Вы до сих пор помните

 Легчайший, почти неслышный перебор гитарных струн сигаретным дымом заполняет кухню, режет лёгкие – до боли, но не до слёз, которые больше не обжигают глаза, не заставляют пристыженно запрокидывать голову и лихорадочно моргать, тихо шепча самую бесполезную из мантр: «Не плачь, не плачь, не плачь». Специально делаешь глубокий вдох, пытаясь наполнить музыкой и едким воздухом каждую клеточку своего тела, наказывая его за предательство, отравляя, разрушая, постепенно убивая.

Громкие голоса и твой звонкий смех – вот что слышат все вокруг, но для тебя этого не существует. Улыбаешься и киваешь, шутишь и притягиваешь всех присутствующих своим теплом, которое яркими лучами разлетается во все стороны, вспыхивает искрами при каждом твоём движении. Сам же то и дело вздрагиваешь от холода, который в последнее время удобно устроился внутри, сжал крючковатыми пальцами сердце, заковал в ледяные оковы мысли. Сам же будто паришь в туманном, горьком, дымном пространстве, и только тихая мелодия не даёт тебе раствориться в нём, и только серо-голубые глаза, которые смотрят с осуждением, и беспокойством, и состраданием, и пониманием, не дают пропасть окончательно.

Ты не можешь смотреть на их обладателя: маска радости нужна тебе, как воздух, а с ним ты не способен быть не собой. Поэтому стараешься игнорировать выжигающий на теле обличающие письмена взгляд, поэтому до крови прикусываешь щёку каждый раз, когда струны раздражённо дребезжат и до тебя доносится его тихий разочарованный вздох.

Часы сердито тикают, настойчиво предсказывая приближение утра, и, один за другим, все расходятся по комнатам, позёвывая и потягиваясь. Вы остаётесь одни, и твоё тело тут же расслабляется, всё показное тепло растворяется в дыме, взгляд устремляется к нему, а дрожащие губы изгибаются в грустной, отчаянной, молящей улыбке. Он не улыбается в ответ, только качает головой и бьёт по струнам, громким и уверенным голосом в очередной раз вырезая знакомые слова песен в твоей памяти.

Вы проводите так каждую ночь, каждое утро, пока его пальцы не начинают путаться от усталости, пока голос не становится хриплым, пока за окном не раздаются крики птиц, пока лучи солнца не касаются крыш. Эта – не исключение: он поёт, поёт только для тебя, а ты, щёлкнув зажигалкой, раз за разом вдыхаешь разъедающий дым, выдыхая туманных призраков, которые никуда не уходят, остаются рядом, кружа под потолком и напоминая о том, чего тебе и вовсе хотелось бы не знать.

Как и всегда, утро всё-таки наступает, а ведь всё, о чём ты мечтаешь – это о вечной ночи, где будет только он, где будешь только ты. Мечтаешь о вечности, заполненной его голосом, заполненной кружками с чаем и сигаретным дымом. Ты закутываешься в этот дым, как в кокон, устраиваешься там поудобнее, надеясь, что даже после того, как он, улыбнувшись краешком рта напоследок, уйдёт, ты ещё хотя бы ненадолго сможешь задержаться в вашем маленьком ночном мирке. Но не получается, и мысли, от которых ты бежишь уже долгие тридцать дней, возвращаются, и ты лежишь, уставившись в белый потолок, расчерченный первыми лучами солнца, и единственное, что помогает тебе заснуть, пусть и на нелепые два часа, это тихий звук его дыхания: ты отчётливо слышишь его, даже несмотря на толстую стену между вами.

Домой возвращаться не хочется. Ты сидишь на подоконнике в этой квартире, где, кроме кружки и зубной щётки, нет ничего твоего, и купаешься в ощущении причастности, в домашнем уюте, которого, казалось, и вовсе не должно быть в месте, где живут четыре мужчины. Но, несмотря ни на что, он есть, и тебе не хочется терять его даже на несколько часов, поэтому ты немного нерешительно выключаешь телефон, отправив перед этим дурацкое, короткое сообщение, которое при всём желании нельзя назвать подходящим в подобной ситуации, и, распахнув окно, сидишь на самом его краешке, зажав губами очередную сигарету. Люди, спешащие по улице там, внизу, кидают на тебя неодобрительные взгляды, но ты только насмешливо улыбаешься в ответ: по сравнению с тем, что занимает твои мысли, подобные взгляды незнакомцев кажутся несущественными, кажутся пылинками, что сверкают в ярком свете летнего солнца.

