалась: "Борис! Борис! Как я знаю тот! По снам, по воздуху снов, по разгроможденности, по насущности снов."
В своём стихотворении о сне она блестяще доказала это:
Сон
Врылась, забылась – и вот как с тысяче-
Футовой лестницы без перил,
С хищностью следователя и сыщика
Все мои тайны – сон перерыл.
 
Сопки – казалось бы, прочно замерли –
Не доверяйте смертям страстей!
Зорко – как следователь по камере
Сердца – расхаживает Морфей.
 
Вы! Собирательное убожество,
Не обрывающееся с крыш!
Знали бы, как, на перинах лёжачи,
Преображаешься и паришь!
 
Рухаешь! Как скорлупою треснувшей –
Жизнь с её грузом мужей и жён.
Зорко – как лётчик над вражьей местностью
Спящею – над душою сон.
 
Тело, что все свои двери заперло –
Тщетно! – уж ядра поют вдоль жил,
С точностью сбирра и оператора
Все мои раны – сон перерыл!
 
Вскрыта! Ни щёлки в райке, под куполом,
Где бы укрыться от вещих глаз
Собственных. Духовником подкупленным
Все мои тайны – сон перетряс!
 
Сон как созерцание с высоты духовной действительности, решение загадок жизни,  перетрясение  всех  тайн  человека – так его видела Цветаева.
А как изумительно и точно – если тут уместно это слово – определила сущность сна Татьяна Толстая в рассказе «Петерс»:

"Сон приходил, приглашал в свои лазы и коридоры, назначал встречи на потайных лестницах, запирал двери и перестраивал знакомые дома, пугая чуланами, бабами, чумными бубонами, черными бубнами, быстро вёл по тёмным переходам и вталкивал в душную комнату, где за столом, лохматый и усмехающийся, сидел, крутя пальцами, знаток многих нехороших вещей".

И просияет то, что сонно
в себе я чую и таю.
Знак нестираемый, исконный
узор, придуманный в раю.

В. Набоков


 Наука о снах
 
Учёные тоже стали изучать сны. Вот такую монографию нашла я в  интернете: 

ПОЭТИКА СНА (русский роман первой трети ХХ в. в контексте традиции).
Монография посвящена исследованию снов персонажей, их видов и функций в произведении, а также той взаимосвязи, которая обнаруживается между поэтикой сновидений, с одной стороны, и жанровой спецификой и эволюцией романа, – с другой. Основным материалом при разработке этой проблематики являются романы «Петербург» А. Белого, «Белая гвардия» М. Булгакова и «Приглашение на казнь» В. Набокова, которые рассматриваются в сопоставлении с традициями русского классического романа, представленными произведениями Л. Н. Толстого и Ф.М. Достоевского.
Была передача по каналу «Культура», где выступал академик и говорил, что пытаться делать какие-то выводы на основе сновидений — бесполезно, бессмысленно, ибо «Сновидения — это только узоры на занавесе, по которым невозможно судить о том, что происходит за занавесом на сцене». А приоткрыть этот занавес, проникнуть настолько в мозг человека, чтобы увидеть, что ему снится — пока наука до этого не дошла. Всякие сонники, гадалки-экстрасенсы, всё это я сразу отметаю, это всё шарлатанство и мракобесие. Я хочу поговорить о другом. О снах как отражении нашей внутренней жизни, как о источнике творчества, поэзии.

Куда глаза мои бредут,
пока я сплю внутри?
Куски грядущего крадут,
приносят мне: смотри!

Моё неведомое, ты
завесу подняло
над тем, что светит с высоты,
что счастьем обдало.

Так вот как это может быть,
так вот что значит Бог!
А утром надо всё забыть,
как отлетевший вздох.

Что это было за кино,
что были за миры?
Лишь сердце знает, но оно
не скажет до поры.

Учёные нередко делали открытия во сне. Менделеев увидел во сне таблицу химических элементов. Во сне приходят гениальные мысли, озарения…

 – Но не верьте, сказал мне пришедший во сне, –
что навеки нас в землю зарыли, –
мы лишь куколки, что оживут по весне,
мы лишь кокон для будущих крыльев.

Пусть наш временный кров твердокаменн, дубов,
но в нём зреют другие столетья.
Нет, не жизнь и не смерть, из скорлупок гробов
вылупляется новое, третье.

Легким облачком, бабочкой, тенью: душа,
незнакома ни с грязью, ни с потом.
Мы следим, замерев и почти не дыша
за её легкокрылым полётом.

Ты стал частью природы и частью меня,
и вселенной, и Богом отчасти.
Это то, без чего не прожить мне и дня,
из чего вылупляется счастье.

