Глава 4

В это время Сергей в офисе читал братве стихи.

Варкалось! Хливкие шорьки
Пырялись по наве,
И хрюкотали зелюки,
Как мюмзики в мове.
О, бойся Бармаглота, сын…

Опасные лезвия шизофрении, граничащие с безумием, выводили гений Льюиса Кэролла на поверхность между уравнений. Один настоящий мастер может победить 10 человек, 100 тысячу, Миямото Мусаси забыл написать «Книгу света». Брат Чака Норриса во Вьетнаме пожертвовал собой. Только войдя в ОПГ, профессор стал нормально питаться.

- Барбадоса знал, - сказал Шах, - он же Бармалей!  Имел долю с трактира «Аркадия», десантник из Южного Измайлова. Напивался пьяный в день ВДВ, лежал на шоссе. – Сам Шах День десантника никогда не отмечал. Скажет кто-нибудь ему что-нибудь не то, зачем заставлять своих купаться в фонтане.

- То Бармаглот, - сказал официант, - тышо, глухой? Погоняло слышал? Бар-ма-глот!

- Стрёмное погоняло, - сказал Ляпа. – Глубокая глотка?

- Там ещё Брандашмыг есть, - сказал Сергей.

- Во тебя глючит, - сказал Ляпа, - с утра поставился?  Смари, Сидор узнает, голову оторвёт. Чё колешь-то? У меня такое есть! Что доктор прописал.

- Ох, деревня, - охнул Танцор, — это известные стихи! Ну ты колхозник!  Математик один, буржуй, «Алиса в стране чудес».

- Ты попутал, - ответил Ляпа, - Алиса — это биржа.

После случая с китайцем Сергей прямо-таки в себя поверил. Он снова прежний. Ходил везде по особняку, говорил со всеми на любые темы. Он воспрял душой. Скажет что-нибудь, глаза прямо светятся. Мочки ушей пунцовые, во всю щёку румянец, сиреневые белки. Душа его стремилась к освобождению от призраков, которые человечество считает счастьем и существованием. Раньше он жил во тьме, в неведении, то есть, в иллюзии. Как полковник, который один раз собрал всех своих любовниц на день рождения. Культура как смысл самополагания? Нате, у братков в нашем смысле вообще её нет, а живут и общаются. И живут нормально.

- Неплохо выглядите, - раздался голос, Шах поморщился. Танцор что-то пробормотал, типа «принесла нелёгкая…». Эффектная крашеная блондинка высокого роста в чёрном

кожаном костюме с косой как у Тимошенко зашла в гостиную, подошла к Сергею, поставила на его стул ногу. Нога была что надо! Каблук дорогого замшевого сапога встал как раз между его двумя коленями напротив того места, где у мужчины две шишки, рождающие его корень, бэйцы. В принципе садо-мазо было соблюдено, но формально, глаза у этой дамы были мужские.

- Оксана, - сказала она. – Гордон. Я из Одессы! - Как-то раз она предложила Ляпе, давай я буду хлестать тебя плёточкой? Ляпа возмутился, я чо, пидор?! А она сказала, раз буду хлестать, раз буду целовать, а? – Никто не знал, может, у них там срослось.

- Вы кто, поэт, — сказала девушка.  В руках она держала небольшую дамскую сумочку, только белую. – Не покараулите? Мне надо попудрить нос. – То есть, в уборную. – Я стихи не читаю.

- Даже обязан, - сказал Танцор. – Поэт, приказ слышал?

- Что с вами делать, - сказал Сергей, - ладно! – Оксана почему-то напомнила ему героиню известного рассказа Сомерсета Моэма «Завтрак». Как этот офицер надеялся, что самое дорогое блюдо, заказанное его собеседницей за его счёт, спаржу, убрали из меню! Напрасно, оно было. И хорошо приготовлено. И стоило ровно один его месячный оклад, который он только что получил. Под конец она ему сказала, а вы шутник. Эта могла так же. Сергей прочитал ей стихотворение Андрея Ханжина про Мандельштама, как его убили.

- Про дохлых урок неинтересно, - сказала Оксана. - Даешь тексты про оперчасть, в которой чай с малиной пьют, когда урки сами себя режут!

- Яте щас дам, - сказал боксёр, он оскалился на Оксану:

- Ну и чем Одесса круче Киева?

- Напугал, - сказала Оксана, - что я, что-ли, не получала? Биба убил Рыбку! – Украинские рамсы, война двух городов. Влияние Москвы сильно ощущалось в Киеве, солнцевские. Они до сих пор отмечают день рождения Сильвестра.

- Если уж на то пошло, - сказал Шах, - Ростов никогда не был круче Махачкалы.

- Ха, - сказал Танцор, - ты в Панаме не жил! Убей американца?

- Вы прямо как Илья Эренбург, - сказал Сергей, - убей «немца»! Вы, надеюсь, не думаете, что все в Германии фашисты?

- Все, - убеждённо сказал Танцор. Потом повторил, все. – Не только в Германии, - он посмотрел на официанта. – Есть страны, Гитлер позже пришёл.

- Гитлер, - засмеялся боксёр. – Дедушка!

- На трассе Кабул – Газни, - сказал Шах боксёру, - я б тебя! Вы с АКМами шли в Чечне, мы с АКСами. – Танцор рассказывал Сергею, когда оставалось мало патронов, никто не собирался бросать жребий кто добьёт раненых в Грозном, рядом ведь был Шах. Знали, он добьёт. Причём голыми руками, как тренировался. Садился сзади, сворачивал шею.