Одев наушники, ты закрываешь глаза, подставляя лицо солнцу; уши немного болят от громкой, невыносимо громкой музыки, но в последнее время боль стала для тебя добрым другом. Ты не причиняешь её себе намеренно, нет, но готов приветствовать любые, пусть и мимолётные, её появления. «За что ты себя наказываешь?» - как-то спросил он, но ты смог лишь пожать плечами в ответ, прошептав: «Для профилактики». Как объяснить ему, что тело стало твоим врагом, что тебе противно связывать себя с этой ни на что не годной оболочкой. Что каждый раз, когда появляется боль, внутри теплом разливается удовлетворение. «Так тебе и надо», - иногда почти беззвучно шепчешь ты, и случайные свидетели этого провожают тебя недоумёнными взглядами.

Чувствуешь лёгкое прикосновение к руке и вздрагиваешь от неожиданности. Казалось, что в квартире никого нет, но ты ошибся, и нет ничего приятнее подобных промахов. Потому что он рядом, и смотрит на тебя своими серо-голубыми глазами, и говорит что-то, что ты не можешь услышать. Как будто не понимает, что вместо его голоса тебя оглушают биты, и басы, и красивый фальцет Мэттью Беллами, который снова и снова сообщает тебе то, о чём ты не хочешь вспоминать.

Сдёргиваешь наушники, но он тут же замолкает, и ты погружаешься в привычную тишину. В последнее время вы так часто молчите, сидя рядом, что тебе кажется – вы никогда не сможете много разговаривать. Пара-тройка фраз, где каждое слово несёт в себе тысячу различных смыслов, и тишина, уютная, тёплая тишина, в которой ты купаешься, как в море. Щёлкает зажигалка, тихо шипит, загораясь, табак, и ты касаешься тёплых пальцев, забирая у него прозрачный сосуд для огня. Всегда касаетесь друг друга, передавая что-то – касаетесь только в эти моменты. Ты никогда не обнимал его, ты, который даже малознакомых людей обнимает при встрече и легонько касается губами их щёк. Но его – нет, ни разу, и ты впервые задумываешься, каково это – целовать его?

Он тихо напевает твою любимую песню, а ты украдкой смотришь на его губы. Немного обветренные и такие притягательные, и внутри что-то сжимается, и голова кружится, и твои собственные губы начинает покалывать. Но тут он поворачивает голову, смотрит прямо тебе в глаза, и ты не в силах отвернуться, не в силах, как обычно, спросить: «Что?», специально чтобы он покачал головой, усмехнулся и отвёл взгляд. Сейчас проще простого расслабиться, протянуть руку и коснуться его щеки, пододвинуться чуть ближе и наконец-то заполнить лёгкие не дымом, а его запахом.

Но потом ты вспоминаешь всех, кто когда-либо касался твоих губ, вспоминаешь, как пусто становилось внутри – иногда спустя час, иногда спустя несколько лет после этих касаний, и замираешь. Всё внутри тянется к нему, но ты знаешь, что готов жить и дальше, не зная вкуса его поцелуев – лишь бы быть уверенным, что никогда не будешь смотреть на него, не чувствуя ровным счётом ничего, лишь бы знать, что рядом с ним пустота и холод не имеют над тобой власти.

Вы ещё долго сидите на подоконнике, щурясь от солнца, иногда перекидываясь парой фраз. И ты спокойно наблюдаешь за тем, как мечты о вас вылетают из тебя облаками сигаретного дыма и, внезапно потяжелев, устремляются вниз, вдребезги разбиваясь об асфальт.

