Война и мир. гл. 3-2-6 и 3-2-7

3-2-6

Во всей нашей жизни так много явлений,
Событий, сторон всех и их перевес,
Их можно всех вместе простым разделеньем,
На два типа выделить в них интерес.

В одних — пребывает весь смысл, содержание,
В других — наряду — они формой полны,
В столице — салонная с преобладанием,
Как в пику не только для этой войны.

Мирились ли, ссорились мы с Бонапартом,
Однако вся жизнь в тех салонах текла,
Но главным средь них слыл салоном с азартом,
В него Анна Павловна всех увлекла.

Но к ней и добавился, ставшим престижным,
У Элен Безуховой яркий салон,
И в них разговор становился подвижным,
Уже принимая серьёзный уклон.

И всё тот же самый в них спор, та же тема,
Но не исключая других новостей,
Всегда возникала иная дилемма,
Поскольку бывало в них разных гостей.

Успехи в войне, в том числе и с Россией,
ЕМУ потаканье в Европе друзей,
В обоих салонах ЕГО осудили,
Напавших на родину диких зверей.

В салоне у Элен и гости важнее,
Её красоте отдавали свой след,
Сам канцлер Румянцев, наследник — нежнее,
Ютились у ней от домашних всех бед.

Румянцев считал её женщиной умной,
Достойной вести такой важный салон,
Считались в нём гости и боле разумны,
Ценилось их мнение за эталон.

Кружок Анны слыл больше па;триотичным,
Французская жизнь в нём бралась под запрет,
Французский театр был в нём неприличным,
Хотя сожалели за новый обет.

С большим интересом война обсуждалась,
Защитником армии слыл уголок,
Лишь слухи о выгоде в ней распускались,
Как будущих наших побед, под залог.

Кружок Элен и слыл, и назван французским,
Румянцевский прозвище он получил,
Но всё же он был и остался наш, русским,
В нём мир обсуждался, француз запросил.

В кружке упрекали приверженцев бегства,
Всех женских, учебных училищ в Казань,
И были готовы уже даже средства,
Списать на войну эту трудную дань.

Царило в кружке и особое мнение,
Но, как демонстрация дела войны,
Покончить всё миром её проведение,
И те рассужденья — верны и стройны.

Но, как обычно, заумное мнение,
Сверкала в кружке и Билибина мысль,
Служил он у Элен прописанным гением,
Оно набирало и некую высь:

«Не порох решит окончательно дело,
А тот, кто придумал его для войны»;
И в нём осторожно, но всё-таки смело,
Немного с иронией, но всё же — важны.

Восторги Москвы на приезд государя,
Зато Анны Павловны, «этот обком»,
Восторг словно обществу города да;ря,
Суть патриотизма, с заботой о нём.

А тот же известный всем нам князь Василий,
Ещё занимал он в правительстве пост,
Без всяких на то ухищрений, усилий,
Горазд был обслуживать этот «погост».

И он как бы связывал оба погоста,
И Анин, Румянцевский дочкин кружок,
Ему в беспрестанных поездках не просто,
Трубить в них всегда в тот же самый рожок.

Бывало, он путал сказать, где какую,
Продуманно ранее нужную речь,
И в первом кружке говорил ту, иную,
Что должен сказать во втором — им чужую,
Свою репутацию, чтобы сберечь.

Однажды у Анны в кружке князь Василий
С горячностью высказал речь о войне,
Судил он Барклая без всяких усилий,
И, как непригодного к делу вдвойне.

Но был нерешителен он и в вопросе,
Кого же назначить главкомом в войне,
Зато находился в кружке в большом спросе,
Как с бо;льшим достоиством кто-то извне.

Поведал, что нынче Кутузова видел,
В казённой палате он ратников брал,
Он высказал мысль, никого не обидел,
Что он бы в главкомы последнего взял.

Хозяйка же, высказав мненье иное,
Включившись в обычный в кружке разговор,
Оно о Кутузове было столь злое,
Что он, де, для армии тоже — позор.

И вновь князь Василий направил все стрелы:
— Не годен он главным во(о)бще никуда,
Вот, если хотим мы остаться все целы!
— Кого ж предлагаете, князь, вы тогда?

— Уже говорил здесь, что я — в заблуждении,
Но нет, не подходит Кутузов-главком,
Ему на коня влезать в затруднении,
И в нравах дурных в Букареште слыл том.

Он — дряхлый, слепой, его, как генерала,
Нельзя просто в армии нашей иметь,
Он сверх осторожен, сноровка пропала,
Таких уже просто нельзя нам терпеть.

И это такое у общества мнение
Спокойно держалось к июлю конца,
В конце же июля пришло вновь повышение,
Его в княжеском званье встречала страна.

И вновь это слово совсем справедливо,
Ведь он теперь был ополченья главком,
Оценена старость, казалось, счастливо,
Когда с кем желают расстаться потом.

Но после Смоленска всё стало тревожней,
Открыта прямая дорога в Москву,
И в той обстановке настолько всей сложной,
Засел комитет «разогнать чтоб тоску».

