Война и мир гл. 3-2-9 и 3-2-10

3-2-9

Князей Болконских все поместья
Различны нравом мужиков,
Одеждой, говором и честью,
И подневольных, как рабов.

Хвалил князь богучар в работе,
Степными он их называл,
Они — в работе все в заботе,
Чтоб урожай не пропадал.

Копать пруды или канавы
Горазды слыли мужики,
Но не любил за дикость нравов,
Уж больно были все прыдки;.

Итог правления Андрея:
Больница, школа и оброк,
(Последний облегчён в той мере),
Не стали всем им, как урок,

И не смягчило местных нравов,
А всё как раз — наоборот,
Ходили толки словно лава,
Так взбаламутивших народ:

То зачисленьем их в казаки,
В другую веру обратят,
Указах царских о присяге,
И волю их хотят отнять.

И слухи о войне с французом
Всех будоражили людей,
Ещё какой-нибудь обузой,
Среди надуманных идей.

Одним из диких тех явлений,
Лет двадцать бывших как назад,
Среди крестьян к переселенью,
На новый жизненный уклад.

Куда-то там, на юг России,
На реки, в тёплые края,
Поддавшись этой-то стихии,
Во всём уверенность храня;

Крестьяне всем своим семейством,
И, загрузив нехитрый скарб,
Под слухов праведных «воздейством»,
Вершили этот снегопад.

В явленье том была стихия,
Кто от помещика бежал,
Характером и столь лихие,
Потом в Сибирь он угождал.

Кто выкупался по закону,
Страданья были велики,
Подобны общему угону,
Итоги не были видны.

Погибло много по дороге,
Вернулись многие назад.
Такими стали все итоги
За этот выдуманный ад.

Затихло это всё движенье,
Начавшись как бы без причин,
Но силы зла, как наводненье,
Подобны действию пружин.

И, как подводные те струи,
В народе не устали течь,
И словно новым ветром дули,
Когда страна подняла меч.

Война сказалась им тем ветром,
Дать волю русским крепостным,
Всё тлело под забытым пеплом,
К порядкам западным, иным.

Алпатыч пред кончиной князя
Застал в волнение народ,
С французами той тонкой связью,
«В народе есть такой урод».

В то время, как в именье князя,
В округе, в зоне Лысых Гор,
Крестьяне уходили в связи,
Французам делая затор;

Казакам делая возможность
Все разорять свои дома,
Тем самым дополняя сложность,
Французам оставлять корма;

Напротив же, в именье сына
С французами имели связь,
И добрая их половина
К ним не имела неприязнь.

Французы слали им бумаги,
С созданьем радужных надежд,
Набравшись дерзостью отваги,
И разговоров, как невежд.

Остаться было в них стремленье,
Французам пособить в войне,
Надежд питая к примиренью,
И к жизни лучшей по нужде.

Имея преданные связи,
Алпатыч в курсе был всех дел,
Французы же ни в коем разе,
Не совершают беспредел.

Кто по желанию остался,
И, если что у них возьмут,
Француз всегда бы постарался,
Им возмещенье отдадут.

Мужик, бывавший у французов,
Привёз от них аж сто рублей,
Не тяготиться «лишним грузом»,
Остаться будет всем верней.

А деньги — то аванс за сено,
И — ни какой там не разор,
(Фальшивы были деньги, верно),
Такой был с ними уговор.

Ещё тревожнее стал случай,
Собрать подводы для княжны,
Окончился тот случай бучей,
Решили сходкой — не должны…

В селе, имение Болконских,
Лет тридцать старостой был Дрон,
Проблем в нём было много сложных,
Всегда справлялся с ними он.

Его прозвали там министром,
Его боялся весь народ,
Но он к народу слыл так близким,
Особенно в военный год.

За время всей своей здесь службы,
Ни разу не был болен, пьян,
Всегда он знал крестьян все нужды,
И избегал «глубоких ран».

Не знал усталости в работе,
Хотя неграмотен и был,
Но счёт хлебам в его заботе,
Он аккуратно приносил.

Приехавший из разорённых
Уже войною Лысых Гор,
Как будто здесь и осаждённых,
В какой-то мере и спасённых,
На Богучаровский простор;

Алтапыч в день тот смерти князя
Велел готовить лошадей,
В скорейшей в этом деле связи,
И для княжны, и для людей.