То, что нам не увидеть и не осязать,
жизнь иную из вечности лепит.
То что ты не успел мне тогда досказать –
дорасскажет мне шелест и лепет.

Этим внутренним зрением, чувством шестым
я всё больше тебя постигаю –
после жизни, когда та рассеется в дым –
жизнь другая, другая, другая...
 
 
Книги о снах

Лучшее, что я когда-либо читала на эту тему – книга рассказов Людмилы Петрушевской «Найди меня, сон». Там жизнь героев так плавно переходит в иное измерение, что они порой сами не догадываются, что живут уже в нездешнем мире.
Причём в конце каждого рассказа даётся какое-то реальное объяснение мистическим моментам (сон, наркотический бред, состояние после наркоза на операции), то есть правда жизни не страдает, но при этом такие прорывы в экзистенциальные глубины и высоты человеческого сознания, такие потрясающие прозрения, что дух захватывает.
Есть вещи, в которые не то чтобы веришь или предполагаешь, догадываешься, а которые просто знаешь доподлинно, каким-то внутренним зрением, внутренним знанием, шестым чувством, генетически знаешь. Как говорила Марина, «отродясь». Это то, что сильнее логики, разума, здравого смысла.
Вспоминаются «Сны Веры Павловны» Чернышевского, сон Татьяны из «Евгения Онегина», сны из «Тени» Шварца, «Дядюшкин сон» Достоевского, но мне хочется остановиться на другом его произведении – «Сон смешного человека».

«Сон смешного человека»

Там о том, как сильный душевный кризис охватывает главного героя, и он решает  застрелиться. Увидев в небе звезду, юноша решает, что это знак к самоубийству. Он уже и револьвер приготовил, но вдруг неожиданно погружается в сон. Ему снится нереальный мир, похожий на Землю, без зла, ненависти, зависти и насилия. Проснувшись, герой понимает, что зло накопилось внутри него. Он не хочет умирать, а решает изменить мир к лучшему, давая людям свои добро и любовь.
В мире существуют вместе добро и зло. Человек сам выбирает, что отдавать людям –  доброту и любовь или зло и ненависть.
«Да, мне приснился тогда этот сон, мой сон третьего ноября! Они дразнят меня теперь тем, что ведь это был только сон. Но неужели не все равно, сон или нет, если сон этот возвестил мне Истину? Ведь если раз узнал истину и увидел ее, то ведь знаешь, что она истина и другой нет и не может быть, спите вы или живете. Ну и пусть сон, и пусть, но эту жизнь, которую вы так превозносите, я хотел погасить самоубийством, а сон мой, сон мой, о, он возвестил мне новую, великую, обновленную, сильную жизнь!..
Сон? что такое сон? А наша-то жизнь не сон? Больше скажу: пусть, пусть это никогда не сбудется и не бывать раю, ну, а я все-таки буду проповедовать. А между тем так это просто: в один бы день, в один бы час все бы сразу устроилось! Главное, люби других как себя, вот что главное, и это все, больше ровно ничего не надо».

Всё гениальное просто. И часто какая-то простая истина, простое, но единственно верное решение приходит к нам во сне.
Николай Заболоцкий признавался, что некоторые свои строки сочинял во сне. Бывали случаи, когда он, проснувшись среди ночи, записывал строку стихотворения и снова засыпал. Так были написаны "Фигуры сна", "Бегство в Египет", "Можжевеловый куст", "Сон", где он описывает потустороннее существование человека.
Заболоцкий говорил: "Во сне удивительная чистота и свежесть чувств. Самая острая грусть и самая сильная влюблённость переживаются во сне."
 
Стихи во сне

Ко мне тоже часто лучшие строки приходили во сне. Где-то на границе сна и реальности. И тут важно было заставить вытащить себя из постели и тут же записать их, по горячим следам, иначе забудутся. Я попыталась запечатлеть это состояние в стихах:

Стихи, написанные наспех,
надеюсь, что не курам на смех,
записанные мной спросонок,
размытый в них ещё рисунок,
как будто водяные знаки
чуть проступают на бумаге…

Сквозь полусонье-полубденье
ухваченное сновиденье,
что рассыпается на части
и существует лишь отчасти,
как мост, протянутый над бездной,
полуземной-полунебесный,
как эфемерное объятье,
как боль, что не могу унять я…

Стихи, записанные наспех,
то ль это слёзы, то ли насморк,
то ль выступающая накипь,
то ль проступающие знаки,
глубинное и потайное,
убитое когда-то мною…

Как пробивающийся голос
из тишины, как тонкий колос,
что тянется навстречу небу,
как полу-быль и полу-небыль.
Прими же эту стенограмму,
любовь, восставшая из ямы,
не стёртой нотою просодий,
живою, тёплою спросонья.

