Война и мир гл. 4-4-8 и 4-4-9

4-4-8

В то время русские солдаты
Терпели много тяжких бед,
Они «лишеньями богаты»,
Что оставляло тяжкий след.

При двадцати у нас мороза,
Без полушубков и сапог,
Больных была «большая доза»,
И даже — кто ходить не мог.

Причём — ночёвка вся без крыши,
Тепло, питанье — у костра,
И даже не хватало пищи,
И та была — одна бурда.

Всё время — бегство за французом,
Почти без отдыха, без сна,
Нам отдавалось лишь конфузом,
Такая выдалась война.

Казалось бы в таких условьях,
Печальным должен быть их вид,
И даже с признаком злословья,
И целой серией обид.

Напротив, в лучших положеньях
Не достигался дух и вид,
Весь оживлённый ждать сраженья,
Когда солдат одет и сыт.

Но этот дух и вид всех армий
Давался дорогой ценой,
В них оставались только парни,
Силён кто духом, не больной.

Здоровый и умом, и телом;
Больные, слабые во всём,
И недовольные всем делом,
Все оставались за бортом.

Солдаты из восьмой той роты,
Что притащили сей плетень,
Имели лишь одну заботу:
В достатке дров иметь — не лень.

Плетнём он за;щищё;н от ветра,
Пылал костер их ярче всех,
Зато и дров съедал он щедро,
Поскольку не было помех.

Пускали греться посторонних,
Условия — вязанка дров,
Тем самым обогрели многих,
И каждый духом был здоров.

Костёр — спасительное средство,
В условиях любой войны,
Любой солдат знаком с ним с детства,
В условиях такой зимы.

Своим теплом взывая к жизни,
Он согревает коллектив,
Любовью их к родной отчизне,
И бить врага — был им мотив.

Конечно, у костра без шуток
Не может обойтись солдат,
Когда в погоне много суток,
К французу мщением объят.

Изгнать врага с родной отчизны,
Всего превыше эта цель,
И их лишения по жизни
Всю оправдают канитель.

За шутками бежало время,
Огонь всё пожирал дрова,
Одно лишь их сжимало бремя:
Чтоб не иссякла дров казна.

Кому идти в лес за дровами —
Всегда всплывал горячий спор,
Опять холодными ногами
Идти за ними на простор.

Кто посильней и понахальней,
Другому отдавал приказ,
Нашёлся мужичёк опальный,
Ему идти на этот раз.

Но в это время так внезапно,
На свет любимого костра,
С вязанкой дров и так желанно,
Солдат явился неспроста.

Он понимал, чтобы погреться,
То надо чем-то заслужить,
Куда ему иначе деться,
Ведь без тепла ночь не прожить.

Он принят в тёплую компанию,
И начал топать у костра,
Привлёк всеобщее внимание,
Движений, танца быстрота.

Он словно с ходу в пляс пустился,
И что-то быстро напевал,
Ведь он с морозом как сразился,
И выжил, в стужу не пропал.

— Смотри, подмётка отлетает, —
Заметил рыжий вдруг солдат,
Он оторвал, но продолжает…
Всему как будто был он рад.

— Плясать-то на кой ляд собрался,
Теперь остался без сапог…
Но парень не обременялся,
Придумал ход к спасенью ног.

Достал из ранца он отрывок,
Французско-синего сукна,
И после тщательных попыток
Была обмотана нога.

— Зашлись мои вдруг ножки с пару, —
Не унывая, молвил он;
— Всех осчастливят божьем даром,
Как разобьём — двойным товаром,—
Другой так молвил в унисон…

— А вишь, Петров, отстал в походе;
— Давно за ним я замечал…
— А в третьей сказывают роте… —
Солдат осёкся замолчал.

— Тот, кто замолк, — другой, с упрёком:
— С десяток убыло солдат,
Вот так, глядишь — и ненароком,
И без сраженьев гибнет брат.

— Да, вот суди, зазнобит ноги,
А как пойдёшь ты на врага?
— Ну, хватит подводить итоги,
Всем отдыхать давно пора.

— А что тут думать остаётся, —
Вдруг подал глас ещё солдат:
— Уж мочи нет, и вам придётся
Меня к больным зачислить в штат.

— Ну буде, буде — нам всё ясно, —
Подвёл фельдфебель весь итог:
— Мы с вами здесь все не напрасно,
Снабженью нет уже дорог.

— Хотя французов мы побрали,
На них сапог-то добрых нет,
Видать их также одевали,
Из износившихся штиблет.