- Потерпи! – Товарищ по оружию уходил не больно. Снайпер и рукопашник сочетание редкое, посмотреть на сержанта приезжали из других гарнизонов высокие чины обеих стран. Что это за борьба такая новая, редкая? Шаха даже хотел забрать к себе особист быть ответственным за «физо», не дал Паша «Мерседес», генерал Грачёв. Снайпер должен стрелять, сказал он, а не как вы «ничего не делать». Особисты даже в парах не стояли. Работали по груше, берегли себя. ВДВ себя было не жалко. И себя, и других.

Дни в офисе шли своим чередом, даже стало скучно. Все, кто на боевом дежурстве, жили в особняке помимо первого кольца. Оксана приехала на усиление, так сказать, поддержать морально, днями лежала на крыше, загорала, читала книги. Шах с Сергеем в подвале тщательно тренировались, стараясь не смотреть на гири Синего. Иногда, помыв посуду и всё тщательно протерев, к ним спускался боксёр. Он ставил Сергея в угол, нахлобучивал ему на голову шлем.

- Кто без крышки, бьём по шишке! – Поэту прилетало.

- Руки не опускай, каратэ, - командовал бывший киевский. – Папа в голову пробьёт! Спину покруглее, плечи к ушам! – Поэт поднимал руки, горбил спину.

- Без арбуза бьём по пузу! – Сергею просаживали печень.

- Как я буду одновременно защищать и живот, и голову?! – вспыхивал он. – Ты совсем?!

- Морда или пузо, – веселился украинец. Избиение младенцев!

- Никак, - смеялся Шах. – Ногами не бьют, скажи спасибо.

- Ногами, - мрачно сказал боксёр, - дуже забивают.  - Ляпа с Танцором в основном играли в преферанс. Иногда Ляпе звонила жена.

- Я в командировке, - каждый раз отвечал ей он, а она каждый раз спрашивала, сумку собрать?

- Свою собери! – кричал ей он. – Накаркаешь! – Один раз сказал ей, построю на даче БУР, посажу туда, кормёжка через день. (Сам прошёл в молодости.) И пердеть в решку буду, пускать газы. Жене вызвали «скорую».

Арутюнов к женщинам относился спокойно. У него не было стремления взять и кому-нибудь обязательно «засадить», вставить свои десять сантиметров, ну пятнадцать. Конечно, в подростковые годы он, катаясь в московском метро, в вагонах смотря на
девушек, мысленно считал тех, с кем смог, бывало, в снах увлекали подруги матери. Но они были не доступны! Потом это прошло. Он поступил в военное училище, привык там обходиться без дам. Которые, как правило, причём красивейшие, действительно сходили от него с ума. Та же Татьяна Бек, для неё он был слишком молод.

Жена Ольга, которая знала его многие годы, и, в общем, в конце концов, досталась такому замечательному «красавцу», как Шах, по которому тоже сохли, называла киллеру профессора одним из самых ярких своих артистических впечатлений. А объясняла свою любовь к тому тем, что когда Сергей начинал говорить, абсолютно забывались и все его комплексы, вся его болезненность, и его консервативная манера ругать стихи, мимо которых он проходил — всё, как шелуха, отлетало, становился виден его безупречный, небывалый ум. Один из самых ярких умов современности.

И, действительно, то, что по-настоящему было привлекательно в Сергее, это идеальное, абсолютное владение собой - как во время убийства… - плюс слепая вера в торжество мирового духа, дух впереди материи. Профессор был из тех, кто спрятался за дверь, но сделал это по-православному, сначала было слово. Полковник же хотел её выломать как моджахед.

- Иншалллааа!

Те, кто в него влюблялась, в полковника Сидоренко, ощущали прямое прикосновение того солнечного бога, о котором так много было сказано стихах профессора. Их озарял свет. Он действительно чувствовал себя транслятором божественной воли, как и Икона, второе погоняло которого было Святой, противостоять этому очарованию было невозможно.

Шах же был сам себя сделавший, вышколившийся рыцарь боевых искусств, во многом опасный и прекрасно это сознающий. Безусловно, он был человеком, навсегда приковавшим к себе сердце профессора, в нём не было ничего светского. Шах был ведущим, он ведомым, Оксана любила слушать группу «Tears for fears». Ребята в добротных кашемировых пальто хотели перекричать весь мир.

Сергея она зауважала за то, что он сказал ей, что Маяковский не застрелился:

- Гумилёв не погиб! Он выжил. Спрятался в яме под телами во время расстрела, прыгнул туда сам. Дали очередь, уклонился. Боевой офицер. – Сергей считал, что Гумилёв лучше писал, чем Есенин. – Потом приехал в Москву, вызвал Маяковского на дуэль. Вова не вывез.

- Красава, - сказала Оксана. – Я тоже думала. Человек в Америку ездил, имел машину, жил рядом с Кремлём, сидел, два метра ростом. С какого? Благодарю! – Родителей у Оксаны не было, воспитала старушка. В Одессе завлекала на квартиры одиноких моряков, где их ждал её «муж» с друзьями. Стало горячо, сюда приехала. Познакомилась с полковниками, Сидор, Боцман.

- Использую своё время, - говорила она, - пока молодая. - Поэт не понимал, что сам тоже очутился в яме, Оксана знала это. С шахом она старалась не общаться. Не ровён час, ей засветит. Один раз киллер её ударил, она начала плакать и раздеваться. Оксане надо было как-то зацепиться в первопрестольной. Например, выйти замуж за москвича.

Конец четвёртой главы