Хотя здесь в качестве налога
Единый был в селе оброк,
Приказ исполнен должен строго,
В кратчайший, даже малый срок.

Тем более село большое,
За двести с лишним в нём дворов,
И исполнение иное,
В том выявляло б их норов.

Алпатыч, зная всех знакомых,
Ему же верных мужиков,
Назвал ему благонадёжных
С десяток добрых всех дворов.

Дрон, выслушав то повеленье,
Нашёл он массу всех причин,
Как невозможность исполненья,
Никто не сделает почин.

То были лошади в извозе,
В казенных были то делах,
То не было у многих вовсе,
А, в общем, всё собрать — никак!

Алпатыч смерил Дрона взглядом,
Дрон образцовый слыл мужик,
Как будто окатил он ядом,
Он тоже, вместе с Дроном, рядом,
И к исполнению привык.

Тем более приказ господский,
И предводитель подтвердил,
И потому приказ был жёсткий,
Приказ им только он спустил.

Он понял, на народ влиянье
Уже оказывал француз,
Во многих жило колебанье,
Как не иметь с Россией уз?!

Нахмурившись, и боле строгим
Продолжил он весь разговор,
Но понял, что таким глубоким
Катился средь крестьян сей вздор.

— Тебя я, Дрон, считал умнее
Средь всех твоих здесь мужиков,
Кому служить тебе виднее,
А также, может быть вернее,
Не убежишь ты от оков.

И ты, и я, мы оба служим
Лишь только русскому царю,
Под ним живя, не так уж тужим,
Так вот — о том и говорю;

Не будет легче нам с французом,
Другой, не наш у них народ,
Изменой пахнет, хочешь юзом,
Найти у жизни новый брод?!

Встречал хозяина намедни,
Там, под Смоленском шли бои,
Он приказал мне всё немедля,
И миром всем в Москву идти.

А кто останется — изменник,
Француза всё равно побьём,
И будешь с ним ты снова пленник,
Коли останешься живьём.

— Я слышу, — был ответ у Дрона,
Промолвил, не подняв глаза:
— Мне это тоже всё знакомо,
Такая в жизни полоса.

Опять пустившись в уговоры,
Он снова повторил приказ:
— Кончать нам надо эти споры,
Ты, Дрон, в измене весь увяз!

Вдруг Дрон упал ему под ноги:
— Уволь меня ты от всего,
Неволен я, лишь видят боги,
Где есть добро, а где есть зло!

Что делать мне с народом нашим?
Их всех взбуровило совсем,
Уже не сваришь с ними каши,
Они уже почти не наши,
Не знаю, действовать мне чем?

Всё время пьют все беспробудно,
Пошла вторая бочка в ход;
— Так слушай, как ни было б трудно,
Но ты оповести народ.

Чтоб к вечеру подводы были…
Дрон прекратил с ним этот спор;
Алпатыч понял, всё решили,
Всеобщий был их уговор.

У кабака собралась сходка,
В лес гнать решили лошадей,
И не причём была здесь водка,
А есть желания людей.

Оставшись Яков без обоза,
Велел сложить свою всю кладь,
Поскольку господам — угроза,
Велел своих лошадок взять.

Лишь для господ, под экипажи,
Скорей отправить бы господ,
А сам всегда он был на страже:
К исправнику «нащупал брод».

Он понял, без военной силы
Не будет нынче лошадей;
Бывало в ход пойдут и вилы,
Когда надёжных нет людей.

3-2-10

Оставшись во главе именья,
Когда похоронив отца,
Но не прониклась убежденьем:
Нельзя остаться, ждать конца.

В своей она закрылась келье,
Когда отъезд, и на вопрос,
Дань предпочла отдать безделью,
Забыв, с неё отныне спрос.

На уговоры об отъезде,
Одно лишь «нет» звучал ответ;
«Её пленило чувство мести»,
За столько прожитых с ним лет.

Склонив главу, лежала в кресле,
Смотрела солнечный закат,
Всё время грызли мысли, если,
Что скажет ей об этом брат?

Бесшумно, очень осторожно
Подкралась к ней её Бурьен,
Хотя и отношенья сложны,
Но обе, как попались в плен.