И в нём к императору близкие люди,
Из них — генерал-фельдмарша;л Салтыков,
Решали вопрос, кто же главным в том будет,
Кто самый из всех генералов толков.

А все неудачи в веденье сражений,
Лишь только признали одну из причин,
В системе всех армий и их управлений,
Главкома в них нет из больших величин.

Хотя они знали нерасположение
К нему императора-государя,
Однако другого на пост назначения,
Как более лучшего, выбрать нельзя.

И вновь, вопреки государя желанию
Назначен Кутузов Главкомом страны,
Всё сделано с полным войны пониманием,
Поскольку другие в тот план не годны.

Девятого августа вновь князь Василий,
Опять Анне Павловне новость привёз,
Ему не составило новых усилий
Во мненьях своих развернуть снова нос:

— Всё, кончены наши в верхах разногласья:
Кутузов — фельдмаршал и он же — Главком,
Я рад, не желал я и большего счастья,
И я не желал видеть должность ни в ком!

Но рядом стоящий, «с достоинством бо;льшим»,
Не мог не напомнить о прежних словах,
Хотя неучтиво и было «всё тоньше»,
Но все пожелали друг другу всех благ.

Но он продолжал издеваться над князем,
И, напоминая его же слова:
— Он — дрябл и слепой, даже в этой-то связи
Не очень в порядке его голова!

—Э, вздор, он достаточно видит, поверьте, —
Промолвил он в тоне басистом ответ:
—Чему я так рад, и вы только заметьте,
Дал полную власть исключить всякий вред.

Однако «Достойный» им портил всю радость,
В ответы он вкладывал даже и страсть,
Похоже, решил продолжать делать пакость:
—Но царь неохотно вручил ему власть:

Как барышня, если б прочли ей Жоконду,
Ваш царь покраснел говоря те слова:
— Я с честью вверяю страну вам в угоду, —
Так все говорят, и несётся молва.

— Возможно вполне, что слова не от сердца,
Но не было в выборе больше пути,
Похоже, последняя та наша дверца,
В которую мы лишь и сможем войти.

Таков был ответ у хозяйки салона,
И тут же добавила вновь пару слов:
— Дай бог, чтобы он не боялся заслона,
От тех слишком умных и важных голов.

Кого не бояться, князь понял мгновенно,
Но сам побоялся сказать громко, вслух,
Он шёпотом: «Знаю, что он непременно
Условье поставил, и не был в том глуп:

Наследник ему не мешал бы в работе,
Не должен давать он Главкому совет,
Не должен он в армии быть при заботе,
Не может он также нести и ответ.

И меры к нему не могу в наказанье,
Коль сделает дурно, к нему применить,
Но ежели он отличится в старании,
То я не смогу его и наградить».

— Умнейший мужик этот князь наш, Кутузов,
Давно его знаю, характером твёрд,
Не держит в команде он явных в том трусов,
К тому же, как князь, он и раньше был горд.

Опять сей «Достойный» изрёк, что Кутузов,
В упрёк государю вновь бросил слова:
— Прошу государь, чтобы не быть конфузу,
Вам в армии не быть, в ней есть голова.

3-2-7

Пройдя Смоленск, французы ближе,
Всё ближе двигались к Москве,
Сражений всё давалось реже,
Россия вся жила в тоске.

Стараясь оправдать героя,
Историк Бонапарта Тьер,
В его защиту встал горою,
Причиной выставил пример:

Был привлечён в Москву невольно,
Назвать одну из всех причин,
Врагу лишь волей сделать больно,
И это сделает один.

Он даже прав, как правы также:
ЕГО влекло всегда к Москве
Искусство полководцев наших,
Страну ведущие к беде.

В пути искал ещё сраженья,
Порядка в нескольких местах,
Но, опасаясь пораженья,
И с целью сил всех накопленья,
Россия «пряталась в кустах».

Москва манила, как столица,
Древнейших скифских всех племён,
Он думал в ней остепениться,
Вопрос войны уже решён.

Поскольку одержав победу,
Они запросят сами мир,
И потому он шёл по следу
Всё отступавших русских сил.

Попался в плен им наш Лаврушка,
Денисова был крепостной,
Слугою слыл он слишком ушлым,
Ростову был теперь слугой.

Бертье-француз, начальник штаба
Лаврушку вызвал на допрос,
Скорей всего была забава,
Но, всё же задал он вопрос.

Лаврушка с видом вечно пьяным,
Всегда и с видом плутовским,
Обычно посему обманным
И даже чуть и шутовским.

Хотя и видом простоватым,
Но был себе он на уме,
Он сделал вид невиноватый,
Что мало знает о войне.

Доложен был Наполеону
Сей занимательный допрос,
Казак он Платовский и — с Дона,
И чепуху он просто нёс.

Но, кое-что, и, между прочим,
Поведал им ещё о том,
Его ответ был приурочен,
Когда знать надо обо всём.

Что корпус Платова весь влился
В соединенье свежих сил,
И новостью он поделился:
Кутузов вновь как будто мил.

