Война и мир гл. 3-2-1 и 3-2-2

Том 3

В и М часть 2

3-2-1

Участники этой затеянной бойни:
ОН начал с Россией войну потому,
Ему были в Дрездене почести сродни,
И польский мундир стал по вкусу ЕМУ.

Не мог воздержаться от вспышки ОН гнева,
На русских настойчивых слишком послов,
Природного в нём всех сражений напева,
И прочих напыщенных всех о нём слов.

Война разразилась с виной государя,
Он сдерживал переговорный процесс,
Наш царь словно дарит Ему, подставляя,
Повесить России военный свой вес.

Барклай, как главком, лишь одной из трёх армий,
Стремился исполнить как лучше свой долг,
Ростов явил подвиг, он храбрым слыл парнем,
Ведь он, как охотник, сдержаться не мог.

И все остальные участники битвы,
По личным мотивам, преследуя цель,
Рискуя и жизнью, (по лезвию бритвы),
Но многие прятались просто и в щель.

Боялись, тщеславились, негодовали,
И все, полагаясь на знание дел,
Орудьем историй себя представляли,
Творя часто людям столь злой беспредел.

Отныне они, все участники битвы,
Хотя не забыты по роду их дел,
Они результатом историй объвиты,
И каждый из них своё место пригрел.

Теперь лишь причины ЕГО поражения
Нам ясны в прошествии множества лет,
Не скрыть от истории факт удивления,
Историков общего в том всего мнения:
ОН был полководцем, оставившим след.

Россию во многом спасали просторы
Её необъятной размером страны,
Служили союзником зимние поры,
Они для Европы смертельно страшны.

Но главным всегда оставался в победе
Народ, возмущённый коварством врага,
В нашествии этом, сложившейся бе;де,
В единстве своём брал врага на рога.

Тогда и никто не предвидел причину,
Что враг, распыляясь, всё дальше и вглубь,
Растягивал армию словно пружину,
Не дав ей как следует передохнуть.

Пытаясь замедлить в сраженьях движенье
Стремительно рвущихся вражеских сил,
Россия невольно спасла положенье,
Зимы приближеньем, сдержав его пыл.

Тем самым две стороны словно старались,
Приблизить погибель одной стороны,
Затяжкою времени дни приближались,
К её наступлению, русской зимы.

Конечно, в сражениях и ослаблялась
Какая-то доля всех вражеских сил,
Но, эта же доля и вновь пополнялась,
Стремленьем в Москву, в область тёплых квартир.

Итог, окончательный вывод разгрома,
Всех восьмисоттысячных армий врага,
И стала известная истина снова,
Не лезь, чтобы дальше и носа, и дома,
Иначе поднимут тебя на рога!

В начале кампании армии наши
Раскинуты в нашей огромной стране,
В таком состояние быть им на страже,
Негоже мечтать о победе в войне.

Удобней и выгодней то отступленье,
Ведётся когда оно меньшим числом,
А войск всех при этом, их на;громожденье,
Возможно, постигнет и больший разгром.

И, кроме того, наш любимый народом,
Руси всея царь тормозит как бы слух,
Всё время при армии — это всем боком,
Но он поднимает сражения дух.

И тянется время всего отступления,
И тем, приближая начало зимы,
А значит — и время ЕГО истребления,
Плюс — «длинные наши в России версты».

И лагерь тот Дрисский замедлить устроен,
Сдержать, по возможности, натиск врага,
Хотя недостатками многими болен,
Но, «выставит всё же на время рога».

За каждую пядь и за шаг отступления,
Царь ставит главкомам достойный упрёк,
И перед Смоленском не да;но сражение,
А надо б подать генеральный урок.

Россия вся в трауре, все недовольны,
Уже постоянной потерей земель,
А ОН плывёт вглубь и тем самым невольно,
Себя приближая к «посадке на мель».

