Война и мир. гл. Э-1-13а и Э-1-13б

Э-1-13а
Когда Пьер с Наташей представ пред мамашей,
Явились подарки графине вручать,
(У Пьера все руки заня;ты поклажей),
Пришлось от пасьянса её оторвать.

И встретив детей как обычно словами:
— Заждались, мой милый, давно уж пора,
Так прибыл ко мне ты ещё и с дарами,
Не дорог подарок, вниманья ждала!

Как только закончив раскладку пасьянса,
(Коль ты оторвёшься — напрасен весь труд),
Представился Пьеру момент в виде шанса,
Подарки вручить — словно «тяжести пуд».

Подарки графине — все о;ригинальны,
Но Пьер не скупился в покупках в цене,
Они красотой своей — необычайны,
И тем удивленье рождали вдвойне.

Для карт был футляр столь прекрасной работы,
Чем и восхищал у картёжников взгляд,
Фарфоровой чашечкой сервской «заботы»,
И с крышкой, и яркого цвета — наряд:

Пастушки на ней нарисованы — чудо,
Одно удовольствие пить, созерцать,
Самой ей бы было там вовсе не худо
Средь них на природе в траве погулять.

Ещё — золотой табакерки с портретом
Покойного графа — семейства отце,
Её став мечтой и любимым предметом,
Как вечная память о муже-борце.

Борце за семейное счастье их рода;
За то, что в семье была, как божеством,
За то, что прожила с ним долгие годы,
И да;ла развитью взрастить «новый дом».

— Мой друг, благодарствуй, утешил старуху,
Но лучше всего — сам себя ты привёз,
Устроил жене ты такую проруху,
Ведро она вылила целое слёз.

Так ты побранил бы свою-то супругу,
Она не давала нам всем просто жить,
В своём беспокойстве за милого друга,
Готова сама себя было убить.

— Смотри-ка, подруга, — а это к Беловой
Уже относились графини слова:
— Футляр наш для карт, он какой-то особый,
В красивых вещах знает толк он сполна.

Белова хвалила подарки и Пьера,
Особо за ситца красивый отрез,
Что лучшего зятя в том ей для примера,
Хотя он по делам как без вести исчез;

Но ей повезло: он влюблён в дочь Наташу,
И, кроме того, — чрезвычайно богат,
Он словно наполнил семейную чашу,
Весь род превратив, как в цветущий тот сад.

Встречаясь с графиней все жившие в доме,
Из чувств уваженья, как рода главе,
Во всех разговорах, беседах с ней, кроме
Обычных вопросов в текущем житье;

Желали ли бы ей рассказать всё о многом,
О прежних знакомых и тем о войне,
Однако событья в сознанье убогом
Тонули забытьем в глубокой волне.

Она задавала по ходу беседы
Всю массу вопросов, и все — невпопад,
На них отвечая, затронуты темы
Срывались, терялись, как тот листопад.

А вновь повторять то, что сказано было,
Встречаясь, все ждали, когда же она,
О чём-нибудь спросит, что в памяти всплыло,
Иль даже расскажет о чём-то сама.

К примеру, о том, что уже князь Василий,
С годами, конечно же, так постарел,
Иль Марья (А)лексевна, собрав все усилья,
Поклон передать ей велит между дел.

Такой разговор вовсе не интересный,
Но необходимый с маман, как всегда,
Обычно вели, хотя был он столь пресный,
Сидели за чаем, когда у стола.

За круглым столом собиралось семейство,
Где у самовара — лишь Соня всегда,
И все гувернёры, Денисов — все вместе,
И где божеством — лишь графиня одна.

Один Николай, всегда сидя отдельно,
За маленьким столиком — прям у печи,
А рядом, на кресле, всегда безраздельно,
Та самая Милка — в семейной тиши.

Но только уже не та мама, а дочка,
В охоте, как мама была хороша,
Уже расцвела эта славная почка,
И словно в семейство охраной вошла.

Денисов в своём генеральском мундире,
Обычно расстёгнутый был всегда вид,
(Он славу пронёс о лихом командире),
Сидел рядом с Марьей, казавшись сердит.

