Пример на все времена

ПРИМЕР НА ВСЕ ВРЕМЕНА

(Заметки, которые не мешало бы закончить)

России определено было высокое предназначение.
А.С. ПУШКИН.
«О ничтожестве литературы русской»

Такое впечатление создаётся – сколько существовала Русь, столько же и споры велись между западниками и славянофилами. То одни брали верх, то другие. Скажем, в самом начале образования нашего государства, когда названных терминов еще и в помине не было, возобладало мнение западников: русичи отдали бразды правления варягам. А во времена равноапостольной княгини Ольги, её усилиями, были проведены реформы, в основе которых лежали народные традиции славян.

При Пушкине баталии относительно заимствования западного опыта велись с прежним ожесточением, но гений наш не был бы гением, если бы не поднялся над уже вполне оформившимися школами. Ни ту, ни другую сторону он не взял. Он прозорливо видел, когда достижения чужеземцев просто просились перейти на почву России. К началу девятнадцатого века европейская культура далеко опередила нашу, славянскую. Особенно было это заметно в литературе.

В набросках к незавершённой статье «О ничтожестве литературы русской» Александр Сергеевич писал: «Европа наводнена была неимоверным множеством поэм, легенд, сатир, романов, мистерий и прочего, но старинные наши архивы и библиотеки, кроме летописей, не представляют почти никакой пищи любопытству изыскателей. Несколько сказок и песен, беспрестанно поновляемых изустным преданием, сохранили полуизглаженные черты народности, и «Слово о полку Игореве» возвышается уединённым памятником в пустыне нашей древней словесности».

Сейчас, спустя два века, мы бы добавили к великому памятнику российской словесности еще несколько произведений, обнаруженных в послепушкинскую эпоху. Это – «Слово о законе и благодати митрополита Илариона», «Повесть временных лет», «Моление Даниила Заточника», «Житие и хождение Даниила, игумена земли русской», «Задонщина» и некоторые другие. Они несколько отличаются от «Слова о полку Игореве» (о чём мы скажем чуть ниже), но являются его достойными приемниками.

И всё-таки они только начинают нашу литературу, тогда как в Европе словесность давно уже расцвела и вступила в пору буйного весеннего роста. Там грандиозными вершинами возвышались Гомер, Данте, Шекспир, Мильтон, Вольтер, Гёте, Байрон. Там входили на вершину славы Бальзак, Дюма, Гюго, Вальтер Скотт, целая поросль молодых прозаиков и поэтов.

В названных набросках к статье о русской литературе Пушкин скрупулёзно перечисляет причины нашего отставания, рассматривая весь ход исторического развития. Он пишет: «Долго Россия оставалась чуждою Европе. Приняв свет христианства от Византии, она не участвовала ни в политических переворотах, ни в умственной деятельности римско-кафолического мира. Эпоха возрождения не имела на неё никакого влияния; рыцарство не одушевило предков наших..., не отозвалось в краях оцепеневшего севера… Необозримые русские равнины поглотили силу монголов и остановили их нашествие на самом краю Европы…Образующееся просвещение было спасено растерзанной Россией…»

Европейское образование было спасено, но наше, отечественное, постоянными набегами иноверцев, почти 250-летним татаро-монгольским игом, враждой князей, доходившей до уничтожения соседних уделов огнём и мечом, было вытеснено из городов и сёл в места глухие и недоступные, где зарождались монастыри и пустыни. И вот здесь-то, в спасительной дали, и теплилась культурная жизнь. «В безмолвии монастырей, – читаем у Пушкина, – иноки вели свою беспрерывную летопись. Архиереи в посланиях своих беседовали с князьями и боярами, утешая сердца в тяжёлые времена искушений и безнадёжности. Но внутренняя жизнь народа не развивалась…»

Впрочем, нет худа без добра. Сжатая монастырскими рамками, русская словесность предельно насыщалась Христовой мудростью, житейские проблемы неразрывно соединялись с библейскими афоризмами и спасительными истинами Закона Божьего. В то время, как европейская литература (да и вся жизнь в целом), под сильнейшим влиянием возрождающегося языческого свободомыслия, а на самом деле – богоборчества, всё дальше отходила от родниковой христианской чистоты, русская жизнь, и понятно – литература, не мыслила своего развития без узкой дороги в ориентирах веры. Духовность возрастала. Она открывала необозримые горизонты, заполненные многовековой разрухой. Европа, уходя от Бога, всё-таки жил прошлыми наработками и достижениями. Русь, идя к Богу, ничего, кроме материальных развалин, не имела.

Вот почему, как пишет Пушкин: «..цари и бояре согласны были в одном: в необходимости сблизить Россию с Европою. Отселе сношения Ивана Васильевича с Англией, переписка Годунова с Данией…, посольства Алексея Михайловича в Польшу… Наконец, явился Пётр. Россия вошла в Европу, как спущенный корабль, при стуке топора и при громе пушек…»

Вошла, но уже тогда, в 17 веке, нужно было крепко присматриваться, что перенимать у англичан, датчан, французов и поляков, а что отстранять, как негодное и вредное. Такая необходимость, в еще больших размерах, возникла в пушкинское время. Мы не будем рассматривать заимствования в экономике и других областях, а, подобно главному нашему поэту, прозаику и критику, остановимся на литературе.

Мы уже говорили выше, кого из западных классиков Александр Сергеевич выделил особо. О некоторых из них (Гомере, Шекспире, Байроне, Шенье, Вальтере Скотте) он написал положительные заметки и статьи в открытый им журнал «Современник». Однако творчество многих литераторов 17-18 веков подверг острой критике за безнравственность, мелкотемье, угожденье мещанским вкусам. Крепко досталось французскому поэту Виньону, который «воспевал в площадных куплетах кабаки и виселицу и почитался первым народным поэтом!»

Итак, пошлость, безнравственность, бессодержательность, по мнению Пушкина, опаснейшие враги литературных произведения, если даже они написаны с блеском, с безукоризненным мастерством. Такие творения развращают читателей, а развращённые читатели – никудышные граждане. Они неспособны бороться со злом.