Люди, люди, люди. Они везде – пьют, смеются, играют в карты и целуют друг друга прямо в центре душной комнаты. Идёшь, стараясь не упасть, не наступить на чьи-нибудь ноги или вещи, раскиданные на полу. Иногда тебя останавливают новые знакомые, и ты подолгу стоишь, говоря на одни и те же темы. Объясняешь, что ты делаешь здесь, говоришь только, что ты – друг Дамьена, и Эндрю, и Алана, и Николаса, не упоминая о том, что кроме прочего ты ещё и бывший парень одного из них. Самого Ала нет в этот момент ни в комнате, ни в квартире, ни даже в стране, и это до безумия всё упрощает.

Ведь объяснить, почему через месяц после расставания ты практически живёшь в его комнате, выпиваешь с его друзьями, играешь на его гитаре, почти невозможно. Даже самому себе. И если от вопросов окружающих можно легко отделаться словами «я их друг», с собой это проделать не получается. И иногда ты замираешь, и зажмуриваешься, и поёживаешься от холодка, пробегающего по спине, и шепчешь: «почему я здесь?»... Из всего многообразия возможных ответов единственным верным кажутся вспыхивающие в мыслях серо-голубые глаза, и ты каждый раз клянёшь себя последними словами за эту слабость.

Знакомый взгляд притягивает тебя в угол комнаты, где дым гуще, и тяжелее, и слаще. Садишься прямо на пол, рядом с Ником, который печально смотрит на тебя и уже знакомо укоризненно качает головой. Стараясь не обращать на это внимания, прислоняешься затылком к прохладе стены и, обхватив пальцами горлышко предложенной Эндрю бутылки, подносишь её к губам немного дрожащей рукой. Сладкий дым обжигающим вихрем заполняет тело, но ты упорно глотаешь его, не желая выпускать на волю. Считаешь про себя – раз, два, три, четыре, пять... Досчитав до двадцати, освобождаешь молящие о помиловании лёгкие, выдыхаешь огромное облако желтоватого цвета и, улыбнувшись, закрываешь глаза.

С каждой минутой мир вокруг кружится, плавится, меняется всё сильнее, но мысли наоборот проясняются, и ты уже жалеешь, что вообще прикоснулся к прозрачному пластику. От маленького камешка, лежавшего на подоконнике, остались только крошки, и, проглотив последнюю порцию мутного удовольствия, все уходят, оставив тебя сидеть на полу в одиночестве. Ты привык к этому, приучил себя к тому, что быть одиноким – не так уж и плохо. И даже прижимая руку к груди, понимаешь возврата нет.

Кто-то вдруг бесцеремонно поднимает тебя на ноги, притягивает в объятия, покачивает и ерошит волосы. Сладковато-горький привкус дыма на языке теряется, его перебивает запах алкоголя и летней ночи, лёгкий оттенок парфюма и мускусный, терпкий аромат мужского тела. Ты жадно втягиваешь в себя этот коктейль, с удивлением понимая, что все мысли куда-то отступают, что ты радостно, неподдельно смеёшься, обнимая в ответ знакомую подтянутую фигуру.

Так давно не видел его, что уже забыл, насколько приятно быть рядом. Радостно выдыхаешь: «Дамьен!», и он громко хохочет в ответ, кажется, просто от переизбытка энергии. Оглушительно оповещает всех вокруг о том, насколько он пьян. Это заявление встречено смехом, и одобрительными выкриками, и похлопываниями по спине, а он только широко улыбается, положив руку тебе на плечо. Понимаешь, насколько это глупо, но всё равно купаешься в том жаре, что исходит от него. С трудом подавляешь желание прижаться к нему всем телом, попытаться слиться с ним, попытаться отогреть то, что уже давным-давно заковано холодом. Но всё-таки у тебя получается, и ты довольствуешься тем, что он сам охотно дарит тебе, с благодарностью поглядывая на румяное лицо, на сверкающие зелёновато-серые глаза.

Вы ещё долго сидите на кухне – ты, Дамьен и Ник. Вы поёте, иногда серьёзно и тихо, а иногда, дурачась, выкрикиваете слова шутливых песен и смеётесь до боли в животе. Ты впервые за последний месяц не чувствуешь себя лишним, не чувствуешь себя ненужным – нет, ты сидишь, прижатый к горячему боку Дамьена, и тонешь, тонешь в спокойствии и радости, которые он обрушивает на тебя согревающими потоками. Лишь иногда замираешь и задумчиво смотришь в серо-голубые глаза, но сегодня даже они тебе кажутся не настолько важными – ещё бы, ведь ты уже так давно не чувствовал себя живым.