***

На стене уже солнца полосы…
Просыпаешься еле-еле.
Как Мюнхгаузен, за волосы
тащишь прочь себя из постели.

Поднимаюсь куда-то в веси я…
Сон же тащит назад: «Куда, ну?»
Просыпается лишь поэзия,
а сама я никак не встану.

Вроде тонкая сон материя,
а не рвётся, меняя позу...
В ход – тяжёлая артиллерия:
грохот-скрежет мусоровоза.

Ну казалось бы – встать – безделица!
Кофе, ласковая водица...
Моё утро мычит-не телится
и никак всё не разродится.

К мусоровозу у меня были особые счёты, так как своим воем-скрежетом он, бывало, грубо вторгался в тонкую материю сна и разрывал её что называется на самом интересном месте, погубив на корню немало будущих строк.  И об этом у меня тоже есть стихи:
               
Так грубо был разрушен сон
мусоровоза громыханьем,
что его внутренний музон
предстал со всеми потрохами.

Порхало что-то в глубине,
кузнечик скрипочкой пиликал,
и кто-то шёл навстречу мне,
сияло небо чьим-то ликом.

Лежали внутренности сна,
ещё дымясь и воздымаясь,
была себе я не ясна,
не знала, кто теперь сама есть.

Был сон на части расчленён,
не завершивши разговора,
непонят и неутолён,
родившись из такого сора,

что вам не снилось никому…
«О не понять вам, гномы, гномы»,
как мозговую вскрыв тюрьму,
на свет рождаются фантомы.

Мой сон, в коробочку вернись,
в копилку, в лампу Аладдина,
молю, сначала мне приснись,
не тронут мусорной скотиной,

картиной, что не лапал взор,
невидимой, неподцензурной,
в которой счастье и позор
слились с кладбищенскою урной.

Он был мой личный, нутряной,
освобождая дух мой пленный,
моей непознанной страной,
необитаемой вселенной.

Явясь из заповедной зги,
мой сон, зарёванный и рваный,
ножом консервным вскрыв мозги,
что как пружины из дивана

торчат, бесстыдно обнажив
всю сокровенную начинку,
теперь лежит, не мёртв, не жив,
под небом комнатным с овчинку.

Сон только приоткрывает перед нами завесу другого мира, но всё, что так щедро дарит – тут же отнимает при пробуждении. Цербер стоит на страже ночных тайн.

...Порой мелькнёт прозрение во сне
в слезах любви, восторга и позора...
А что там дальше – неизвестно мне.
И в сновиденьях есть своя цензура.

Что до поры скрывается во мгле,
о чём поёт вода и шепчет ветер?
О если б знать живущим на земле,
насколько нет нас всех на этом свете…

...Ты один меня видел
не такою, как все остальные.
Засыпаю в обиде
на такие невечные сны я.

Ты один меня знал
не такою, как все меня знали.
Тянешь руки из сна,
а порой осеняет: из сна ли?!..

***
Порой бывает, что в запале
вдруг ощутишь надежды сласть,
что мы Туда, Туда попали,
хотя туда нельзя попасть.

Как солнце в щёлочку из ставней,
как эхо звука за стеной,
приснившийся из жизни давней
далёкий призрак неземной..

Когда над ним дрожишь часами
и, кажется, могла б года – 
он вдруг берёт и исчезает
и ускользает в никуда.

Ну что ж, и эту боль нанижешь,
пытаясь дальше как-то быть.
И ничего тут не попишешь.
Хотя напишешь может быть.


Не видят сны

Трудно представить людей, которые лишены этой второй реальности, этой нашей подлинной тайной ипостаси. Хотя, наверное, есть и такие. Как писал В. Ходасевич:

Никогда ничто ему не снится:
на глаза всё тот же лезет мир,
нестерпимо скучный, как больница,
как пиджак, заношенный до дыр.
 
У Людмилы Улицкой в повести «Медея и её дети» речь шла о девушке, потерявшей душевное здоровье из-за того, что ей в борьбе с бессонницей приходилось принимать снотворное, и ей перестали сниться сны.

Человечество грёзам не верит
и преступно относится к снам.
И никто никогда не измерит –
что ночами является нам.

Видеть сны – это так несерьёзно,
недостойно здоровых умов...
Жить бесцветно, безгрёзно, тверёзно –
вот удел этих серых домов.

