Сказка про Кошку

В некотором царстве, в русском государстве, в уральском городе жила-была Кошка, да не простая. Знали б люди какая, сильно бы дивились. Коли верить Кошкиной Хозяйке, души в ней не чаявшей, так и не шибко уж и молода была, если считать, когда в доме поселилась. А если не верить, так и правильно, потому что Кошка была на редкость игрива да шаловлива — ну, котёнок и котёнок! Озорничать была большая охотница, за Хозяйкиным клубком бросалась стремглав, да так пряжу запутывала, что и не распутать вовек, проще выбросить. По дому словно птичка порхала, во все дела Хозяйкины вникала, обо всём своё мнение имела. Обличьем приметная: раз взглянешь — не забудешь: чёрная спинка, белая грудка, на чёрном лбу белая отметина буквой "Л" красуется, а на носу чёрное пятнышко чуток влево смазано. Щёчки белые, только что не румяные, а глаза-изумрудины — ну, очень раскосые. Особо впечатляли кудрявые и опять же белые усы. А голосок уж такой мелодичный, ну, что твоя свирель.

Была у Кошки особая причуда — на ковре вверх хвостом повисеть. Хоть разок в день, но непременно. Ну, мышь летучая да и только! Изумляла Кошка Хозяйку свою, добрым нравом да выходками оригинальными сердце тешила. Гостей встречала и провожала ласковым да раскатистым мурчанием, правда, не всех. Некоторых не то чтобы не любила, а даже на дух не выносила. "Была б моя воля, — подумывала Кошка, — таких  надоед давно б отвадила..."

Ох, как невзлюбила Кошка одну особу! Уж так случилось, что с первого взгляда и, как потом оказалось, взаимно. А дело было так.

Надумала Хозяйка именины свои праздновать. Гостей понашло-понаехало! Тесновато стало Кошке в квартирке малометражной. Ни тебе клубок погонять, ни хвостом вильнуть, а главное — на ковре не помедитировать. "Ну, да ладно, — рассудила Кошка, — не навсегда поди ж. Как пришли, так и уйдут, как приехали, так и укатятся. Да и попраздновать-то не грех, не каждый день такое случается". И пошла Кошка меж гостей слоняться-знакомиться. К одному подойдёт, об ноги потрётся, другого обойдёт, непритворно позёвывая, а к иному таким расположением проникнется, что и на колени запрыгнет. Могла, между прочим, и в сумки заглянуть, пошарить, точно на таможне. Те, что с умом не дружные, говаривали, что Кошка, блудня, поворовывает. Она на такие бредни лишь в усы прыскала: "Ишь ведь, недалёкие, по себе судят".

А ведала она то, о чём люди и не догадывались: в каждой сумке таилась Сущность, Дух Запахов, и много чего Кошке о хозяине сообщала: стар тот или молод, женат или холост, солидный или перекати-поле, какому ремеслу обучен, весел или брюзга, щедр или прижимист... Ну, полный тебе расклад, как говорится. Кошка-то, как уж ранее сказано, чудная была, знала и понимала больше, чем заурядные Мурки да Барсики.

...Бродит она, значит, промеж гостей. Со всеми перезнакомиться успела, никого особо не выделила. Как вдруг — стук-постук! — ещё кто-то пожаловал. Хозяйка к двери, а Кошка впереди бежит. Тут на пороге и возникла... Дама. Ни дать ни взять — из карточной колоды, Пиковая. Вся в чёрном, на шее лиловый шарф повязан, волосы чёрные по плечам, словно змеи, лакированными прядями сползают, а на губах улыбка тонкой змейкой извивается, лиловая. Хозяйка ахнула да ручками всплеснула — никак, видать, не ждала-не чаяла, а рада иль смущена больше, Кошка и не успела разгадать, так как гостья с поспешностью пронырливой шасть через порог и прямёхонько на лапку Кошке-то и наступила. Ох, и зашлось кошачье сердечко болью лютою! Уж и взмяучила животинка истошно-жалобно! Да коротко, — Хозяйка вмиг подхватила любимицу, прижала к сердцу отзывчивому, приласкала, подула на лапку, боль жгучую остудила.

Руки у неё, как давно уж убедилась Кошка, целебные, живо хворобу снимают. А угощенье любое вкусней вкусного становится: хоть рыбки, хоть колбаски кусочек  Хозяйка на ладошке подержит, так и не откажешься, а иной раз и хлеб слаще рыбки за милу душу умнёшь. Над мисочкой с молочком ручкой поводит — пьёшь не напьёшься.

...Уняла Хозяйка боль, утишила. Кошка на диване лапку пришибленную зализывает, да на Даму косится. А та как ничуть ни бывало! По всему видать, не казнится, что Кошку едва не изувечила. За столом сидит  — нога на ногу, да с прищуром надменным придирчиво эдак всех оглядывает. Наособицу ото всех расположилась. Похоже, птица важная, из дальних мест залётная, прочим гостям не чета. У Кошки усы топорщатся, тревога сквознячком по шёрстке прохаживается да в сердечко скребётся: "Ох, не к добру эта визитёрша! Добрые-то люди так в дом не входят. И какая же нелёгкая её принесла?.."