Хотя и плен, но он — различный,
У каждой в нём своя лишь цель,
Бурьен тот плен — сугубо личный,
И эта цель — своя купель.

Княжна, хотя с сопротивленьем,
Но неизбежность в том причин,
Семьи всей жизни сохраненья,
Уехать, и всем дать почин;

Бурьен — она ж французской крови,
Ей жизни нет больших угроз,
Была давно уж наготове,
Не нужен был ей их обоз.

Она осталась бы хозяйкой
В имениях своих князей,
Принять французов без утайки,
Как однокровных всех друзей.

Но быть хозяйкой полновластной
Мешала б ей сама княжна,
И потому и не напрасно,
Исчезнуть с мальчиком должна.

Бог наделил умом коварным,
И князя смерть, приблизив цель,
Шаг сделать как бы «благодарным»,
Себе на жизнь создав купель.

Но был бы способ самый верный,
Уговорить свою княжну,
Хотя и статус будет пленный,
Остаться, пережив нужду.

Случиться может всё в надежде,
И не без корыстных потуг,
Княжна была хозяйкой прежде,
Но всё случиться может вдруг.

И под предлогом смерти князя,
Коснулось горе будто всех,
Забыть о наших неприязнях,
Убрать с пути их, как помех.

Тем самым как бы общим горем
Вновь сблизить бывших их подруг,
Друг с другом живших вместе в ссоре,
Но вновь войти в семейный круг.

Проникнуть будет легче в душу,
Тем боле — равнодушен князь,
Возьму-ка я — покой нарушу,
Авось исчезнет неприязнь.

Отвесив поцелуй в головку,
Заплакав с горя в тот же час,
Такую хитрую уловку
Исполнила Бурьен в сей раз.

В надежде сладится вся ссора,
Под горем дружба расцветёт:
— Я вновь приобрету опору,
В надежде — неприязнь пройдёт.

Хотя и живы все упрёки,
К подруге Амели Бурьен;
«Но мне ли, видят ли всё боги,
Попавшей вместе с нею в плен;

Да мне ли, мне ль, желавшей смерти,
Всегда любимому отцу,
Её судить в сей круговерти,
Пора настать вражде концу.

Бурьен ведь стала одинокой,
К ней жалость вдруг возникла вновь,
С таким же горем столь высоким:
«Семейная текла в ней кровь».

Она росла в семье у князя,
Как член всей княжеской семьи,
И потому, в честь этой связи,
В их круг и возвратить должны.

Княжна ей протянула руку,
Конец положено вражде,
С себя, с неё все сняла муки,
Они — подруги по нужде.

И, как участница их горя,
Должна вся меркнуть неприязнь,
В семье должна её быть доля,
Так обещал ей старый князь.

«Чиста отныне перед всеми,
Оттуда видит князь любовь,
И благодарность за всё время,
Семье отдала я всю кровь».

Княжна всё слушала подругу,
Не понимая многих слов,
А та шептала словно другу:
— Нам нужен общий с вами кров;

Ужасно ваше положенье,
Вам о себе и нет забот,
Моя любовь к вам, что спасенье,
Поможет пережить весь год.

Здесь меньшая у нас опасность,
Хотя мы все окружены,
Но ехать — не большая ясность,
Мы — не солдаты, им не нужны.

— Да, ехать я бы не желала,
Мне передал об этом брат;
— Уже я тоже всё узнала,
Не каждый ехать будет рад.

Нам лучше было бы остаться,
Вы согласились бы со мной,
В пути нам с вами оказаться,
И нам вступить в дороге в бой;

Дорога вся полна бегущих,
Солдат и просто мужиков,
И ненавистью к нам растущей,
От гибели хозяйств, дворов.

У нас там — никакой защиты,
Тем боле с нами малый князь,
В пылу их гнева — и убиты,
Нас опозорить может «грязь!»

Из ридикюля вдруг достала
Листовку в виде, как письма,
Рамо — француза-генерала;
Война — она в умах война.

В нём всем давались обещанья,
Кто не покинет кров родной,
Оказано им пониманье,
И обеспечен всем покой.

— Я думаю, оставшись с вами,
И, обратившись с сим письмом,
Проблем не встанет между нами,
Зачем им жить с таким здесь злом?!