А попробуйте – нет, кроме шуток,
вы попробуйте выйти из сна,
но не с той стороны, где рассудок,
а оттуда, где явь неясна,

выйти с чёрного хода наружу,
где безумие, бред и полёт –
вы проснётесь, навеки разруша
векового молчания лёд.

Вы пройдёте через зазеркалье,
через тернии к звёздам в глазах,
к тем рукам, что любили, ласкали,
и оставили после в слезах...

Сны – крылатость, свобода, бескрайность,
что даёт нам дышать наяву.
Это наша вторая реальность.
Даже первая, по существу.

У меня есть такой стишок — на засыпку, в смысле — на быстрое засыпание. Очень помогает, проверено:

Засыпаю я, засыпаю…
Как песком себя засыпаю.
Всё вокруг невесомо, зыбко.
Мир качается, словно зыбка.
До свиданья. Спокойной ночи.
Я сегодня устала очень.
Засыпаю я, засыпаю.
Душу в снах золотых купаю...

У меня часто бывает бессонница, но я не хотела бы от неё избавиться такой ценой — не видеть снов, ведь это такая сладкая возможность встретиться с теми, кого любишь, в другой реальности, как в другой жизни.

Всё дальше, слабее их отзвук и свет, –
Родные, любимые, давние лица.
А сны всё не знают, что их уже нет,
Лишь сны не хотят и не могут смириться.
 
И там, продираясь сквозь толщу и тьму,
Лелею тот миг окончания бегства,
Когда догоню, припаду, обниму,
«Ну вот , наконец-то, – скажу, – наконец-то!»

Сон как возможность встречи


Ты снился мне, любовь моя,
и таял как в дыму.
Ты знал, чтоб где б ты ни был, я
без слов тебя пойму.

Мне снова снится этот сон,
что ты звонишь мне в дверь.
И столько раз мне снится он,
что всё кричит: «Поверь!»

Какое счастье – обнимать,
ну вот же — наконец!
Но как он может отнимать
потом тебя, подлец!

О как болит тот сон внутри,
не важно, что не нов –
с того же места повтори,
мой оператор снов!

И засыпаю вновь и вновь
в той самой позе я,
приснись ещё, моя любовь,
вернись, любовь моя!

***

Я к тебе проникну тихой сапой,
я к тебе приникну тёплой лапой,
ты мне только сон получше сляпай,
нацарапай что-нибудь во сне.
Я к тебе приду тайком под утро
заспанною ласковой лахудрой,
столько будет  молодости мудрой
в нашей глупой радостной возне!

Я к тебе проникну  – где б ты не был,
в щелочку меж тем, что быль и небыль,
в дырочку межоблачную неба,
как в ушко игольное верблюд.
«Здравствуй!» – прошепчу тебе из сна я,
я к тебе с Олимпа и с Синая,
да, я не верблюд, хотя кто знает,
он ведь из «верлибра» и «люблю».

***
Ночь стирает любые границы,
чтобы слиться любимым помочь.
Я смогу тебе там присниться,
как ты снишься мне каждую ночь?

Я с любою смирюсь судьбою,
лишь бы слышать тот высший глас...
Эта смерть не про нас с тобою,
как и жизнь, увы, не про нас.

Как тебе там под облаками?
Невозможно ни с, ни без...
И бессильно разводит руками
Понимающий Всё с небес.

***

Шёл снег во сне, в глубоком сне,
а оказалось, и снаружи.
Он до сих пор идёт во мне
и медленные вальсы кружит.

Я просыпаюсь – и в окне –
как продолженье сновиденья –
светает жизнь, мой сон во сне,
небесный отклик провиденья.

Зима растаяла в весне,
в любви взрывающейся лаве...
О если б ты, что сним во сне,
с утра продолжился бы въяве!

Размыл границы зим и лет,
то, что на празднике и тризне,
все за и против, да и нет –
снег, залетевший в сон из жизни...

***

Я проснулась в слезах от забытого сна.
Ты не помнишь, о чём мы с тобой говорили?
Как парили, где вечная веет весна,
как друг другу себя без остатка дарили...

Бог включает мне звёзды, чтоб сны озарять,
ветерком обдувает сердечные раны.
Ах, как жаль, что нельзя эти сны повторять,
увидать ещё раз с неземного экрана.

Только брезжится что-то, как шёл и как ждал...
Только зыбкое что-то в сознанье витает.
Твоим шёпотом мне отвечает каштан
в двух шагах от окна, за которым светает.