Меж тем праздник разворачивался, точно меха у гармошки, звучно да ярко, предвкушением радостным щёки гостям румянил, а кому и носы. Гости Хозяйку поздравляли да одаривали, всем, что на столе стояло, потчевались да нахваливали. Угощенье-то было не какое-нибудь заморское — без вкусу, без запаху, а своё, отечественное — яства-кушанья уральские, хлебосольные да обильные.

А тот, кто по праву руку от Хозяйки сидел, был её Другом неразлучным. Он и Кошке шибко по сердцу был! На всякие потешные выдумки горазд. Высок да в плечах широк, в талии узок и гибок. Лицом пригож, взглядом светел да кроток. Такой даже и цветком не ударит, худого слова не обронит. Волос русый мягкой гривой на плечи падает. Наипаче хороша у доброго молодца улыбка, простодушная да широкая — усы, словно бабочки вспорхнут и откроют встречь любое сердце. Кошка, бывало, заглядывает ему в рот, так и млеет, глядит не наглядится. А он посмеивается и спрашивает: "Чего усмотрела, милая?" Спрашивал-то он в тему, только сам того не ведал.

Кошка и впрямь усматривала, хоть и рассказать не умела, такое, что люди и помыслить не могли. Никто её этому не учил, ни от кого она слыхом ни слыхивала, но видеть — видела: люди меж собой, бывало, толкуют, а изо рта у них множество всякой диковины по дому расползается-разбегается, по воздуху расплывается-разлетается, только и успевай примечать да ловить. Ох, и нравилось Кошке играть, когда Хозяйка с Милым Другом беседы вели да друг дружке радовались! Комнату наполняли тогда существа разноцветные да благоухающие, что тебе цветочки на полянке, которые Кошке с младенчества памятны. Ведь родилась-то она не в какой-нибудь корзинке иль коробке, не в подвале, не на чердаке, а в настоящем лесу, и, конечно же, сказочном. До сих пор снятся Кошке забавы с братьями-сестрами усатыми-хвостатыми среди травы-муравы и цветочков душистых да ярких. Со многими ароматами она познакомилась на лесной своей родине. Ещё будучи совсем маленьким котёнком, накрепко усвоила: доброе да вкусное — приятно пахнет, а злое и ядовитое — уж хуже некуда. И в городе, в Хозяйкиной квартире, не забылись лесные уроки.

...Видела Кошка, как Дама Пиковая то и дело на Друга Милого пялилась, так и низала глазами, мечтательно их закатывала, чуть ли не облизывалась, будто съесть молодца вознамерилась. Приметила Кошка, что в сторону Хозяйки Дама тоже вприщур постреливала, но без удовольствия, а иной раз — вот те на! — и с явной неприязнью. Не понравился Кошке этот пиковый интерес. А Хозяйка взглядов-то косых не примечает, знай себе за гостями ухаживает, потчует да угощает. Со всеми радушна, со всеми приветлива.

Вот Хозяйку к телефону позвали. Только она из-за стола, а Дама-то — шмыг на её место и уж разговор вкрадчивый с Милым Другом затевает. Близёхонько так придвинулась, словно лучше слышать хочет, музыка, мол, уж шибко звучная. Кошка-то враз про лапку забыла, как увидала, что Дама Милого Друга уж из-за стола тянет, танцевать не на шутку разохотилась. А он-то — ну, ни дать ни взять — послушный телок сделался, пошёл за той безропотно, точно заворожённый. Только как бы лицом бледен стал, аль показалось?..

Тут Хозяйка возвернулась, приметила парочку, но недовольства никакого не проявила. Да и что тут особенного? Разве кому танцевать возбраняется? Повела улыбчивыми очами кругом и Кошку свою пригожую увидела, обеспокоилась. Что ж это с подружкой её ненаглядной приключилось? Неужто хвороба не отстаёт? Кошка-то на себя не похожа, совсем дикая сделалась! Отродясь такой её не видывала — шерсть дыбом, усы распрямились, словно никогда и не кудрявились, торчат в разные стороны, а глазки раскосые в пятаки закруглились и горят, что тебе фары автомобильные. А спинку-то, спинку-то так выгнула — ни дать ни взять — лук стрельцовский внатяг! Хотела уж пойти Кошку приласкать, да тут кто-то из гостей обратился, отвлёк внимание.

А Кошка и впрямь сама не своя была. Да тут у любого ум за разум зайдёт, коли вникнет, на что Кошка-то так вызверилась! А предстало ей такое, что и не глядела бы, да глаз не отвести, будто магнитом могучим притянуты. Батюшки-святы! Дама-то Пиковая прильнула к Милому Другу теснёхонько, что-то тайное нашёптывает. Змеится тонкий лиловый рот, обхватила худой рукой за шею. Ногти-то на руке длиннющие да хищные, синим лаком изузоренные, так и вонзились. А тот будто и боли не чует, не шелохнётся, только бледен как будто слегка... Но и не это вовсе Кошке хвост распушило, это бы ещё полбеды. Узрела она, как изо рта Дамы Пиковой с каждым словечком прилипчивым длинные чёрные змеи вываливаются, сползают, извиваясь, по груди, по спине Милого Друга, и ноги ему путают, узлом замысловатым на них вяжутся. А уж одна змеюка, жирная да лоснящаяся точно угорь перекопчённый, вкруг шеи петлёй прошлась и — нырк под пиджак. Видать, к сердцу прилепиться вознамерилась!