В конце концов вы с Дамьеном остаётесь вдвоём, и лежите на огромной кровати, ведя нескончаемые разговоры. Ему рано вставать, но вместо того, чтобы заставить его замолчать и уговорить поспать, ты поддерживаешь все темы, о которых он упоминает немного заплетающимся языком. Ты смеёшься, и доказываешь что-то, и немножко издеваешься над ним, когда он вдруг обнимает тебя сильной рукой и притягивает к себе, чуть ли не до боли крепко прижимая к своему мускулистому телу. Ладонь, сжимающая твоё плечо, горяча, она обжигает ледяную, отвыкшую от подобного кожу, и ты немного прикрываешь глаза, купаясь в этом ощущении.

И тут же чувствуешь его губы – на своих. Они мягкие, и тёплые, и ласковые, и осторожные, они – это всё, чего тебе так не хватало. Прижав ладони к его шершавым щекам, ты с готовностью отвечаешь на поцелуй, впервые пробуешь его на вкус. Всё это неправильно, так неправильно, но тебе наплевать, потому что ты жив, жив, жив! Он нежен и ласков, он шепчет что-то тебе в шею, мягко касается её губами и языком, и ты таешь, плавишься, становишься кем-то другим – не собой, не тем, что раньше, не тем, что сидел в одиночестве этим вечером. Ты – красив и изящен, ты соблазнительно изгибаешься под ним, тихим стоном окрашивая звучание его имени. Зарываешься пальцами в волосы, которые кажутся чёрными, и лишь редкий свет фар оттеняет золотые пряди.

Всё происходящее кажется тебе нереальным, всё будто происходит не с тобой, но какая разница, если твоё тело поёт от наслаждения, с удовольствием принимая касания пока что незнакомых рук. Всё, что происходило до этого – несущественно, тебя не волнуют ни серо-голубые глаза, ни то, что ты не должен находиться в этой квартире, в этой комнате, на этой кровати, ни то, что ты никогда не возьмёшь в руки своё счастье. Сейчас это неважно, и ты готов вечно благодарить за это человека, который с нарастающей страстью целует твою светящуюся в темноте комнаты кожу.

Его пальцы неожиданно оказываются внутри тебя, и ты громко вскрикиваешь, не думая о том, что кто-то может тебя услышать. Никакой наркотик в мире не сравнится с тем, что ты ощущаешь сейчас, не сравнится с этим нарастающим давлением где-то там, внизу, не сравнится с тем, как путаются твои мысли, как обжигают поцелуи и как нежность патокой облепляет твоё тело. «Сладкий», - шепчет он, и да, ты знаешь, что это так, что он не врёт, чувствуешь свою сладость на его языке и стонешь, пытаясь сказать о чём-то, что скрыто завесой тайны даже от тебя самого. Его движения становятся резкими, отрывистыми, быстрыми, он внутри и снаружи, он гладит, и дует, и целует, касается каждого нерва, каждой клеточки твоего тела, и ты жадно вбираешь эти касания, впиваясь пальцами в его широкие плечи. Тёплые губы вырисовывают на теле магические письмена, и в этот момент ты веришь в волшебство, иначе как ещё можно объяснить то, что ты впервые в жизни взрываешься, выгибаешься, полностью отдаёшься этому человеку, который голодным взглядом смотрит в твои мутные от наслаждения глаза.

После ты несколько минут лежишь, глотая воздух, который приятно холодит лёгкие, по ощущениям превратившиеся за это время в тлеющие угли. Он мягко водит ладонью по твоему животу, успокаивающе гладит его, и ты смаргиваешь слёзы, отчего-то выступившие на глазах. Его лицо – где-то у твоей шеи, он лежит рядом, иногда мягко касаясь губами кожи, и ты ещё никогда не чувствовал себя настолько желанным, настолько...

Но нет, обрываешь себя, не желая даже в мыслях произносить это слово, не желая надеяться на то, чего, вероятно, не будет.