Я пытаюсь тебя на стекле отдышать...
Лишь одним невесомым строки мановеньем
я уже научилась тебя воскрешать
и играть с остановленным чудным мгновеньем.

Я тебе благодарна за светлые сны,
что ты шлёшь, в поднебесную щёлочку глядя,
одиночеством дальним своим неземным
здесь земное моё одиночество гладя.

***
Засыпаю, чтоб встретиться снова...
Сна целебное мумиё…
Открываю глаза. Пол-восьмого.
Как неласково утро моё.

Его серые буркалы хмуро
вылезают из-под небес.
День без глянца, гламура, амура
и с извечной приставкою без.

Жизнь беднеет, тускнеет и гаснет…
С каждым днём я всё позже встаю.
Бог, увы, ничего не подаст мне.
Но ему я себя подаю.
Засыпаю, чтоб встретиться снова…
Может быть, в эту ночь повезёт
и какое-то лучшее слово
в небеса навсегда вознесёт.


Сон как запоздалое прости

У Ирины Снеговой есть такие строки:

Приснился бы! Хоть мельком! В кой-то раз!
Как странно явь господствует над снами,
что снятся нам обидевшие нас,
и никогда – обиженные нами.

У меня – всё наоборот. Там, во сне, я говорю им всё то, что теперь, наяву, говорить уже некому и поздно. Ночью сердце словно мстит за то, что заковываешь его в тиски днём,
сны мстят за всяческую дневную растрату. Расправа за растрату. Растрава.

***

А шарик вернулся...
А он голубой.

 Б. Окуджава


 Этот шарик мне в руки не дался,
 улетев в неземные края.
 Сколько тех, кто меня не дождался
 и кого не расслышала я.

 Я во сне изнываю от муки,
 прозревая беспомощный миг,
 как их слабые тянутся руки,
 не встречая ответных моих.

 Ночью птица в окно моё билась.
 Прямо в сердце — укол острия...
 Это боль их ко мне возвратилась.
 Всё вернулось на круги своя.
 
 ***

Все они умерли, умерли, умерли...
Молча плывут небеса.
В музыке улиц ли, в лиственном шуме ли —
слышу я их голоса.

Сны свои для, задержать умоляю я
свет беспощадный дневной.
Души родимые их оживляю я
жизни своею ценой.

Ночь моя отчая, ты моя вотчина,
там лишь слыву я своей.
Тени Аидовы досыта потчую
кровью живою своей.

* * * 

Старые, беспомощные, мёртвые, 
вы ко мне приходите во сне. 
Лица ваши, в памяти не стёртые, 
с каждым годом ближе и ясней. 
 
В лунном свете, мягком и рассеянном, 
а не в беспощадном свете дня, 
вижу ваши я черты осенние, 
греясь возле них, как у огня. 
 
Только вы поймёте, как устала я 
без родных и близких, без семьи. 
Светят в небе зори запоздалые. 
Милые вы, мёртвые мои. 

***

В эту ночь выли псы и немного знобило.
Я увидела сон, осязаемо-вещий, –
всех, кого я любила, кого не забыла,
и открылись мне горькие, страшные вещи.

Души мёртвых живее, чем мёртвые души
тех, кто нас всё равно никогда не услышит.
Нас прозрения мучат, видения душат,
но в ответ только дождь барабанит по крыше…

Сон может хоть на время вернуть нам то, что вернуть уже нельзя.

Идут года, бегут недели,
но ты теперь, как ни зови –
потусторонен, запределен,
недосягаем для любви.

И лишь во сне всё как по правде,
лишь там нельзя тебя убить.
Там можно всё ещё поправить,
и досказать, и долюбить.
 
Там светом радуги играет
то, что уже покрыто мглой,
горит и вечно не сгорает –
что стало пеплом и золой.

Сны могут вернуть прошлое. Вернуть детство, юность, родные места, забытую любовь… Вот этот сон приснился мне на самом деле, я его тут же записала, а потом только зарифмовала.

Мне снился чудный сон. Как будто небосклон
послал его, чтоб я тоску свою лечила...
Мне снился почтальон, и свёрток был весом,
посылку и письмо я в руки получила.

И было в этом сне, в том свёртке и письме –
как будто бы судьбы моей былой запчасти –
предметы, с детских лет так памятные мне,
что всю меня с лихвой заполонило счастье.

Писал мне о любви мой тайный адресат,
что рядом был всегда, а я не замечала,
что даже мы в один ходили детский сад,
и фото прилагал, где жизнь была с начала.