Уверена, вам уваженье,
Как подобает господам,
Окажут всё без промедленья,
И я в обиду вас не дам.

Княжна, читая ту листовку,
К рыданью дёрнулось лицо,
Дошла к ней, наконец, уловка,
Втянуть её в тот круг-кольцо.

Самой остаться под французом,
И с нею вместе и село,
Каким неслыханным конфузом,
Болконских имя бы пошло.

— Кто дал такое вам посланье?
— По имени нашли меня;
Княжна не ждала оправданья,
Ушла с ним в кабинет князя;.

Позвать к себе велела Дрона,
Алпатыч тоже нужен ей,
И очень строгим даже тоном,
Амалье не открыть дверей.

«Теперь же непременно ехать!
Как же подумать я могла?
В лице Бурьен найти помехи,
Да, просто ехать я должна!

Остаться — так покрыть позором,
Всю генеральскую семью,
Каким тогда враждебным взором,
Окинут всю мою родню?

Отец был генералом славным,
Прошедших войн он был герой,
Полковник брат, в полку он главный,
А малый князь, что счас со мной?

Они же могут надругаться,
Убить меня и малыша,
Над старым родом посмеяться…
Нет, ехать я теперь должна!

Но даже это не случится,
При мне поселятся в наш дом,
И будут в нём все веселиться,
Нам — комнату лишь с малышом»

Все эти беды, униженья,
Ещё с хозяйкой их, Бурьен,
Мне к жизни не дадут влеченья,
Дорога будет лучший плен.

Её мечты о жизни новой,
Со смертью князя и отца,
Да в этот год такой суровый,
В ней возникали без конца.

Отныне над собой хозяйка,
Лишь помешала ей война,
Уже могла и без утайки
Решать сама себе, одна.

Но прежде — жизнь теперь в отъезде,
И с кем решить ей сей вопрос?
Алпатыча как нет на месте,
Бурьен в судьбу суёт свой нос.

Велит позвать она и Дрона,
Ей больше некого спросить,
Он дал отказ уже от «трона»,
Не знает, как и пособить.

Она в нём видела лишь друга,
Его звал Дронушкою князь,
Когда нужна была услуга,
Всегда держал с народом связь.

К княжне он относился нежно,
Он пряник ей всегда дарил,
И потому она поспешно,
Поскольку он ещё «царил»;

К нему и ринулась с вопросом:
— Скажи-ка мне, наш верный друг,
Уже француз у нас под носом,
Нас всех хватил уже испуг.

Мне здесь сказали, что опасно,
И ехать, оставаться здесь,
Так что мне выбрать не напрасно:
Беду ли нам, французам — месть.

Я предпочла бы и уехать…
— Везде опасно в сей момент,
Вам ехать можно, но — помеха:
Нет лошадей «на сей предмет».

— Куда ж они-то подевались?
— Наверно, наказал нас бог:
Какие были, те — изъялись,
На фронт они все полагались,
Как новый мужикам оброк.

Подохли многие — нет корма,
Опять же — сено и овёс,
А лошадям нужна вся норма,
Эт — лошадь, не какой там пёс.

Самим кормиться нечем людям,
Не токмо корм для лошадей…
И чем теперь питаться будем?
— Что, хлеба нет и для людей?

— Все голодают наши люди,
И многие ушли в тот свет,
Не до подвод им нынче будет,
Война — такой сейчас момент.

— Так почему молчал ты ране?
У нас-то — полны закрома…
Сказал бы мне о том заранее,
Я всем бы хлеба раздала.

Уверена, отец бы тоже,
А заодно с ним брат Андрей,
Не стал вести себя бы строже,
Но накормили бы людей.

Берите всё, я разрешаю,
Иначе заберёт француз,
Тем самым будто я лишаю
Зерно им «пробовать на вкус».

— Уволь меня ты, ради бога,
Вели мне передать клячи,
Служил я тридцать три уж года,
Нет больше мочи, помоги…

Она его не понимала,
Он стал каким-то странным вдруг,
Она во(о)бще всё знала мало,
Её вдруг охватил испуг.

Она вновь сделала попытку:
— В тебе не сомневалась, Дрон,
Зачем тебе такая пытка,
Ты властью нами наделён.