Теперь только ясен весь ход всей кампании,
Что наши потери и есть наш успех,
И ОН не придал продвиженью внимания,
Своим углубленьем, рождая весь грех.

Итог этих всех рассуждений понятен:
Никто не предвидел причин всех исход,
Весь мир был самой лишь войною объятен,
Следили все только за весь её ход.

Одна сторона упивалась успехом,
Стремясь на Москву, на погибель свою,
Другая — в унынье, «смакуя» помехи,
Заманивать не собиралась в Москву.

А всех недостатков всегда было много,
Всех тех для успеха прорех и помех,
Вплоть до неприязни служебной — итога,
Таили в себе и главкомы на грех.

Барклай — он, как немец, стал непопулярен,
Его ненавидел и Багратион,
Последний не мог быть ему благодарен,
И он потому не был «слишком влюблён».

Ведь Багратион, хотя был выше чином,
Но, вынужден стать под начало ему,
И в том и была, как помеха, причина,
Единство творить на войне по уму.

Хотя и Барклай не внушает доверия,
Но после отъезда из войска царя,
Осталась лишь масса помощников, серия,
Которым всю власть и оставить нельзя.

Но всё же де Толли оставлен главкомом,
Свершилось слияние армий, вконец,
Опять же вся власть вновь осталась, что комом,
Хотя и одет на главкома венец.

Весь мощный Совет, что был при; госуда;ре,
Остался негласным как будто бы — штаб,
Они же главкома в плену все держали,
Тем самым главком оставался вновь слаб.

Советы и мнения всё продолжались,
Тем самым сковали всю главную власть.
И власть среди них словно просто терялась,
Главком осторожен, сражений боясь.

Как немец, главком уже был с подозреньем,
Измену тем самым, рождая в умах,
Хотя и своим управлялся он мненьем,
Но, как говорится, стоял на ушах.

Барклай на два фронта сражается лично,
И с князем великим вступает в борьбу,
Всех польских советников он методично,
В столицу их шлёт, неугодных ему.

С предлогом доставки бумаг государю,
Всех тех генерал-адъютантов царя,
Которые шум создают и играют,
Тем самым на пользу француза-врага.
 
И Багратион, находясь в подчинение,
Всё меньше с Барклаем в согласье входил,
Он духом уже, находясь в положение,
Апатию, ненависть к немцам влачил.

Письмо к Аракчееву пишет надрывно:
«Я больше средь них, вместе быть не могу,
Мне, русскому, быть среди немцев так стыдно,
Что мы не даём здесь сражений врагу.

Прошу мне другое здесь дать порученье,
Согласен командовать даже полком,
Служить государю — моё назначенье,
Барклаю служу пока в деле я том.

Рой немцев, поляков съедают сношения
В командном составе среди наших сил,
Единства всё нет — лишь вражда в отношениях,
И дух недоверья по-прежнему жив».

Планируют всё же, дать бой под Смоленском,
Осмотр всех позиций ведёт генерал,
Последний с Барклаем в сношеньях, что с волком,
Он не был на поле, и просто — солгал.

Он время проводит с другим командиром,
С таким же приятелем, как и он сам,
Им как бы плевать на честь на;шу мундира,
Он день коротает с грехом пополам.

Затем обсуждает он вместе с Барклаем,
То поле, сраженье где до;лжно пройти,
А сам — никаким, ни малейшим он краем,
Не видел он поля — на ложном пути.

Пока происходят интриги и споры,
Французы подходят к Смоленска стенам,
И нет уже нам настоящей опоры,
Даётся сраженье с грехом пополам.

Смоленск оставляется во;преки воле,
И русского дома, народа, царя,
А город сожгли сами жители с горя,
Как ненависть словно французам даря.

Вновь мы отступаем, и ОН идёт дальше,
Невольно и близится вражий разгром,
По времени — дольше, нисколько не раньше,
Чем вскоре нагрянет зимы нашей гром.

3-2-2

На день другой отъезда сына,
Отец позвал к себе княжну:
— Теперь довольна, что повинна,
Нам с сыном принесла вражду.