В посылке эта жизнь лежала вразнобой,
и в каждом пустяке таилось столько пыла...
Горсть камешков цветных, совочек голубой,
что в детстве я тогда в песочнице забыла…

(Тут в мыслях промелькнул «Гранатовый браслет»,
где сохранял герой перчатку и афишу.
Но не графиня я, и мне побольше лет,
и я во сне своём совсем другое вижу).

Но надо было мне куда-то уходить,
а я с письмом никак расстаться не хотела,
взяла его с собой, чтоб не прервалась нить,
я с ним не просто шла – по воздуху летела!

Я так была тогда от горя далека,
я хвасталась письмом деревьям и витринам,
и солнце, раздвигав лучами облака,
устраивало мне всемирные смотрины.

Казалось, все кругом завидовали мне,
что – ах! – любви такой не приключилось с ними.
И в этот миг меня пронзило там во сне –
о боже, а ведь я не прочитала имя!

И, в руки взяв письмо, выхватывала я
то слово, то лицо, то пожелтевший листик...
Я так была близка к разгадке бытия,
под носом у любви, на волосок от истин.

Вот-вот настанет он, мой самый звёздный час,
И улыбнётся жизнь, не плача, не стеная...
Но кто же, кто же ты? Но где же ты сейчас?
А мне в ответ с небес как тихий вздох: «Не знаю…»

***

Я сновиденья превращаю в явь,
идя на те места, что мне приснились.
И возвращаю, словно букву ять,
их тени, что здесь где-то схоронились.

Вернее, их пытаясь отыскать
средь незнакомых старых переулков...
Какая неизбывная тоска
в шагах как эхо отдаётся гулких...

Ещё не доводилось никому
здесь проходить пожизненно влюблённой,
и, видя недоступное уму,
вдруг повстречать свой сон овеществлённый.

О как деревья были зелены,
пока на них там не было управы…
Кинотеатры, стёртые с земли –
«Курятник», «Летний», «Искра», боже правый!

А вот и я бегу вперёд машин
не по волнам, а по мосту, как ветер,
колени обвивает крепдешин,
красна улыбка, юный взор мой светел.

Здесь все дома и улицы мои,
и вечер нежно обнимает плечи,
и в жизни моей нет ещё любви,
а лишь предвосхищение той встречи.

Спешу по нашей будущей весне
средь лет, что как деревья облетели...
Я помню лишь, как было всё во сне…
Я позабыла, как на самом деле.


Сон как способ общения

Однажды, гуляя по парку, я увидела в траве мобильник, кем-то видимо потерянный. Он отчаянно звонил, взывая к своему владельцу. Казалось бы, надо поднять, ответить, вернуть пропажу. Но я как зачарованная слушала этот зов и не в силах была сдвинуться с места. Мне вдруг показалось, что это зов Оттуда, с небес, что он обращён ко мне. И было страшно взять его в руки.

Чужой мобильник, брошенный в траву,
звонит, звонит кому-то в синеву.
И мне казалось, это зов оттуда,
сюда, ко мне взывающее чудо.

Я наклонилась над лесной травой.
Ты звал меня, незримый, но живой.
Но не посмела клавишу нажать я...
И радуга висела как объятье.

Когда Давид умер, мой мобильник тут же сдох, и я носила с собой его мобильник. К нему прикасались его руки, его дыхание. Я крепко прижимала его к уху, словно прижимаясь к его щеке. И мне казалось, что через него можно наладить какую-то нездешнюю связь. Пусть не здесь, не сейчас, пусть во сне, в другом измерении, в другой жизни...

Снег у ёлочки на ресницах…
И увидела, как во сне, –
ты гулял во дворе больницы,
сообщая в мобильник мне:

«Тут такие большие ели!
Я таких ещё не встречал...»
Как тебе в снеговой постели,
что там видится по ночам?

В каждой встреченной мною ёлке –
те больничные узнаю.
Как гуляли с тобою долго…
Жаль, мобильников нет в раю.

Но когда-то увидим сами,
облаками вдали слиясь, –
связь наладится с небесами,
неслучайная наша связь...

Я целую твои ресницы,
твой мобильник ношу с собой.
Расскажи, что тебе приснится...
Ну, до встречи. Пока. Отбой…

***

А может быть, все мы лишь снимся друг другу,
и ходит тот сон словно песня по кругу,
держа наши души в тепле.
Но вздрогнет будильник в ином измеренье –
и я испарюсь в невесомом паренье,
проснувшись на этой земле.

А что, если люди – слепцы и сновидцы –
не могут во снах своих остановиться,
играя в чудную игру...
Их грёзы влияют на нашу реальность,
на страсть её, странность, а может, астральность,
но всё исчезает к утру.