Мысли снова подбираются к тебе, тёмной тучей закрывая спокойствие, которое ты только-только обрёл. Перевернув его на спину, запрыгиваешь сверху, начиная лихорадочно покрывать поцелуями его напряжённое тело. Жаждешь подарить ему то же наслаждение, которым он не обделил тебя, и надеешься на возвращение сладостного отсутствия мыслей, но это с каждым прошедшим мгновением кажется лишь иллюзией, невозможной, недостижимой.

Он хрипло стонет, прикрыв глаза, и ты, не задумываясь, опускаешься на него, впуская в себя. Тебе хочется плакать от того, насколько неверным кажется происходящее, насколько прекрасным оно было пару минут назад и как резко развернулось на сто восемьдесят градусов, оставив тебе разбитое корыто там, где, по сути, должно находиться сердце.

Ты всё ещё чувствуешь себя желанным, и красивым, и, когда всё заканчивается, он ласково обнимает тебя, даже во сне притягивая ближе, но спокойствия, испытанного тобой чуть раньше, уже не вернуть. А ты рад даже теплу, которое никуда не делось, которое омывает тебя нежными волнами, и ты погружаешься в него с головой, позволяя себе мечтать о том, что ты часто будешь лежать в его объятиях, наслаждаясь этой теплотой. Ты мечтаешь о днях, заполненных его ласковыми поцелуями, его смехом, его жаром, который будет прогонять грозящую поглотить тебя с головой пустоту. Мечтаешь о чае, которым будешь поить его по утрам, и фильмах, которые вы будете смотреть, лёжа на своём диване. Мечтаешь о том, что будешь любить себя, любить своё тело, любить того, кем ты являешься, заменив этой любовью тупую ненависть, которая до этого отбивала варварский ритм в твоих висках.

Заснув, ты видишь море, и солнце, и ветер, который играет твоими волосами, и волны, которые оставляют поцелуи на твоих ногах. Там, во сне, ты закуриваешь сигарету, но ветер вырывает её из твоих рук и уносит куда-то за горизонт, и ты со счастливыми слезами на глазах наблюдаешь, как едкий дым растворяется в ярко-голубом небе.

А с утра просыпаешься в одиночестве.

Легчайший, почти неслышный перебор гитарных струн сигаретным дымом заполняет кухню, режет лёгкие – до боли, до слёз, которые обжигают глаза, заставляя пристыженно запрокидывать голову и лихорадочно моргать, тихо шепча самую бесполезную из мантр: «Не плачь, не плачь, не плачь». Специально делаешь глубокий вдох, пытаясь наполнить музыкой и едким воздухом каждую клеточку своего тела, наказывая его за предательство, отравляя, разрушая, постепенно убивая.

Ты снова обещаешь себе, что это в последний раз, что ты больше никогда не придёшь на эту кухню, не будешь сидеть в уголке, молча слушая, как Ник, прикрыв глаза, тихо напевает твои любимые песни. Но всё равно постоянно оказываешься здесь, и клянёшь себя за эту слабость, и куришь, куришь, куришь.

Вдыхая едкий серый дым как можно глубже.

Если небеса стали алыми,
А в глазах родных пустота.
Если крылья сломаны ангелов,
Сжаты тонкой нитью уста.
Он возьмёт гитару и с нежностью,
К струнам прикоснётся легко,
Заиграв на солнце аккордами,
Воду обратит в молоко.

Дышат жаром брызги кровавые,
Пламя зачеркнёт горизонт,
Но, плеча коснётся усталого,
Тот, кто оправданий не ждёт.
Он не сыплет в рану солёное,
И не ищет лёгких путей,
Молчаливо снимет тяжёлое,
Взяв мой груз себе, без затей.

Если сердце в камень заковано,
Истина разбита в труху.
Чёрной краской жизнь разрисована,
И жестокий смех на слуху.
От чужого взгляда, враждебного,
Грудью он прикроет меня,
И найдёт просвет между тучами,
Где блеснёт надеждой заря.

Не прощает жизнь малодушия,
Слабость, здесь серьёзный порок.
Но пройду дорогой заслуженной,
Не согнув от бремени ног.
Знаю то, что рядом незыблемо,
Будет тот, в ком вера сильна.
Он не даст упасть, небо вымолит,
И дойдёт со мной до конца.