— Да всё казаки поразули,
Здесь очищая все дома,
Смотреть так жалко, разорили,
Пошло так много на дрова.

— Народ-то он, ребята, чистый
И белый, как берёза, весь,
Язык какой у них-то склизский,
Но благородны, бравы есть.

— По-нашему — ничто не знают, —
Так удивляется плясун:
— Ты чьей короны? — я пытаю,
А он — своё себе на ум.

— Ведь под Можайским-то, мудрёно,
Как стали мёртвых убирать,
Лежали месяц как нетронут,
И белый, чистый — иху мать!

Ни синь и пороха; не пахнет…
— Наверно, холод им помог;
— Лежит себе, цветёт, не чахнет…
— Так жарко было в этот год.

— А наш лежит — так весь прогнивши,
И ладна пища для червей,
Не подойти — сплошна вонища,
Что остаётся от людей.

Платками морду-то обвяжем,
И тащим даже мочи нет,
Бывало, ноги мёртвым свяжем,
И доставляем на тот свет.

— Должно быть пища их другая,
Господскую, наверно, жрут,
Её им всем всегда хватает,
У нас — от голода же мрут.

— Там, где сражения те были,
Свозили трупы двадцать дён,
И много их, что не остыли,
Покинув жизни «божий трон».

— Так то сраженья — настояща,
А те, что после — так, игра,
Идём мы в бой как бы курящи,
И сдача в плен пришла пора.

Так живо ружья покидали,
Встав на коленки, говорят:
«Пардон, мы вас уже как ждали,
Принять от вас приятный яд».

— Хотя бы нам остаться живы, —
Плен почитают, говорят,
А ране были — ух спесивы,
Несли все к нам хранцузский яд.

— А самого-то Палиона
Два раза в плен наш Платов брал,
Но не того всё брал шпиона,
Он будто птицей улетал.

— Но эка врать здоров ты, парень,
Как посмотрю я на тебя,
Ка бы на мой попался сажень,
Я б закопал его любя.

Вдобавок я бы для начала,
Его — осиновым колом,
Полез к нам, я б его нахала…
— Но всё равно — добьём потом.

Устали все от разговоров,
Клониться начали ко сну,
И каждый, показав свой норов,
Придвинулся ближе; к костру.

— Попить горяченького б чаю…
А звёзды вишь как страсть горят;
— Видать, скорее — к урожаю,
Так все в народе говорят.

— Костёр-то наш как разгорелся,
Неплохо бы ещё нам дров;
— Ну, вот, как барин ты расселся,
Коль ты фигурою здоров…

В установившемся молчании,
Заснувших слышался лишь храп,
Кто был уже в недомогании —
Крутился — слышен лёгкий сап.

Не все костры там догорали,
У многих не привился сон,
Вблизи, там где-то хохотали,
Что сон был даже не нужён.

— Вишь, как грохочут в пятой роте,
Народу возле — прямо страсть,
И не берёт их сон в заботе,
Видать проблема «стала в масть».

Пойду я всё и разузнаю,
Мне всё равно здесь места нет, —
Сказал солдат, не унывая,
Тот, кто лишён своих штиблет.

Он, возвратившийся с веселья,
Друзьям поведал у костра:
— Там два француза чудной трелью,
Всех «согревают» у огня.

Один уже и вовсе мёрзлый,
Другой — куражный, прям бяда,
Смешной какой-то, носик вострый,
Хоть и смешно, но — срамота.

4-4-9

Стояла у леса вся пятая рота,
Горел среди снега огромный костёр,
Но спать большинству их была неохота,
Средь ночи на лес обратили свой взор.

В лесу стали слышны шаги слишком шумно,
Знакомый, ломившихся сучьев, их хряск:
— Ребята, медведь греться к нам — вероломно,
Учуял, наверное, зуб наших лязг.

Все в сторону леса направили взгляды,
И в ярко пылающем свете огня,
Как будто они были кем-то как званы,
Явились из леса, себя не тая.

Одетые странно две тощих фигуры,
Едва различим человеческий вид,
Такие, как дохлые, вроде бы, куры,
Смотреть на вояк таких просто нам стыд.

Они — два француза, ушли от погони,
Нашли для убежища дикий наш лес,
В надежде, что лес от погони схоронит,
Наверно, надеясь на божьих чудес.

Один — в офицерском костюме и в шляпе,
Был ростом повыше — совсем ослабел,
Костюм его выглядел словно как тряпье,
Упал у костра, даже сесть не успел.