Пожмёте плечами вы: бред, – не скажите,
вы сами ночами себе ворожите,
врываясь то в рай, то в аид,
пытаясь протиснуться между мирами,
нарушив неприкосновенные грани,
но цербер на страже стоит.

Сны друзей

В разговор постепенно втягиваются наши одноклубники.
Коля читает свои стихи:

Воздух мёдом напоен.
Все добры и честны.
Дарит Оле-Лукойе
только честные сны.

Мы росли на асфальте –
почему же со мной
эти лунные пальцы
и язык неземной?
 
Словно дрогнули струны
позабытого сна,
словно древние руны
пробудила луна...
 
Как больная собака,
я ищу ту траву,
чтоб воспрянуть из мрака
наяву, наяву… 

По нашей просьбе поёт эти стихи под гитару. Когда-то он был частым гостем Грушинских фестивалей.
А потом Лёша читает новый рассказ «Баю-бай» из своего цикла «Дворник и его друзья» –  как раз в тему! Говорит, что написал его этой ночью.
Мы — первые слушатели.  Смеёмся над незадачливыми героями Лёши.
Я вспоминаю, что у него есть пронзительные стихи о маме: «Мне мама не могла присниться, она была...». Это из его книги «Колыбельная для мамы». –  Лёша, прочти.

Закрываю плотно рамы,
лампу не гашу.
Колыбельную для мамы
по ночам пишу.
 
Рана в сердце одиноком
ночью не видна.
В небе, тёмном и глубоком,
плавает Луна,
 
отражаясь, как панама,
в озере лесном.
Колыбель, в которой мама
спит спокойным сном,
 
пусть тихонечко качнётся
в сказочном краю.
Колыбельная начнётся
с баюшки-баю.
 
На этаж поднялся выше
лифт. Сверчок скрипит.
Тише, мыши: кот на крыше.
Мама сладко спит…

Сон как утешение
 
В этом стихотворении сын как бы поёт колыбельную умершей матери, чтобы ей легко и сладко спалось. А мне вспоминается «Баюшки-баю»» Некрасова, где в последние минуты перед смертью в полусне-полубреду к нему приходит давно умершая мать и говорит ему светлые утешительные слова, которые его измученной душе так хотелось тогда услышать: 

Усни, страдалец терпеливый!
Свободной, гордой и счастливой
Увидишь родину свою,
Баю-баю-баю-баю!
Еще вчера людская злоба
Тебе обиду нанесла;
Всему конец, не бойся гроба!
Не будешь знать ты больше зла!
Не бойся клеветы, родимый,
Ты заплатил ей дань живой,
Не бойся стужи нестерпимой:
Я схороню тебя весной.
Не бойся горького забвенья:
Уж я держу в руке моей
Венец любви, венец прощенья,
Дар кроткой родины твоей...
Уступит свету мрак упрямый,
Услышишь песенку свою
Над Волгой, над Окой, над Камой,
Баю-баю-баю-баю!..»

Сон как забвение

Я сон потерял, а живу, как во сне,
всё музыка дальняя слышится мне...

                В. Ходасевич

Из поэтов, кто прожил свою жизнь как во сне, первым, кто  вспоминается – Борис Поплавский. Я читаю его стихи:

...Спать. Лежать, покрывшись одеялом,
точно в тёплый гроб, сойти в кровать.
Слушать звон трамваев запоздалых.
Не обедать. Свет не зажигать.
 
Видеть сны о дальнем, о грядущем.
Не будите нас, мы слишком слабы.
Задувает в поле наши души
холод счастья, снежный ветер славы...

На переплётах его тетрадей, на корешках книг, везде попадались записи: «Жизнь ужасна. Печаль оттого, что никто никого не любит». Чувство невыносимости мира, сознание своей ненужности и слабости рождало строки:

Как холодно. Душа пощады просит.
Смирись, усни. Пощады слабым нет.
Молчит январь, и каждый день уносит
последний жар души, последний свет.

 ...Закрой глаза, пусть кто-нибудь играет.
Ложись в пальто. Укутайся, молчи.
Роняя снег в саду, ворона грает.
Однообразный шум гудит в печи.
 
Огни горят, исчезли пешеходы.
Века летят во мрак немых неволь.
Всё только вьюга золотой свободы,
лучам зари приснившаяся боль.
 
Соблазн уйти в сон, спрятаться в него, укрыться… Это убежище для слабых, для тех, кто не в силах жить.
 
