восточное

Я все потерял – торговал я – и вот разорен.
Последний верблюд умирает от жажды в песках.
Куда я иду – этот город на морок похож:
Въезжаю в ворота, а стражи не видят меня.

И ветхого неба спускается выцветший лён.
Ковры и кувшины, и фрукты лежат на лотках.
Проснитесь, скажите, что я не мертвец и не ложь!
Что я существую. Ни слова, лишь камни звенят,

Лишь вихрь упорный их точит струистым песком,
Лишь ящерка с тенью играет в замри-отомри,
Плита закрывает глубокий сухой водосток,
На дне золотой чешуей шевелит василиск…

И дом мой родной отдалился и стал незнаком,
Я брошен в колодец, где двери Шеол отворил,
И в сторону очи отводит Всевидящий Б-г.

Я здесь, как один из Пророков во чреве кита,
Я здесь, как другой из Пророков во рву среди львов,
Я здесь, точно проданный в рабство за пеструю ткань,
Я слепок из глины, разбитый на сто черепков.

Но, может быть, только из бездны видна высота,
И сердце скорее услышит в отсутствие слов…
Луна опрокинулась в облако, ночь коротка,
Хотя и черна. Я добрался до самого дна.
Не видно Тебя, только ветер струится легко.