Зашлась ужасом душа Кошкина. Оторопь взяла... Да ненадолго! Преисполнилась вмиг гневом праведным и, словно стрела из лука меткого, ринулась Кошка в ноги Милому Другу — из плена скользких гадов вызволять, да так и вонзилась Даме Пиковой в лодыжку. А ножка у той такая худющая да жёсткая, чуть было зубки свои острые не сломала Кошка сгоряча-то. Ох, уж и возопила тут Дама, точно сирена милицейская! Такого-то крика истошного гости отродясь не слыхивали. Орёт Дама пронзительно, с надрывом непритворным, забыла напрочь про свои манеры жеманные да ужимки томные. Не до того, видать, ей уже. А Кошка-то зубок не разжимает и когтей не убирает. И видят гости оторопевшие, что не бультерьер это какой соседский забежал — то Кошка Хозяйкина. А хватка, хватка-то! — ну никакой разницы.

А Милый Друг, что был до того как бы ни жив ни мёртв, словно очнувшись от морока, вздохнул глубоко, плечами повёл, нагнулся да и подхватил Кошку на руки. А она скок с рук, да на плечо его уселась. Вперилась горящим взором в Даму Пиковую, глотнула воздуха и заорала. Да так зычно, что куда там до неё и десяти таким Дамам, а может, и поболее, хоть пиковым, хоть крестовым. Посуда на столе тоненько звенькнула, как ойкнула, люстра качнулась разок да другой... А у некоторых из гостей у кого серьги, у кого часы расстегнулись, у кого что.. Нашёлся один, что за огнетушителем бросился, да разве найдёшь... Словом, великое замешательство вышло. Хозяйка ушам своим не враз поверила, в большую диковину ей — у любимицы-то  глотка что вам оркестровая яма в театре оперном!

Зато Дама-то Пиковая — чем не военный стратег! — мгновенно обстановку оценила, да пулей, которая в народе дурой зовётся, из Хозяйкиной квартиры и вылетела. Помчалась во весь дух. Только некоторое ещё время из глубины улицы, пугая тишину вечернюю да кошек-гулён, доносился в окна её осипший голос, костерящий на чём свет стоит всех кошек, хозяек и милых друзей, проживающих в царстве-государстве, и, конкретно, в этом городе. А брань-ругань та несусветная, как уцелевшие гости справедливо оценили, такой имела колорит, что не только дамам, но и прочим знатокам фольклора местного ничего подобного прежде не доводилось и слыхивать, не то что самим кого так чихвостить.

Вскоре Кошка ор свой прекратила за ненадобностью, как выключила. От Милого Друга скок к Хозяйке, и вовсе угомонилась в руках её заботливых и замурчала, костерком живым запотрескивала. Сперва тихо-тихо, потом всё громче и даже с некоторым торжеством, словом, с чувством исполненного долга.

А кое-кто из гостей, кто лишку принять успели, на Кошку стали поглядывать с многоградусной опаской, и держаться старались подальше, чтобы уж не приведи боже... мало ли что. Похоже, Кошка-то — истеричка... а, может, и того хуже — бешеная. С такой держи ухо востро. И старались даже не смотреть в её сторону. Некоторые склонны были этой истории придать криминальный характер. Мол, зверюга расквиталась с Дамой за лапку пришибленную.

А Кошка, глядя на них, только улыбалась в усы раскудрявые да помалкивала. Ибо, кто много знает, тот молчит. Самое-то интересное — Кошка теперь и мысли людские распознать могла. Может, стресс такое учинил? Хорошо это или плохо, как знать.  Главное, чтобы не во вред себе и людям. Мысли-то ведь разные бывают...

И лишь у Милого Друга смутная догадка в душе вызревала. Ненароком шеи своей касался, поглаживал, точно увериться хотел, что никто на ней не примостился. Разок даже в подъезд вышел, да пиджак свой встряхнул там старательно. А когда вернулся за стол, с Кошкой взглядом встретился, да так и обомлел: не глаза раскосые кошачьи пред ним, а чисто тебе глубокие озёрца... Вмиг всё понял, словно живая вода тех озёрец освежающей волной сердце окатила да глаза увлажнила. Тотчас взял Кошку на руки и расцеловал в усы, что пуще прежнего раскудрявились. Глядя на такое, гости вздохнули облегчённо, расслабились, забыли о своих недавних опасениях, кстати сказать, несправедливых и даже обидных для Кошки. Да обидных-то для любой другой, только не нашей.

Наша Кошка — особенная. Обижаться не умела, а за друзей постоять завсегда горазда была  и без промедления.
Тут и сказке конец, а кто дочитать её удосужился и рот свой зевотой не распахал, молодец. Низкий поклон ему за это.
27.12.2018 14:56