Другой — коренастый, платком весь обвязан,
Подняться помог, и он что-то болтал,
Похоже, по должности с ним как-то связан,
Вокруг офицера он всё хлопотал.

Солдаты им место нашли к обогреву,
Больному нашли запасную шинель,
Не только костёр им служил для «сугрева»,
Но каша и водка затмили метель.

Француз ослабевший — Рамбаль оказался,
Его был денщик, кто повязан платком,
Морель, выпив водки, и каши наелся,
Веселье нашло на него лишь потом.

Всё время болтал, обращаясь к солдатам,
Рамбаль отказался от водки, еды,
Лежал у костра, и бессмысленным взглядом,
Предчувствуя тень для здоровья — беды;

Смотрел на солдат, наслаждаясь их видом,
Но изредка он издавал тяжкий стон,
И, как офицер, был подвержен обидам,
За этот его окружающий фон.

Морель всё твердил, ложа руку на плечи,
Его господин всё же есть офицер:
— Судьбу ему надобно было б облегчить,
Согреть где-то в доме его, например.

Вниманье на шум — и как раз подошедший,
К костру, где веселье, уже офицер,
И он, разобравшись в чём дело, нашедший,
Что всем человечности нужен пример;

Послал вестового в избу, к командиру,
Узнать, сможет он ли француза принять,
Ему почти равному в звании чину,
К врагу не питая свою неприязнь.

И тот, получивший на это согласье…
Тогда офицер дал приказ Рамбалю;,
Собраться бы с силою и в одночасье,
Прибыть и быть гостем в знакомстве, к нему.

Польщённый быть гостем, он быстро поднялся,
Но чуть пошатнувшись, и мог бы упасть,
Но рядом стоящим солдат оказался,
Его поддержал, «показав свою власть».

Другой — подзадорить решил его шуткой,
Взглянув на француза: «Так что, не пойдёшь?!
Ты пользуйся этой счастливой минуткой,
Возможно ты вновь там, в избе отойдёшь».

Его окружили, подняли на руки,
Рамбаль промычал, обняв шеи солдат:
— К врагам вы добры, упреждая их муки,
Так вы — нам друзья, и за дружбу — виват!

Морель — коренастый невзрачный французик,
Сидел у костра в окруженье солдат,
Он выглядел словно побитый тот тузик,
Он был «под весельем» и стал тому рад.

Его удивляла их русская дружба,
К нему, их законному ныне врагу:
«Им, русским, война была просто не нужна,
И я вместе с ними в тепле здесь сижу.

Меня напоили, меня накормили,
Согрели и просто от смерти спасли,
Возиться не стали б, другие коль были,
Нам прежде подумать — войной к ним идти».

Он, чуть захмелев и обнявши солдата,
Пел голосом хриплым, давая концерт,
Для наших солдат песня вся смешновата,
Она в переводе являла «рецепт»:

«Да здравствует храбрый наш Генрих Четвёртый,
Достойный страны нашей, умный король!»
Мотив уловив, смыслом стал, как «припёртый»,
Но всё же, коряво исполнил он роль.

— Го-го-го! — Поднялся солдатский вдруг хохот,
Морель вместе с ними, смеясь заодно;
— Валяй, продолжай, так смешон весь твой лопот,
Такого не слышали все мы давно.

И он рад стараться отдался веселью:
«Имевший тройной для мужчины талант:
Пить, драться, любовником слыл он в постели…
И в этих делах слыл он явный гарант!»

О…го…го! — солдатский разносится хохот:
— Ну что же, вояка, ещё будешь есть?
— Так дай ему каши, избави от хлопот,
Она — ему наша отважная месть!

Морель их нисколько уже не стеснялся,
С охотой уж третий давил котелок,
При этом компании всей улыбался,
Узнал, наконец, в русской каше он толк.

Французы невольно вносили веселье
В солдатский ночной и холодный бивак,
Для них эта встреча была новосельем,
Иначе собою кормили б собак.

Не все одобряли с французами встречу,
А группа из старых, бывалых солдат,
Те не одобряли такое всё вече,
Какое затеял моложе собрат.

Себя потеплее укутав шинелью:
— Они тоже люди, но их не люблю,
Хотя для потехи здесь служат мишенью,
Полынь, та растёт на своём кореню.

— О, господи, господи! Звёздно как стало,
Всё небо усеял их точечный свет,
К морозу сильнее пора уж настала,
А нам — ожидай дополнительных бед!