На холодных ступенях сгоревшего дома

Мне хочется отпеть, но без печали слёз,
Без клёкота скорбящих старых тёток,
Без разговоров вдоль и взглядов поперёк,
Без гаснущих надежд и без горячности невежд,
Мне хочется отпеть тот век, что Лете отдан.

Не будет гроб лосниться от молитв товарных,
Да не зальёт покойника кипящий воск свечей,
Которые на паперти скрутили нам бечёвкой
И продали, как хворост, за кипу - звук рублей.

Не будет пасмурной претензии на лицах,
Собравшихся оплакивать ушедший век в мольбах,
Здесь не словом славить, чтоб затем собой упиться,
Но вынести свой приговор утекшему в горстях -
Как ты ладони не кругли, а всё стекает время,
Как в этом мире нет того, кто может время оседлать.

Мне хочется пропеть сухую, злую песню,
Чтоб горло разорвать себе в припеве средних нот.
Не будет слёз ничьих, ручаюсь, в этом тексте,
Он будет совокупностью словарнейших щедрот:
«Камлает Гамлет черепом коровьим днесь» -
Как эта формула сбивает с толку спесь,
Так пусть и моя песня вольётся в дней поход.

Не выставлю на память дней чужих изображений -
Те времена прошли - их не вернуть - хвала богам!
Здесь приняты поклоны в пол не перед образами,
Но пред бетонным панегириком истлевшим их костям.

Хочу оплакать память их сыреющей слезой -
Она стерильна - передаст отсутствие всяких чувств.
Кристально ясно, как морфема, что хор полуглухой
Мешает всяческой любви. А сёстры греческих искусств
Во сне мне нашептали, что Олимп не скрыт, а стёрт,
И надо не щиты вощить, а печь сосуд для звёзд,
Чтоб выплеснуть, единожды собрав, весь виноград -
И этими трудами - созвездиям сиять.

Согбенный ряд судьбе свистящих стариков,
Сидящий против ряд - в косынки вросших стариц,
И весь подрост, что корнем тянется в праматери альков,
Прогнать отсюда всех - все задержались.

Мне хочется отпеть, но без печали слёз,
Ушедшее, в котором всё прекрасно.
Без струн мой ачамгур, и трещина на нём
разделит его жизнь на «до» и насмерть.