Назначен нынче он Главкомом…
— Болтун, но умный тот мужик,
У русских всё идёт Содомом,
В верхах порядок глуп и дик.

Велел коня подать казаку,
И привести его к себе,
Скорей всего нагнать в нём страха,
В его случившейся беде.

Лаврушка с ним поехал рядом,
Какая ж выпала и честь,
Напуган не был он тем ядом,
Спокойно ждал свою он месть.

В последствие всё тот источник,
Его, Наполеона — Тьер,
Смешон рассказ, но не был горек,
Не знал Лавруша, ехал с кем.

Он в плен попал и не случайно,
Напившись, высечен он был,
В деревню послан был он тайно,
С заданьем, чтобы кур добыл.

Увлёкся там он мародёрством,
И угодил к французам в плен,
Природным он владел притворством,
Ему — всё нипочём, всё — тлен.

Он груб и нагл, из тех лакеев,
Прошедший в жизни много бед,
И подлость, хитрость всё смелее
Вошла в привычку, как обет.

Попавши в плен к Наполеону,
Хотя и точно знал к кому,
Прибег к обычному уклону,
На удивление всему.

Угадывал ЕГО он мысли,
И с хитрецою на вопрос,
Совсем те мысли и не грызли,
По-своему понять весь спрос.

Он врал о всём, о чём он слышал;
Вдруг на засыпку вновь вопрос,
Но притворился — не расслышал,
Обдумав, тот вопрос — не прост.

— Что думают у вас там люди,
Их победит ли Бонапарт,
Иль он разгромлен вами будет,
Каков во мнениях азарт?

— Коль непременно быть сраженью,
А то, шо будет — это так,
Пройдут три дни посля введенья,
Пойдёт в оттяжку, что впросак.

Был озадачен переводчик
Витиеватостью сих слов,
Хотя и был он в том помощник,
Но в смысл поймал такой улов:

«Вот, если это же сраженье,
Случится ранее трёх дней,
Победа — вам, как награжденье,
Скорей всего — так и верней!

Ежели будет в том отсрочка,
То предсказать я не берусь,
Кто в том бою «поставит точку»,
Француз ли или наша Русь?»

Сам переводчик улыбнувшись,
ЕМУ промолвил те слова,
В душе, возможно, поперхнулся
За «непонятные дрова».

Велел он уточнить «гаданье»,
Вновь повторить сей перевод;
ОН был в хорошем состоянье,
Вести с ним дальше «хоровод».

Сработала в нём снова хитрость,
ЕГО чтобы; развеселить,
Лаврушка, тот в свою обычность
ЕГО отважился спросить:

—Такого знаем Бонапарта,
Он победил уже весь мир,
Об нас другая ляжет карта…
Посмотрим, кто закатит пир, —

Промолвил он неосторожно,
Звучало всё, как хвастовство,
ОН посчитал гаданье ложным,
Как будто бы — за баловство.

Не сказаны Наполеону
Его последние слова,
Могли быть «неугодны» трону,
Пойдёт об этом вся молва.

На миг сверкнула лишь улыбка,
Какой-то вспыхнул в НЁМ задор:
«А если дать ему попытку,
Сказать, ведёт с кем разговор?»

Слуга увидел самодержца,
Не знает, едет с кем казак,
Подсыпать в разговор чуть перца,
В какой тот попадёт впросак.

Ему прямым серьёзным словом
Поведать, с кем и кто пред ним,
В каком тот состоянье новом,
Самим довольным стать уловом,
Насколько станет тот раним.

Хотя простой Лаврушка парень,
Денщик-слуга своих господ,
Природой он на свет одарен,
Вести с любым свой хоровод.

Чтоб напугать и озадачить,
И сбить крестьянскую в нём спесь,
И знал потом, о чём судачить,
А САМ — ОН прост, не держит месть.

Он притворился изумлённым,
В испуге выпучив глаза,
Привычным, чуть ошеломлённым,
На эти «нежные слова».

Сей эпизод вошёл в историю,
Как развлечение в войне,
И доброту открыть, не более,
В наполеоновской судьбе.

Едва казак узнал с кем рядом
Он едет, ве;дя разговор,
Остолбенел, как принял яда,
В восторге взгляд вонзал в упор.

Пленён Лавруша как бы дважды,
Второй раз, что такую честь,
Достичь бы мог денщик не каждый,
А он, Лаврентий — рядом есть.

Он думал, как остаться жи;вым,
Как оправдаться там, в полку,
Поверят ли рассказам лживым,
Иль выбьют всё враньё в пылу.

Его ОН понял состоянье,
Восторгом был САМ восхищён,
И отпустил на покаянье,
Как птичку с клетки выгнал вон.

Они разъехались «друзьями»;
ОН, всё мечтая о Москве,
Казак же нашими полями
Добрался, наконец, к себе.

Нашёл Ростова он в Янкове,
Тот вместе с другом Ильиным,
Уже были; с ним наготове,
Лаврушку взявший запасным,

По деревням свершить прогулку,
Опять же — раздобыть корма,
Найти, быть может, даже «булку»,
Такая и была война.