Теперь, надеюсь, ты довольна,
На старость мне дарить раздор,
Я стар и слаб, мне это больно,
Иметь в семье такой позор!

Неделю в доме — всё спокойно,
Залёг в «берлогу»-кабинет,
Болел душою он духовно,
Навесив на княжну навет.

Ему уже никто не нужен,
И даже девушка Бурьен,
Давно он к ней уже простужен,
Погас в нём этот женский плен.

Князь вновь ожил через неделю,
Занятьям прежним дав толчок,
Сады, постройки — снова в деле,
И в доме меньше стало склок.

Однако с дочерью он Машей
Держал по-прежнему злой тон,
Но и Бурьен прогнал он даже,
Поставив сплетням всем заслон:

— Вот видишь, ты налгала сыну
Про близость той Бурьен со мной,
А я обеих вас отринув,
Нашёл в занятиях покой.

Княжна в занятиях по дому,
В том был и весь её вопрос,
Полдня племянник в эту зону
Входил, ведь он уже подрос.

Ему давала и уроки,
И музыки, и языка,
С Десалем коротала сроки,
Жюли она писала строки,
И делу божьему — верна.

Война лишь сферой беспокойства,
Как и для многих в том была,
Зачем злить бога тем геройством,
Коль смерть там каждого ждала.

Десаль в душе был рад успехам
Своих, но вражьих нам всех сил,
Он объяснял ей не без гре;ха,
Что сей антихрист натворил.

Жюли, княгиня Друбецкая
Писала Марье из Москвы,
Какая сделалась другая,
Без мужа «глохнет» от тоски»:

— Мой бедный муж труды и голод
Влачит в жидовских там корчмах,
А мы здесь терпим женский холод
В прекрасных наших всех домах.

Весь месяц князь активен в деле,
Он заложил и новый сад,
И стройки новые пестрели…
И был старик делами рад.

Хотя в душе княжна и рада,
«Сошла со сцены «друг» Бурьен»,
Капризом новым, как услада,
В отце шла фаза перемен.

Он изменил свою привычку:
Для сна — обычно кабинет,
«Сменил себе как будто кличку»,
На старости, последних лет.

Менял места сна постоянно,
То в галерее стлал кровать,
Где просто сон застигнет явно,
Диване, в кресле будет спать.

В гостиной и, не раздеваясь,
В столовой даже — иногда,
Нисколько в том не утруждаясь,
В свои отцовские года.

Сынок обрадовал папашу
Уже вторым подряд письмом,
Где он писал про слабость нашу,
И Витебск взят уже врагом.

В письме же первом от отъезда,
С покорностью просил простить,
Что так сказал ему от сердца,
Свою вновь милость возвратить.

Ответ отцовский был столь тёплым,
Он понимал, что сын — один,
Он как бы лаской был «утоплен»,
Ему сказал всю правду сын.

Отец своим гордился  сыном,
Но, чтобы быть ему врагом,
Когда сын «улей» свой покинув,
На фронте защищает дом.

Нашёл душевные он силы,
Тем боле правда «ест глаза»,
Француженку «поднять на вилы»,
И дочке не нужна слеза.

В письме втором Андрей подробно,
Со схемой описал весь план,
Кампаньи нашей всей утробной,
И как нам не попасть в капкан.

Он сетовал на руководство,
И сам он — на передовой,
Во всём французов превосходство,
Совет давал бежать домой.

Домой, в Москву езжать в надежде,
Не будет взята и Москва,
Закончим отступать мы прежде,
Чем пронесётся в том молва.

Когда же в день тот за обедом,
Зашла речь снова о войне,
Десаль поведал тут же, следом,
Что Витебск — на их стороне.

То князь как будто вспомнив что-то:
— От сына получил письмо,
Да, в нём звучит уже забота…
Под пресс-папье лежит оно.