Спи. Забудь. Всё было так прекрасно.
Скоро, скоро над Твоим ночлегом
Новый ангел сине-бело-красный
Радостно взлетит к лазури неба…
 
Что ж, пади. Ты озарял темницу,
Ты сиял, приняв лазурный ужас.
Спи. Усни, Любовь нам только снится,
Ты, как счастье, никому не нужен.

Сон  – как способ уйти от мерзостей жизни, как отказ от борьбы за место под солнцем ради  этого места под луной.

Спать. Уснуть. Как страшно одиноким.
Я не в силах. Отхожу во сны.
Оставляю этот мир жестоким,
ярким, жадным, грубым, остальным.

...Так спит душа, как лошадь у столба,
не отгоняя мух, не слыша речи.
Ей снится черноглазая судьба,
простоволосая и молодая вечность.
 
Так посредине линии в лесу
на солнце спят трамвайные вагоны,
коль станции – большому колесу
не хочется вертеться в час прогона.
 
Потом вспомнили у Ходасевича стих-е «В заседании», где он пытается уйти в сон, чтобы не слушать скучных и бессмысленных речей докладчиков, и доказывает нам, насколько сон правдивее, приятнее, плодотворнее пустых разговоров:
 
Грубой жизнью оглушенный,
Нестерпимо уязвленный,
Опускаю веки я —
И дремлю, чтоб легче минул,
Чтобы как отлив отхлынул
Шум земного бытия.
 
Лучше спать, чем слушать речи
Злобной жизни человечьей,
Малых правд пустую прю.
Всё я знаю, всё я вижу —
Лучше сном к себе приближу
Неизвестную зарю.
 
А уж если сны приснятся,
То пускай в них повторятся
Детства давние года:
Снег на дворике московском
Иль — в Петровском-Разумовском
Пар над зеркалом пруда.
 
И — как не вспомнить знаменитые строки Беранже:
 
Если к правде святой
мир дорогу найти не умеет, —
честь безумцу, который навеет
человечеству сон золотой!
 
У меня тоже есть стихи о жизни как во сне:

Жизнь моя дремлет, и сладкие сны
ей навевают остатки весны.
 
Пусть мне уже не послушен реал,
но как воздушен ночной сериал...
 
Вот загорается в небе звезда,
приоткрывается дверь в навсегда...
 
Кружатся лица, как листья в лесу.
Сколько любви я с собой унесу...
 
Нежности кружево, сны наяву...
Чтоб вы так жили, как я не живу.

Если реальной жизни уже не осталось, её можно придумать, или вспоминать, или видеть в снах. Сны во многом зависят от нас, от того, чем мы наполняем нашу жизнь, наши мысли и чувства.

 
Сны —  наш потерянный рай


Судьбу вслепую выбирая,
мы смутно помним, как сладки
места блаженства, ниши рая,
встреч заповедных закутки.

Не променяю ночь на день я, 
мне ночью жизни суть видней.
Мы рвёмся в наши сновиденья, 
в мечту, элизиум теней...

Как мы хотим приблизить страстно
то, что в душе оставит след...
Но там божественно прекрасно
лишь потому, что нас там нет.

***

Сон – это маленькая дверца
в твою космическую ночь...
Там те, по ком тоскует сердце,
и без кого тебе невмочь.

Лишь там в ночи твоей кромешной
душа с звездою говорит.
Там тяжесть превратится в нежность,
а приземлённость воспарит.

Люби, пока ещё не поздно,
летай во сне и в небесах.
И будут жить цветы и звёзды
в твоих распахнутых глазах.

Сны — это наш потерянный рай, где мы заново ощущаем забытые, забитые временем чувства, испытанные когда-то в далёком счастливом прошлом. И это — наш ад, где мы вспоминаем и заново проживаем то, что хотели бы забыть. («Умереть, уснуть? И видеть сны, быть может? Вот в чем трудность... Какие сны приснятся в смертном сне, когда мы сбросим этот бренный шум? Вот что сбивает нас... Вот в чём причина того, что бедствия так долговечны...»)

Остановись, мгновенье. Хоть не так
прекрасно ты, как из стихов казалось.
Сойди из сна, с холста или листа,
побудь со мной ещё хотя бы малость.
 
Прошу тетрадь, одежду и кровать
вернуть на миг, что помнится и плачет –
поцеловать и перелицевать,
любить, убить, забыть, переиначить!
 
Вернись, мгновенье, чтобы стать иным.
Большое видится на расстояньи.
О сколько вас ко мне приходит в сны,
на краткий ужас обернувшись явью… 

Пять часов пролетело незаметно. И всё-таки за кадром осталось ещё много недосказанного. Самое сокровенное и больное было оставлено на потом.

Продолжение следует