Пьер расположился меж мамой и дочкой,
(Здесь мы уточним: меж графиней, женой),
Средь всех возвышался он словно как кочка,
Вписался в семью он уже, как родной.

Он знал, интерес чем вызвать в старушке:
Рассказом о сверстниках прошлых времён,
Таких, как она, уже слабых на ушки,
И кто уж давно среди них погребён.

Они, те друзья, лишь её были миром,
Она оживлялась от этих имён,
Как будто поили её элексиром,
Себя видела в прошлом и только лишь в нём.

Рассказ свой о прошлом связал он с поездкой,
Чем вызван у всех был к нему интерес,
Отлучка его стала более веской,
В сознанье жены набирая свой вес.

Он мог ей поведать ещё очень много:
О том, как столица отныне живёт,
И даже в политике много такого,
Кто близок к царю, повышения ждёт.

Э-1-13б

Но Пьер воздержался о многом в рассказе,
И только лишь из-за графини-маман,
Поскольку она уже бы;ла в экстазе,
Чтоб не наносить ей «непонятых ран».

Денисов, напротив — в семье посторонний,
Как бывший военный имел интерес,
Войне жизнь отдавший, как иногородний,
И как генерал, и «набравши свой вес»;

Пытался всё время склонить рассказ Пьера,
О жизни военной в столичном кругу,
В недавней истории, как для примера,
В Семёновском вспыхнувшей, бывшем полку.

Сейчас кто у власти в чиновной столице,
Кто в полном доверии у го;сударя;,
Кому как живётся, кто как веселится,
Кто жизнь прожигает так попросту — зря.

Пьер было начавши, но брат и Наташа
Его возвращали всё к прежним делам,
Чтоб не «заварить у графини бы кашу»,
В головке её, так неведомой нам.

— Неужто безумны Госнер с своей дамой?
И всё продолжают безумье творить;
— Сильнее, чем прежде, и всё с той же самой,
Никто их не может в том о;становить.

Библейское общество в высшем их свете,
Теперь всё правительство «прячется в нём»,
И графы, князья, и их даже дети,
Все переживают душевный подъём.

— Так что получается, — молвит мамаша,
Внезапно вся вклинившись в их разговор:
— Правительство всё, значит власть и вся наша,
Втянулись там в странный кружок-заговор,

Я что-то никак не пойму назначенье…
— Поймите, маман, — уточнил Николай:
— Голицын, сам князь, всё своё положенье
Использовал, чтобы «создать этот рай».

— Голицын и этот жандарм Аракчеев
Теперь у царя — во всей силе их власть,
Она как бы ближе к царю и теснее,
Им кажется заговор — просто их страсть.

Так Пьер оценил нашу власть «во столице»;
— Так что ж князь Голицын, он в чём виноват?
Евангельско общество тож к богу стремится,
И страшного нет, что он общества сват.

У Марьи Лексевны его я встречала,
Почтенный, скажу вам, он всем человек,
Судить нынче всех стали, власть одичала,—
При этих словах она быстро вдруг встала,
Тем самым подняться заставила всех.

Она с недовольным и вновь строгим видом,
Поплыла в диванную снова за стол,
Дала волю чувствам своим и обидам,
Что кто-то на князя мог быть просто зол.

За ней всё семейство собралось в диванной,
Минутным молчаньем свершён переход,
А рядом из детской послышались странным,
И крики, и смех, и их ножек топо;т.

Всё это было; выражением радости,
Из-за; окончанья вязанья чулок,
Восторга, какой-то ребяческой сладости,
С детей будто выжат терпения сок.

— То Анна Макаровна вещь довязала:
Чулки Николаю, чем вызван восторг,
Один из другого, когда вынимала,
То детский весь крик означал будто гонг.

— Вот чудная музыка — детские крики:
Восторг, счастье, радость ты чувствуешь в них,
Они словно в доме надёжны улики,
Когда всё в порядке у всех здесь родных.

Так выразил Пьер и своё восхищенье,
Тем чувством своим, что любил он детей,
И брат Николай одобрял подтвержденьем,
Что смех их и радость — что песнь новостей.