Поди-ка принеси, Алина,
Нет, впрочем, нет, пойду я сам,
В нём — боле ясная картина,
Потом прочту я тоже вам.

Его все ждали с нетерпеньем,
Когда ж вернулся он к столу,
Его ослабло намеренье,
Обед прервать «назло врагу».

«Весь стол, управившись с обедом»,
Заинтригованный письмом,
В гостиную за князем следом,
И после споров за столом;

Переместился с ожиданьем,
Узнать всё точно из письма,
Но князь не обращал вниманья,
Что удивило всех весьма.

Читать письмо велел он Маше,
Сам, разложив постройки план,
Не слушал чтения он даже,
Весь ход войны стал им попран.

Прочтя письмо, Мария взглядом,
Вопросов полных ей во всём,
Смотрела на отца — он рядом,
Казалось, в мире жил другом.

Он изучал вновь план постройки,
Ход мыслей плыл не о войне,
Всем стало больно даже горько
О надвигавшейся беде.

Но, видя отрешённость князя,
Десаль решился на вопрос:
— Что, князь, вы мыслите в сей связи?
Вопрос вопросами оброс.

Весьма, быть может, нам придётся
Покинуть всем здесь этот дом,
Театр войны вокруг уж вьётся,
У нас здесь тоже грянет гром!

— Я, я! — как будто с неприязни,
От плана не скрывая взгляд,
Считая всё как бы за басни,
Добавил в обсужденье «яд».

— Ха-ха! — войны театр, — ответом,
Его звучал простой смешок:
— Я думаю, не только летом,
Во(о)бще не «попадём в мешок».

Театр войны есть только Польша,
А дальше Немана — вдруг стоп!
Скажу я вам уже и больше,
Потом последует потоп.

Застрянет ОН в болотах Польши…
Досаль стал очень удивлён,
Когда ОН двинулся и дальше,
Уже ОН в Днепр был «влюблён».

Князь говорил о тех сраженьях,
Случившихся пять лет назад:
— Нам надо бы с опереженьем
Вести войну на прежний лад.

Вот Бенигсен был раньше должен
Занять Прусси;ю целиком,
Тогда вопрос не стал бы сложным,
Мы сохранили бы свой дом.

— Но, князь, — Десаль опять робея,
Всё продолжал теснить ответ,
Едва напомнить как бы смея:
— От Витебска вам шлёт привет.

— От Витебска?.. — он с удивленьем
В Десаля устремил свой взгляд,
И дальше словно с умиленьем,
Он сам уже глотал свой яд.

— Да, помнится, он о победе
Писал там у какой реки?
— Не о победе, а о бе;де,
В ней утонуть мы все могли.

— Выходит, будто я придумал…
Молчаньем встречены слова;
— Михал Иваныч, ты обдумал, —
Склонилась к плану голова.

Всех после объяснений плана,
Расстроенный — ушёл к себе,
Он сам себе нанёс всю рану,
Своею памятью в борьбе.

Он озадачил всех домашних
Развитьем старости в уме,
Казалось бы, в делах столь важных,
Нет места слабой голове.

Письмо забыто им в гостиной,
У всех был удивлённый взгляд,
Тот взгляд и стал для всех причиной,
За князя мыслей — невпопад.

С письмом Михал Иваныч сразу,
Отнёс посланье в кабинет,
Вернувшись вскоре, тем же часом,
От князя он принёс привет.

И на вопрос княжны Марии:
— Чем нынче занят старый князь?
— В нём мысли вертятся иные,
С войной не держит в мыслях связь.

ОНЕ всё больше, как хлопочут.
О местных всех своих делах,
Всё план построек в «мыслях топчут»,
И завещаньем — всех бумаг.

Любимым сделалось занятье,
Оставить жизни весь свой след,
Последние с семьёй объятья,
Как волей удивить весь свет.

Трудился он над завещаньем,
Подумать в том и есть о чём,
С его расстроенным сознаньем,
С заботой — что кому, зачем.